Анатолию Васильеву исполняется 70 лет. Этот факт кажется еще более невероятным, чем тот, что в год и день своего юбилея выдающийся Мастер русского театра находится вне России.
Вечный искатель истины, за сорок лет своей работы в театре он не единожды решительно менял направление, метод и стиль. Его актеры и ученики разных поколений продолжали ходить по тому же отрезку пути, который он уже покинул, двинувшись вперед. Понимание театра как пути, как бесконечного исследования, делало его неуязвимым для возраста и юбилейной стати. Нервный и мудрый, знающий и сомневающийся, рациональный и увлекающийся, созерцательный и страстный, он никогда не равен самому себе и потому - всегда новый.
Но, кажется, что с самого первого спектакля, ставшего легендарным, - мхатовского "Соло для часов с боем", который он поставил в 1973 году, сразу по окончании курса Марии Кнебель и Андрея Попова в ГИТИСе, он шел не вперед, а назад, куда-то к вечным основам, корням, туда, быть может, где зарождается сама игра. Возможно, именно театр был его единственным и главным героем.
Васильев предложил новую (и старую, если вспомнить спектакли Мейерхольда "Дон Жуан" и "Маскарад" в Александринке) формулу спасения театрального искусства мастеров. К моменту постановки великие мхатовские старики - Яншин, Грибов, Андровская, Прудкин и Станицын - были не у дел. Васильев превратил их мастерство в поэму об их мастерстве и уходящем времени. Химик по первой профессии, он, казалось, проник в сам химический состав русской психологической школы. Получив знание из первых рук, от учеников Станиславского, Васильев двигался все дальше в постижении жизни человеческого духа, точно испытывая на прочность свой "материал". Сыгранные спектакли превращались в дни стремительно убегающей жизни. Театр соединялся с судьбой, биографией, жизнью и смертью.
После мхатовского шедевра один за другим еще два спектакля превратились в легенду - "Взрослая дочь молодого человека" и "Первый вариант "Вассы Железновой" (театр им. Станиславского). А затем и "Серсо", рождавшийся несколько лет в стенах театра на Таганке, куда Васильева пригласил Юрий Любимов. К его великолепной компании актеров (Елизавета Никищихина, Юрий Гребенщиков, Василий Бочкарев, Борис Романов, Альберт Филозов) присоединились кинозвезды - Наталья Андрейченко и Алексей Петренко. На дворе стоял первый "перестроечный" год - 1985-й, и всемирная слава ждала Васильева за ближайшим поворотом. Но и здесь, точно в колбе алхимика, бурлила, варилась амальгама их общей и его собственной судьбы.
Они играли как боги, а истории их персонажей, их социального взлета и апатии, разрушения и смерти страны и дома входили в спектакль уже на иных - не психологических основаниях. Спектакль творился как калейдоскоп изысканных и разнообразных форм, ритмов, атмосфер, и их смена праздновалась "как Богоявленье". Васильев творил спектакли как жизнь, и судьбы его актеров становились частью этого спектакля. Иногда - трагической частью.
Наметившийся поворот к театру игровых структур, восторги и поклонение театрального мира приведут в 1987 году к созданию "Школы драматического искусства" в подвале на Поварской. В том самом доме, где когда-то была знаменитая студия Всеволода Мейерхольда. Поражающий своей огромной палитрой постановщик бросает театр зрелища и, на вершине публичной славы резко меняя курс корабля, уходит в лабораторию, в радикальный исследовательский и жизнетворческий проект. Открыв "Школу" спектаклем "Шесть персонажей в поисках автора", Васильев открыл и новую страницу отечественного театра. Смотреть на то, как ходят, смеются Наталья Коляканова, Григорий Гладий, а позже - Людмила Дребнева, Лариса Белогурова, Игорь Яцко, Александр Ануров, Владимир Лавров (трагически погибший в самом начале века), как трепещет невидимая граница между ними и публикой, ходила не только вся Москва, ходил буквально весь мир. Легкое дыхание, усмешка божественного гистриона, радость игры, отказ от истории, открытая структура - свобода как основа мышления, театра и самой жизни хлынула во все щели васильевского театра и подарила его публике чувство соединения с духом времени.
"Новая театральная реальность" (престижная европейская награда, которую Васильев получил в 1990 году) стала меняться стремительно, не давая поспеть за собой. И вот уже свободный джазовый принцип игры, непостижимая свобода импровизации сменяется новым кризисом и поисками нового образа театра. Двигаясь вперед, Васильев все сильней оглядывался назад в поисках основ и корней. Идея школы обрела новые смыслы. Он вспомнил, что на рубеже XVII-XVIII веков в России существовал "школьный театр" - театр духовных аллегорий. Он двинулся к созданию нового мистериального театра, и здесь его покинули онемевшие поклонники, зараженные идеей злободневного социального театра. Между тем Васильев продолжал исследовать жизнь человеческого духа - открывая "мистериальные" сюжеты в Платоне и Гомере, Мольере и Пушкине, Чехове и Островском.
Цветок к цветку, ценой множества жертв, невиданных и опасных дерзаний слагался театр, который, казалось, невоскресим в опыте современного европейского сознания. Этот театр все еще живет на Востоке, имея свою вершину в японском средневековом театре "Но", но в Европе ему трудно найти подобие. Роберт Уилсон - восторженный почитатель японского театра, Ариана Мнушкина - изощренный и тончайший знаток восточных ритуалов, Питер Брук - последний гуру европейской сцены - использовали дары Востока в совершенно ином контексте. Васильев внимателен не столько к форме, сколько к самой идее восточного (читай - священного) театра. Рыцарь бедный, с некоторых пор Васильев стал заворожен одним видением - сияющим, визионерским театром духовных субстанций.
Это многолетнее приключение огромной духовной интенсивности и дерзания, имеющее своей конечной целью создание новой мистерии, было насильственно прервано в 2007 году. После пятилетнего конфликта с московскими властями (и - скажем откровенно - значительной театральной общественности), через 20 лет после создания театра Васильев из театра ушел.
В этом году, после встречи с Сергеем Капковым и Александром Авдеевым, было решено, что Анатолий Васильев вернется в Москву. Ему вернут отнятое у него "родовое гнездо" - театр на Поварской, где мастер сможет создать новую театральную школу. Но в день рождения его не будет в Москве. Мало кто знает, где он будет блуждать 4 мая - по улочкам Венеции, Вроцлава, Парижа или под колоколами афонских церквей. Где бы он ни был, что бы ни делал - многие лета!