Признаться, я всегда относилась немножко скептически к идее, что на смену обществу потребления идет "общество культуры". Мне казалось, что это не то, чтобы утопическая концепция, но выдающая желаемое за действительное. Даже в интернете частенько народ больше интересует шопинг и сайты, предлагающие разным одиноким сердцам найти вторую половинку, чем культуртрегерские проекты. Но вот недавно в Дрездене я услышала от Хартвига Фишера, директора Государственных художественных собраний Дрездена, сколько людей в мире интересуется художественными музеями. Оказывается, 20 миллионов. Но это 10 процентов от числа людей, которые в принципе готовы проводить и проводят время в музеях. Музеи-то бывают самые разные: и шоколада, и игрушки, и оружия, и археологические, и краеведческие. Иначе говоря, речь идет о 200 миллионах человек. Впечатляющая цифра, не так ли? Как заметил г-н Фишер, не самая маленькая целевая аудитория для маркетинга.
Ну, а нам что от этого, спросите вы. Это у них там, в Германии, как посчитала всезнающая статистика, любителей музеев больше чем, футбольных болельщиков, а у нас, наверняка, картина другая. Но у нас, кажется, никто и не подсчитывал целевую аудиторию музеев. С другой стороны, в нынешнем глобализированном мире "чужих" туристов для маркетинга не бывает. А в-третьих, речь отнюдь не только о туристах. Речь - о самоидентификации, качестве жизни, даже - экологии.
Но вначале все-таки о туристах, благо в этом году в фокусе внимания фестиваля оказались отношения музеев с туристической индустрией. Но практически сразу стало понятно, что даже в отдельном, на первый взгляд, не самом масштабном проекте, звено 'музей - турфирма' прочно встроено в культурную политику региона.
Мимо Пермского краеведческого музея пройти было сложно. Огромные буквы, вырезанные из пенопласта и обтянутые светлым ситчиком в мелкий цветочек, были поставлены друг на друга, напоминая разом детский конструктор, незабвенную скульптуру Леонида Сокова из трех букв и американского поп-артиста Роберта Индиану, превратившего слово LOVE из одного из символов молодежной культуры 1960-х в рукотворный памятник. У пермяков ключевыми словами стали два - Хохловка и Live. Они представляли не музей - только один его проект. Но весьма симпатичный.
В 43 км от Перми на территории 35 га собраны 23 деревянных памятника народов Прикамья XVII - начала ХХ века. Крестьянские избы коми пермяков, росписи домов, оборудование, предназначенное для добычи соли... Словом, этнографические и архитектурные раритеты, которые, казалось, на редкого любителя рассчитаны. Так вот, сейчас в Хохловку (ударение на первом слоге!) приезжают немцы, голландцы, даже мексиканцы, не говоря уж о россиянах. Приезжают за ... крестьянской экзотикой. Туристам предлагают переодеться в сарафаны, домотканные рубахи, лапти, наколоть дров, порубить капусту, подоить козу, приготовить обед... Зимой - отправиться на охоту, узнать, какие ловушки на животных ставили крестьяне, пострелять из лука, связать пояс с традиционным орнаментом...
Первыми прелести естественной жизни испытали на себе сами музейщики. Татьяна Юрьевная Починова, научный сотрудник Пермского краеведческого музея, рассказывает, как весь отдел истории во главе с замом по науке выехал в Хохловку для подготовки туристической программы. Засекали время, которое ушло на рубку капусты, приготовление пельменей и супа... А главное, убедились, что обед получается очень даже съедобным. Особенно после работы на свежем воздухе. Нашли старые рецепты, описание традиционных технологий.
Татьяна Юрьевна говорит, что самое трудное для многих туристов - забыть про сотовый телефон на несколько часов. Но трудности - включены в программу. Она рассказывает, как туристы одевают сарафаны на термобелье, как девушки с "готическим" маникюром на пальчиках рубят капусту, в какой восторг приходят дети при виде настоящей живой козы, да еще с молоком... Мне, признаться, в этот момент становится жалко козу. Ее трудности тоже включены в программу. "Это, конечно, вариант реконструкции, которая сейчас в моде, - говорит Починова. - В музее аутентичные экспонаты. Но, естественно, для работы с туристами, мы используем вещи, сделанные по старым технологиям и рецептам, но сегодня".
