Поделиться
Александр Трахтенберг - знаменитый торакальный хирург-онколог, профессор Московского онкологического научно-исследовательского института им. Герцена. Дело всей его жизни - диагностика, хирургическое и комбинированное лечение опухолей трахеи, легкого, средостения и грудной клетки.
Недавно он издал книгу "Спасенный - чтобы спасать". Это повествование о детстве, проведенном в румыно-фашистском гетто, откуда был чудом вызволен; о трагической судьбе родных и близких, о выборе профессии, о полувековом опыте хирурга, работающего в одной из наиболее сложных областей медицины - торакальной онкохирургии...
"Мне, чтобы оперировать, надо быть в тройке призеров"
- Когда вы последний раз оперировали больного?
- Полтора года назад.
- С тех пор перестали практиковать?
- Я продолжаю заниматься своим делом. Консультирую. Пишу научные книги. Скоро выйдут девятнадцатая и двадцатая мои книги. Я профессор кафедры торакальной хирургии Российской медицинской академии последипломного образования. Редактирую научный журнал "Онкохирургия".
- Но скальпель больше в руки не берете?
- Не беру. Мне, чтобы оперировать, надо, как в спорте, быть в тройке призеров - тянуть на золотую, серебряную или бронзовую. Все же долгие годы я был в числе "медалистов". Теперь мне за восемьдесят. Держать в профессии прежнюю высоту уже трудно, а снижать планку нельзя.
- Это правда, что к вам под нож выстраивались очереди?
- Это миф, хотя для любого хирурга подобные мифы, наверное, лестны. Никакой очереди никогда не было. Люди звонили и спрашивали: "Можно к вам записаться на операцию?" Я отвечал: "Ко мне можно без записи".
- Вы провели более трех тысяч операций. Всех больных, я понимаю, запомнить невозможно. Но кого-то вы помните? Могли бы при встрече узнать?
- Запоминаются тяжелые случаи. Например, такой. Я после института работал в больнице водников города Рыбинска. Справа от нашей больницы располагался комбикормовый завод. И вот привели ко мне девушку. У нее рука попала в ленту машины, которая дробит питание для скота. Кисть руки была почти полностью оторвана, только на тыльной поверхности оставались полоска кожи и подкожные вены. По идее, надо было дорезать кожу и обработать культю. А я с операционной сестрой эту руку двенадцать часов оперировал. Сейчас это микрохирургическая операция: имеются специальные увеличительные стекла, которые надевает хирург, современный шовный материал и т.д. А тогда в рыбинской больнице стояла санитарка и держала передо мной увеличительное стекло. Я пришил и сохранил этой девушке кисть. Потом четыре месяца длился восстановительный период. Девушка спрашивала: "Когда вы меня выпишите?" - "Тогда, когда ты мне свяжешь теплые носки". Она любила вязать. И она связала мне носки. Я до сих пор их храню.
"Мне тревожно и в то же время радостно следить за судьбой своих бывших пациентов"
- Вам случалось оперировать известных людей?
- Случалось. Я оперировал Георгия Мартынюка, которого зрители помнят по роли Пал Палыча Знаменского в сериале "Следствие ведут знатоки". У артиста был рак легкого. В институт на консультацию Георгия Яковлевича привела его обаятельная жена Ниёле. По ее словам, муж заболел около полугода назад; проведенное амбулаторное и в условиях стационара лечение было неэффективным. Кроме того, он сильно похудел. Изучив компьютерные томограммы и поставив диагноз, я предложил операцию, на что Георгий Яковлевич и Ниёле сразу согласились. Радикальная операция удалась. Благоприятно прошел и послеоперационный период. Георгий Яковлевич до сих пор работает в театре, снимается в кино. А мне тревожно и в то же время радостно следить за судьбой своего бывшего пациента. Аналогичной была ситуация с тестем известного хоккеиста Вячеслава Фетисова.
