Поделиться
К юбилею Марк Розовский получил долгожданный подарок - новое помещение театра, с большой сценой. На открытии был показан воскрешенный знаменитый спектакль Розовского "История лошади" (по рассказу Льва Толстого "Холстомер").
Марк, мы знакомы - страшно сказать - больше 50 лет, учились в одной группе на журфаке МГУ, вместе ездили на целину... Если из нашей далекой юности посмотреть на твой сегодняшний триумф и вспомнить, через какие буераки ты к нему шел, становится, честно сказать, за тебя тревожно. Ты достиг, наконец, желанной вершины, и что же дальше?
Марк Розовский: Дальше театру "У Никитских Ворот" придется родиться заново. Да, еще раз. Мы должны реализовать по высшему классу возможности, которые открывает большая сцена. Конечно, сегодняшний старт театра очень тревожный. Нам надо мощно рвануть дальше. Хотим мы или не хотим, но мы обязаны. Знаешь, страх о том, что я многого не успеваю, меня одолевал с самой юности. А теперь опасаюсь, ночи не сплю из-за боязни потерять нажитый в нашем небольшом театре контакт со зрителем.
Вдруг он отвернется от нас в новом помещении? Вдруг придет, удовлетворит свое любопытство интеллигентным, как говорят, интерьером зала, пройдется по просторным вестибюлям и уйдет навсегда! Трагедия. Но лебезить перед зрителем, зазывая его к себе низкопробной поп-театральщиной, мы не собираемся. Чтобы этого не случилось, надо привести свой концепт, свою театральную веру в боеготовность к новым вызовам времени.
Что ты называешь новыми вызовами времени?
Марк Розовский: Неужели ты не видишь, что дело идет к дегуманизации театра, к тупой развлекаловке, к заполнению пустоты пустотой. Сегодня и жизнь, и люди разительно изменились, и не в лучшую сторону в сравнении с тем, с чего мы начинали. То, что сегодня происходит в России, в XVIII веке назвали бы "повреждением нравов". Наркотики в третьем классе, запуск живого осла в небо на воздушном шаре в целях рекламы, обсуждение на телеэкране повесившейся жены знаменитого артиста, лежащего в этот момент в коме и не знающего о трагедии, покупка почки у умирающего или кровавые бои без правил, устраиваемые в казино, пускание газа на людей в целях их спасения, убийство с извращениями в ментовском полицейском участке - все это и есть привычные мерзости наших будней.
Так как же быть театру среди этой плодоносящей безбожие жизни?
Марк Розовский: Театру надо делать свое дело, это ясно. Но каким оно должно быть, это "свое"? "Не верю" - прекрасные слова, и нечего иронизировать над Станиславским! Чтобы сотворить новое в театре, необязательно быть "отвязным" юношей с серьгой в ухе, в пупке и в губе. Совершенно ни к чему творить исключительно театральный "стеб", гениальничать, дружить с лесбиянками и публично целоваться с педерастами. Можно даже ложиться спать после 11 вечера, не будучи при этом депрессивным снобом и патологическим лентяем. Сейчас развелось такое количество неадекватных талантиков-мейерхольдиков, глаза разбегаются! - и наша растрепанная душа словно из дурдома получает информацию из Интернета, где можно переходить границы и лепить из своего бескультурья мнимости новых эстетик. Как говорил Толстой: окститесь!
Ты начинал со студии "Наш дом" в клубе МГУ. Помню, какой шумный успех имели ваши мюзиклы, чуть ли не первые для советского зрителя, а потом студию закрыли. Смешно сказать: обвинили в антисоветчине. Но вот что интересно: особенность театра "У Никитских Ворот" в том, что здесь, в этих тесных стенах, по-прежнему, как и в университетском клубе, уникальная атмосфера родного дома. Артисты так и говорят: "Театр - наш дом".
Марк Розовский: Ну, а как иначе? Ведь именно здесь происходит наша главная жизнь. Например, я прихожу в 11 утра на репетицию и ухожу после спектакля поздно вечером. Каждая наша репетиция - это исследование глубин человеческой психологии, попытка постичь мировоззрение автора пьесы и соотнести его взгляды с нашей современностью, найти связующие нити. Мы работаем по старинке, то есть по системе Станиславского. Какие переживания испытывает актер на сцене! Ведь театр - это неповторимое мгновенье. Здесь и сейчас. То, что происходит на сцене и что переживает в эти минуты зритель, имеет огромную самоценность. Собственно, как и каждое мгновенье нашей жизни.
Ты поставил около 200 спектаклей, написал, кажется, 50 пьес, опубликовал массу горячих статей в "Юности" и в разных газетах, сочинил (и сам исполнил на сцене!) несчетное количество песен, издал множество серьезных книг по режиссуре, твоя документальная книга об аресте отца "Папа, мама, я и Сталин" стала заметным явлением в обширной лагерной литературе... А недавно вышла еще и книга стихов, поразительно - после 70 лет ты стал вдруг поэтом. Уму не постижимая работоспособность. Твой моноспектакль "Самосожжение" - справедливая оценка твоего стиля жизни.Ты не устал?
Марк Розовский: Ты хочешь напомнить мне о моем возрасте? Но, честное слово, я о нем просто не думаю. Конечно, цифры, сами по себе впечатляют. Но, представь, никакой усталости я не чувствую. Я привык к нашим бешеным темпоритмам, и если их нет, я просто начинаю тихонько умирать.
Тебя называют трудоголиком.
Марк Розовский: Это не комплимент, меня это даже злит. Да это же полное непонимание, что такое творчество. Когда человек занимается своим любимым делом, он просто не может уставать. А что делал Пушкин в Болдинскую осень? Он думал об усталости? А уставал ли Толстой, написавший 90 томов сочинений? Не смейся, я не пытаюсь себя с ними сравнивать, я вспоминаю великих только для того, чтобы доказать очевидную, на мой взгляд, истину: человек, если решился заниматься творчеством, просто обязан быть неугомонным, неутомимым. Ну, что тут особенного, если я работаю в поезде, в самолете, в гостинице во время отпуска. Почти все свои пьесы я написал во время отпусков. И это был прекрасный отдых: я делал то, что мне нравится, чего душа просила. Конечно, когда токарь целый день стоит за станком - это работа, он устает. А мы... Наше дело - веселое.
Ты так легко говоришь о своем труде, а сколько раз запрещали твои спектакли, ты оставался без своего театра, становился режиссером-мигрантом по чужим сценам и тебя предавали те, кому ты беспрекословно верил, кого считал своим кумиром.
Марк Розовский: Но зачем, когда ты пришла ко мне за праздничным юбилейным интервью, вспоминать мои обиды и чьи-то неблаговидные поступки? Вот если человек на исповеди начинает на кого-то жаловаться, священник его остановит: надо говорить только о своих грехах. Мне есть в чем каяться, но я ж не на исповеди. Так что про миллион терзаний лучше умолчу, а скажу о хорошем. Я рад, что нет у меня в характере пристрастия к деньгам, что я никогда никому не завидовал, и хотя с бычьим упрямством шел к своей цели, но никогда не расталкивал других локтями.
Ты, значит, идеальный счастливый человек?
Марк Розовский: А разве не видишь, что перед тобой неимоверно счастливый человек? Но если говорить серьезно, то, конечно, было бы гораздо лучше и нам, и зрителям, если бы большая сцена открылась вскоре после того, как правительство Москвы решило выделить театру новое помещение. Знаешь, чья резолюция "Поддерживаю!" стояла под первым документом? Председателя Мосгорисполкома, советского начальника Сайкина! И заметь: все эти годы долгостроя верхи хоть и сменялись, но нас по традиции поддерживали, а вот строители за их спиной творили всякие чудеса. Ведь поначалу строительную фирму нам выделили, так сказать, спустили сверху, и средства на строительство шли не через театр. Сама понимаешь, почему было особенно трудно терпеть? Потому что хотелось скорее предъявить зрителю вот это, это и это. Многие спектакли для большой сцены были задуманы еще десять лет назад. Но теперь я верю, что начнется новый яркий этап в жизни театра "У Никитских Ворот".