"Я спросил: "Вы случайно не родственник Юрия Никулина?"
- Я знаю, что когда-то у вас по поводу рака легкого оперировался отец Юрия Никулина. К вам его сам Юрий Владимирович привел?
- Нет, его отец поступил в клинику с заболеванием правого легкого и экссудативным плевритом. Я как раз вернулся из отпуска и знакомился с медицинскими документами больного. "Вы случайно не родственник Юрия Никулина?" - спросил я у пожилого мужчины. Он спокойно ответил: "Почему случайно? Он мой сын". Не совсем тактично я спросил: "Он к вам приходит?" - "Скоро придет. Он с коллективом в зарубежной командировке, гастролирует по Европе". Отсутствие опухолевых клеток в плевральной жидкости позволило мне предложить оперативное вмешательство. Согласие я получил от самого больного и, естественно, от Юрия Никулина, который вскоре появился в клинике. Мне повезло быть лично знакомым с этим замечательным человеком. Потом он много раз бывал в моем доме, а я - в его. Самое главное - удалось выполнить радикальную операцию его отцу, и на четырнадцатый день он отправился домой. Это радостное событие мы с Юрием Владимировичем отмечали бокалом шампанского долгие годы.
"Я пережил гетто"
- Вы назвали свою книгу "Спасенный - чтобы спасать". А кто вас вызволил из гетто?
- Мы жили в Бессарабии, в городе Хотине. Немецко-румынские войска вошли в город 6 июля 1941 года, расстреливая и сгоняя евреев в гетто, где были повальный сыпной тиф, дизентерия и невыносимый голод. Румыны решали еврейский вопрос "гуманнее" немцев - культивировали естественный отбор и позволяли нам умирать. Из 200 тысяч бессарабских евреев к маю 1942 года осталось только 227 человек. Помню, у папы борода и брови шевелились от вшей. Мой трехлетний братик заболел и умер. Несколько дней мама прятала его тельце, не хотела отдавать в общую братскую могилу. На своих руках я вынес его из гетто и похоронил. Мне тогда было двенадцать. А в 1943 году уже чувствовалось, что Красная армия наступает, поэтому румынские фашисты пошли на некоторые послабления. Ворота с колючей проволокой были отворены, и нам разрешили ходить батрачить. Крестьяне приходили в гетто менять продукты на припрятанные от оккупантов скудные вещички. Я с мамой ходил помогать людям на огороде, зарабатывая на прокорм. Но весной я заболел и очень ослаб, не мог передвигаться, и мама стала ходить без меня. Хозяйка, у которой мы работали, обеспокоилась моим отсутствием. Говорили, я ей приглянулся, потому что похож был на ее внучонка. Она и вывела меня из гетто. А я уже умирал, не помню, как дошел до ее дома. Она меня отмыла, обрила, сшила мне новую одежку - и выходила. Выдавала меня за своего внука, благо, деревенские ее кровного внука не видели, он жил с мамой в Харькове. Конечно, она понимала, что пощады за спасение и сокрытие еврейского ребенка от фашистов не будет. По счастью, я хорошо знал украинский язык, да и внешность у меня была нейтральная. Кроме того, в течение двух сезонов я был пастухом и малолетним кормильцем моей семьи. Имя моей спасительницы, Дарьи Михайловны Дудко, высечено на гранитной доске в музее "Яд Вашем" в Иерусалиме среди 20 с лишним тысяч Праведников народов мира.
"Это был единственный шанс спасти больного..."
- Была ли в вашей практике операция, какую до вас никто не делал?