После тех просторов, которые обживает сегодня театр, просто трудно понять: как же вы раньше в такой тесноте, фактически в бывшей квартире, столько лет не задохнулись?
Марк Розовский: Да, театр жил в нечеловеческих, прямо-таки унизительных условиях. Грим-уборная общая для всех женщин и другая - для всех мужчин. Ни одного репетиционного зала и общий туалет со зрителями, артисты бегали туда тайком после третьего звонка. А между тем каждый вечер шел спектакль. У нас в репертуаре 35 названий, публика ходит, ни одного пустого места никогда нет. Значит, мы нужны людям. Мы ведь делаем театр разножанровый, разностильный, разноязыкий, и все - на пятачке.
Но и впрямь нет худа без добра. Теснота вынудила вас вырваться под открытое небо, и спектакль "Песни нашего двора" - один из самых оригинальных и любимых зрителями.
Марк Розовский: Да, билеты раскупают за месяц вперед. И хорошо, конечно, иногда играть во дворе, под звездами. Но эта экзотическая придумка и многие другие, что приходилось изобретать в наших некомфортных условиях, в глазах некоторых критиков стали признаком дилетантизма. Хотя театр с 1991 года имеет статус государственного, эти ценители не могли нам простить, что мы вышли из художественной самодеятельности. А на самом деле можно только гордиться, что мы выросли, как говорится, от корней травы. Мы прошли свой путь с самого низа, как завещал Станиславский. Однако все наши актеры имеют профессиональное образование. Наш театр организовал первый в России хозрасчетный режиссерский курс в ГИТИСе. Да, мы платили из своих скромных заработков за свою учебу. А теперь у меня мечта: отдать нашу малую сцену молодым режиссерам, знаю же я, какие они неприкаянные.
Да, великое у тебя терпение. Я помню, после каждой премьеры твои гости спрашивали: ну, когда же вы перейдете в новое помещение? Ты обычно отвечал: уже скоро. И так прошло 12 лет.
Марк Розовский: Я действительно думал, что скоро. Но ремонт впоследствии стал настоящей реставрацией, и это даже к лучшему. Но вспомни: разве мы жаловались? Да, пришлось проявить невероятную выдержку. Правда, в последнее время страсти в театре накалились, на общем собрании артисты вдруг заявили, что объявляют забастовку. Хотят выйти на бульвар и просто лечь (60 человек!) на асфальт, перегородив дорогу машинам...
И что ты тогда сделал?
Марк Розовский: Мне удалось убедить их, что конфликтом ничего не добьешься. Наоборот, мы даже надежду потеряем. Я то и дело напоминал своим актерам слова Нины Заречной из "Чайки": "Надо ждать, терпеть и нести свой крест". Мы выстрадали свой театр!
И все-таки, Марк, 35 спектаклей в театре одновременно - это слишком. Такого же ни в одном театре Москвы, наверное, нет? Каждый день новый спектакль. Прости, но невозможно избавиться от ощущения, что твоя спешка отражается на качестве .
Марк Розовский: Ты считаешь, что наш репертуар перенасыщен? Но почему я должен снимать какие-то спектакли, если на них ходят люди и у нас, повторю, всегда аншлаг? Зачем убивать живые спектакли и обижать артистов, лишая их любимых ролей? Наша "Бедная Лиза" живет, например, уже 35 лет. И билетов не достать. Разве это плохо? Сейчас на большой сцене спектакль станет еще ярче, надо над этим работать. Что значит - я спешу? Просто работаю каждый день, и не более того. Вон Любимову 94 года, а он может сделать новый спектакль за шесть недель. Если у тебя есть режиссерская мышца, порой надо создавать спектакль молниеносно. Тут дело не во времени, а во вдохновении. Только всегда надо знать, что важное ты хочешь сказать людям.
А что есть твое кредо? Что самое главное ты хочешь сказать людям?
Марк Розовский: Пожалуй, коренной вопрос, который меня с юности волнует, это вопрос о свободе и несвободе личности. Окружающий мир нивелирует человека, делает из личности человека толпы. Сегодня происходит страшное - омассовление сознания. Это первый признак тоталитаризма. Это, пожалуй, наиболее ярко нам удалось показать в спектакле "Носороги": как личность переходит в состояние животного. И только тот, кто свободен, остается личностью. И не потому, что боролся, кого-то побеждал, а просто у человека были другие ценности. Он понимал, что есть любовь, есть доброта. Он был внутренне свободен. Вот этого нам сегодня особенно не хватает.
Но это же особый дар - внутренняя свобода.
Марк Розовский: Конечно, нельзя упрекать людей, у которых этого ощущения нет. О них можно сожалеть. Если человек живет вне культуры и вне истории, он становится винтиком, вставленным в некую систему. Этим хорошо владел товарищ Сталин. Вот раньше всю идеологию определял ЦК КПСС. Сейчас такого диктата в нашей стране нет, но существует целая индустрия политтехнологий, унижающая человеческое достоинство. Наивно думать, что искусство может исправить жизнь. Но помочь человеку осознать главные моральные ценности, которые испокон веку отстаивала русская литература, искусство может.
Ты считаешься шестидесятником, и некоторые рецензенты тебя упрекают, что твой театр отстаивает устаревшие книжные ценности.
Марк Розовский: Да у каждого человека должны быть истинные ценности, пускай их и называют книжными. Вот сейчас в России объявлен "Год истории", и это хорошо - есть повод задуматься о том, что на протяжении веков определяло жизнь страны. Но политическая обстановка накалена, и есть опасность, что нашу историю в очередной раз будут пользовать в угоду тех или иных идеологем, полоскать факты и фактики, фальсифицировать правду. Это не политика, а чистой воды политиканство, когда, к примеру, Грозного и Сталина хотят пересадить в новые упряжки. И тут с особой силой встает проблема омассовления сознания с помощью ложных концепций и сомнительной пропаганды - в результате в нашей стране оказывается испоганено само понятие патриотизма. Нам сознательно навязывают скошенные представления о старой и новой истории, о последней истории (уже и "перестройку" облаяли, и Ельцина дискредитировали). Люди одурманены всякого рода витийствующими прохвостами, которые тянут страну в прошлое, в сталинщину. Эти рупоры несвободы не брезгуют поболтать даже о позитивных чертах гитлеризма, окрашивая его в псевдофилософию евразийства и при том выставляя себя именно "русскими патриотами". Эти шарлатаны духа приватизировали патриотизм и очень хорошо вписываются в наше сегодня, пользуясь свободой слова как способом внедрить мракобесие в души людей. Конечно, сталинщина была и остается главной пеной, которая обволакивает умы и тянет назад. Сталинщина - это Чернобыль на 10 поколений вперед. Отсюда исковерканное понимание патриотизма, потому что для многих "любовь" к родине без всякого знания исторической судьбы этой родины и желания распознать причины страданий, которые на долю этой родины выпали. А в "Год истории" хочется торжества правды, - ведь только она может нас оздоровить.
Скажи, а журналистика, которая была твоей первой профессией, тебе не мешает быть художником?
Марк Розовский: Что за ерунда - мешает?! Да мы же на тех дрожжах оттепели выросли, и это самое дорогое, что хочется пронести через всю жизнь. Если под журналистикой понимать гражданственность, то для меня это главное и в театре. Вот говорят, что политический театр умер. Но ведь это не так. Скажи, разве "Борис Годунов", "Горе от ума" или "Ревизор" - не политический театр? Разве там не ставятся вопросы: "народ и власть", "личность и власть", "бюрократия и человек"?А Достоевский? А Толстой? Разве они вне политики? Конечно, все они по-разному политичны, по-разному заряжены общественной проблематикой, но все они - художники, имеющие цель защищать униженных и оскорбленных.