- Да. О ней в свое время рассказала "Российская газета" в статье Ирины Краснопольской "Сердце чужим не бывает". Это была операция по поводу рака легкого у больного Петра Левкова, которому за десять лет до того академик Валерий Иванович Шумаков пересадил чужое сердце. При плановом динамическом наблюдении и обследовании у больного была выявлена "тень" в нижней доле легкого и морфологически подтвержден первичный рак. Встал вопрос: как помочь? На консилиуме высказывалось немало сомнений. Сошлись на том, что проводить химиотерапию или лучевое лечение невозможно: иммунитет и без того подавлен. Решено было оперировать, и хотя никто из нас не мог предсказать, чем закончится операция, это был единственный шанс спасти больного. Такую операцию в нашей стране никто до сих пор не делал. Во всяком случае, академик Шумаков сказал, что в мировой медицинской литературе упоминаний о подобных хирургических вмешательствах нет. Словом, только специалисты могут оценить риск, на который мы шли. Операция прошла удачно. Удалены были нижняя доля легкого, пораженная опухолью, и регионарные лимфатические узлы. При удалении лимфатических узлов под дугой аорты я прощупывал плотную рубцовую ткань - место, где десять лет назад "работал" Валерий Иванович, сшивая магистральные сосуды легкого с сосудами трансплантированного сердца. Перикард по толщине и эластичности заметно отличался от обычного.
- В таких случаях что труднее - прооперировать больного или выходить его после операции?
- Сказать, что труднее, - невозможно. И то и другое дается нелегко. В случае с Петром Левковым очень непростым был период выхаживания. Особенно на фоне иммунодепрессантной терапии, которую он постоянно получал. Совместными усилиями мы добились течения послеоперационного периода без осложнений, и на двадцать седьмой день больного выписали из клиники.
- А вообще в какой мере люди с трансплантированными органами подвержены онкологическим заболеваниям?
- Кропотливое изучение мировой литературы показало, что рак легкого у людей после трансплантации, скажем, сердца или почки встречается в двадцать раз чаще, чем у всей популяции людей. Развиваются и другие опухоли - кожи, почек, лимфомы... Десять-пятнадцать процентов людей, живущих с пересаженными органами, рано или поздно попадают в "раковые клешни". Дело в том, что человек с любым пересаженным органом всю жизнь получает иммунодепрессанты - препараты, которые подавляют защитные силы организма. Иначе может произойти отторжение пересаженного органа. Так что, с одной стороны, депрессанты творят благое дело - оберегают пересаженный орган, а с другой - делают организм беззащитным перед инфекциями и прочими недугами, которые так и норовят воспользоваться иммунодефицитом. Опухоли - из их числа.
"Именитого больного везли на каталке два академика"
- К вам на операционный стол когда-нибудь попадали светила медицины?
- Такое бывало. Однажды тяжело заболел учитель и наставник академика Александра Николаевича Коновалова профессор Сергей Николаевич Федоров. У него был диагностирован рак правого легкого с серьезными осложнениями, причем диагноз был поставлен с большим опозданием. По договоренности с директором института больного госпитализировали в наше торакальное отделение. Привезли его в тяжелом состоянии - истощенного, с высокой температурой, изнурительным кашлем и сильной одышкой, из-за которой он практически не мог ходить. Анестезиологи вынесли ему приговор: "функционально неоперабелен". Но консилиум в составе академиков Александра Николаевича Коновалова, Валерия Ивановича Чиссова и меня принял решение попытаться выполнить рискованную операцию. Мы получили согласие самого больного, его родственников - и назначили день операции. В операционную именитого больного вместо медицинских сестер на каталке везли два академика - Коновалов и Чиссов. Оперировал Сергея Николаевича я. Мне удалось выполнить довольно сложную операцию. Наш больной героически перенес ее. С каждым днем его состояние улучшалось, и на пятнадцатый день мы его выписали. Через месяц Сергей Николаевич вышел на работу и начал оперировать сам. В строю он был еще семь лет и умер не от основного заболевания. Этим примером хочу особенно подчеркнуть верность, благодарность учеников своим учителям, что не часто встречается в наше время.
"У наших врачей нет онкологической настороженности"
- Рак поддается профилактике?
- Конечно. Это борьба с повышенной радиацией, загазованностью наших городов. В Санкт-Петербурге и Москве есть места, где риск получить онкологическое заболевание выше, чем на других улицах. Есть целые регионы, где люди умирают от рака чаще, чем где бы то ни было. Я был в Магнитогорске. Там жители каждый день вытирают коричневую пыль со своих окон. Это большая государственная проблема.
- Почему онкологические заболевания диагностируют, как правило, уже на той стадии, когда спасти больного трудно? Что требуется для ранней диагностики?
- Прежде всего - современное оборудование и онкологическая грамотность врачей общей лечебной сети. Флюорография - не метод ранней диагностики рака легкого. Только компьютерная томография, эндоскопическое исследование позволяют обнаружить заболевание на ранней стадии.
- Вы пользуетесь понятием "онкологическая настороженность". Что это такое?
- Это то, чего, к сожалению, нет у многих наших врачей общей лечебной сети. Человек часто болеет воспалением легких. Надо задуматься: в чем дело? Если он работает не в шахте, а в чистом кабинете... Если он не курит... Половина центральной формы рака - это пневмонит. Опухоль частично закрывает просвет бронха, туда поступает мало воздуха - и развивается пневмонит. Точно так же - гастрит с пониженной кислотностью, язва желудка. Можно лечить язву желудка, но если она не заживает, сделай гастроскопию, прояви онкологическую настороженность. Когда выявляется рак в третьей-четвертой стадии, заполняется специальный бланк, где есть графа "причина". Обычно в нее пишется "скрытое течение". Но так бывает не всегда. Из разговора с больным выясняется, что он уже раз десять обращался к врачам, но у тех не было онкологической настороженности. Врачей можно отчасти понять. Чтобы исключить или подтвердить рак легкого, надо делать бронхоскопию, компьютерную томографию, которых нет в поликлинике, или там очередь большая. Если же врач пользуется только флюорографией, он не в состоянии диагностировать ранний рак, особенно центральный.
- Вы говорите больному, что у него рак?
- У нас в стране пока не принято сообщать об этом напрямую в разговорах с родственниками. Мы говорим обтекаемо: "Операция опасна, возможны интероперационные, послеоперационные осложнения..." На Западе же врачи не скрывают от пациента его болезнь. Сразу говорят: "У вас, к сожалению, рак. Но не будем терять надежды..." Думаю, мы тоже постепенно к этому придем. Правда, в таких разговорах следует соблюдать осторожность. К примеру, у женщины рак матки. Ей убирают матку, яичники. Она еще не выписалась, а ее муж уже заявление на развод подал. Сказав правду мужу, мы помогли этой женщине? Нет, только навредили - разрушили семью. Тут нет универсальных правил. В каждом случае врач сам должен решать, кому что можно говорить. Среди сотен спасенных мною больных - представители разных профессий. Они живут, работают во многих городах нашей страны и за рубежом. И, бывает, никто из окружающих не знает, что это человек, излеченный от рака двадцать и более лет тому назад. Порой он и сам не верит, что у него был рак! Мы, онкологи, иногда гуманно обманываем наших пациентов.
"Огромное удовлетворение получаю, когда больного направляют мне на консультацию или для хирургического лечения с "готовым" диагнозом онкологического заболевания легкого, нередко ошибочно даже морфологически подтвержденного, а я диагностирую неонкологическую болезнь или вообще ее исключаю. В этом случае больного, ранее приговоренного, все равно надо лечить, но не скальпелем и не лекарством, а убеждением и доброжелательной беседой. Эмоциональное воздействие бывает сильнее самых радикальных медицинских средств.
В работе действую по принципу "доверяй, но проверяй". Этому научила меня жизнь. Всегда проверяю точность выполнения рекомендаций, назначений врачей... Уверен, что благодаря этому принципу удалось добиться выздоровления после операции многих моих пациентов".
Из книги А. Трахтенберга "Спасенный - чтобы спасать"