Сегодня наше общество так круто повернулось к политике, что возникает порой идиосинкразия, хочется просто жить, выздоравливая от политики.
Марк Розовский: Надо выздоравливать от политиканства, а не от политики. От политики никуда не уйдешь. Другое дело, что в политику надо нести нравственность. По-моему, истинная политика - это цивилизованное осознание человеком себя в гражданском обществе, своих прав и своих обязанностей. Это движение к внутренней свободе. Оно происходит, когда человек осознает свою ответственность перед другими людьми, когда эта ответственность освещена милосердием и добротой.
Скажи, Марк, а ты ходишь на митинги?
Марк Розовский: Знаешь, когда меня об этом спрашивают, я говорю: у меня каждый день в 7 вечера на сцене митинг. Хоть меня объявляли чуть ли не диссидентом после закрытия театра МГУ, а после того, как довелось выступить в самиздатовском "Метрополе", несколько лет мне невозможно было появляться в прессе, но я, поверь, никогда не хотел ни с кем бороться. Это со мной боролись. Между тем революционеры, как типаж, мне чужды. Я разделяю позицию Достоевского: все революционеры - бесы, а все контрреволюционеры - мракобесы. Для меня всю жизнь самым главным было стремление спасти свое дело, сохранить в творчестве, прости за высокопарность, высоту поиска. И мне здорово везло в жизни - встречалось много замечательных людей, которые в трудную пору помогали.
Арбузов называл тебя "Ванькой-встанькой".
Марк Розовский: Ну, может, он и был прав. Хотя не так все бывает гладко, даже когда со стороны кажется, что пришел успех. Какой критерий успеха? Успех у публики? Успех у друзей? Здесь общего закона нет. До последнего момента не знаешь, что получится из твоих усилий. Вот делаю, делаю, делаю, и вроде бы сказал что-то очень для людей важное, а на премьере мне, режиссеру, бывает хуже, чем всем. Зал рукоплещет, а я не верю комплиментам, потому что мне самому уже все не нравится. Да, в искусстве масса непредсказуемого. Вот, тот же Чехов, когда написал свою лучшую, на мой взгляд, пьесу "Дядя Ваня", сам не отдавал себе отчета в ее ценности, говорил небрежно: "Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь".
Вы готовите сейчас спектакль по "Процессу" Кафки? В чем особая современность этого спектакля?
Марк Розовский: Это не инсценировка романа "Процесс". Это - театрализованное впечатление от чтения великого произведения, преображенное в музыкально-поэтическое многоголосье. Мы не только играем текст Кафки, но пытаемся продлить его историческую эпоху в нашу современность, пытаемся разгадать его шифры и ассоциативные связи. Это жанр музыкально-поэтической фантазии на темы Кафки, рассчитанный на зрительский домысел и разгадку авторских ребусов и аллегорий. Конечно, нам, знающим, что такое тоталитаризм не понаслышке, история странного ареста и гибели героя Кафки не может не дать совершенно определенные ассоциации. И сверхзадача спектакля опять все та же - помочь зрителю ценить свободу и справедливость как высшие фундаментальные ценности и не превращать права человека в фикцию.
Твои спектакли давно идут в разных странах мира, а ты сам, кажется, до 50 лет был невыездным?
Марк Розовский: Да, на Бродвее с успехом шел мюзикл "История лошади", а я, автор, не имел права приехать в Америку.
Как ты думаешь, почему американцев волновала эта притча-аллегория из старой русской жизни?
Марк Розовский: Потому, наверное, что мы с Юрием Ряшенцевым (это он написал пронзительные стихи на толстовскую тему) хотели рассказать об унижении и оскорблении, которому подвергается живая душа. А это тема вечная, она волнует людей всех стран и во все времена. Вот я и говорю, что главная задача театра - приобщать человека к фундаментальным ценностям бытия.