Музей обеспечивает всю образовательно-развлекательную программу, туристов, рекламу, вся инфраструктура - за туристической фирмой VALIDA. Несмотря на внешнюю простоту идеи, проект получается отнюдь не дешевый. Все, что связано с ручным трудом: от глиняных горшков правильной формы и грамотными росписями до лаптей и рушников - стоит немало. Починова признается, что без поддержки министерства культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края эта традиционная история вряд ли бы ожила. Но выгоды от нее ощутимы. Увеличился поток посетителей в музей. У музея в свою очередь появился интерес к нетрадиционным формам музейной работы. Выяснилось, что можно и придумывать, и реализовывать новые проекты.
"Хохловка. Live" демонстрирует, что люди едут в музей в общем-то не столько за отвлеченным знанием, сколько за новым, неожиданным опытом, эмоциональным переживанием. Мультимедийные стратегии - это здорово, но вроде уже само собой разумеется. Людей, проводящих дни и ночи за компом, тачскрином не удивишь. Для них это просто удобный сервис. Другое дело - реальная встреча с шедевром архитектуры, подлинником картины и даже с живой козой в музее-заповеднике.
Наконец, вряд ли нужно объяснять выгоды проекта для региона. Выигрывают все жители: от тех, кто плетет лапти, до тех, кто ведет экскурсии.
Давно уже не секрет, что музей предлагает не только новое знание и "экспириенс", но прежде всего - идентичность. Скажем, когда Иван Владимирович Цветаев вместе с Юрием Степановичем Нечаевым-Мальцевым строил Музей изящных искусств в Москве, он утверждал идентичность российского общества как ориентированного на просвещение (в том числе и народное), европейскую традицию и университетское образование. Показательно, что этот вектор, заложенный создателями музея, продолжал жить и определять самоощущение не только хранителей, но и посетителей музея все прошедшие 100 лет. Более того, поскольку это был проект общественный, он де факто демонстрировал социальную зрелость образованного класса в России, который был способен ставить такого уровня задачи и реализовывать их. Напомню, что призыв "жертвовать средства на возведение музея классического искусства" прозвучал с трибуны 1-го съезда русских художников и любителей искусств в 1894 году.
Именно этот музей демонстрирует как нельзя более наглядно, что идентичность не врожденное качество. С ней не рождаются, она конструируется. Казалось бы, где Москва с ее снежными зимами, конфетами-бараночками, катками и саночками, и где классическая Греция, с оливковыми рощами, населенными сонмом дриад-нимф-сатиров, не говоря уж о божественных обитателях Олимпа? А вот поди ж ты... Ни Пушкина, ни Рылеева, ни Тютчева, ни Брюсова не было бы без этого ощущения себя немножко "греками", немножко "римлянами". В этом смысле музейное дитя профессора Цветаева - плод и двух веков развития русской культуры.
Другая, не менее важная составляющая российской идентичности была связана с осознанием этнического и культурного многообразия страны. Когда Сергей Михайлович Прокудин-Горский в начале ХХ века задумывает грандиозный проект цветной фотосъемки современной ему России (поддержанный, к слову, Николаем II), он снимает Урал, Дагестан, Туркестан, Тянь-Шань (в горах он еще и намеревался заодно снять солнечное затмение - не сложилось). При этом его интересовали не только ландшафты, но и этнические типы, их одежда, быт. Но тогда народы, населявшие огромную империю, были скорее объектом "ученого" интереса. Становление их самосознания происходило уже после революции и было, похоже, связано отнюдь не с "достижениями" национальной политики большевиков, а с тем, что огромный пласт традиционной жизни в мгновение ока оказался отрезан от настоящего. То, что еще вчера само собой разумелось, исчезнув, сегодня вызывало печаль утраты, воспоминания, а с ними - и желание сравнивать "как было и стало". Короче, побуждало отправляться по петлистой тропинке размышлений. Прошлое, которое идеология называла "отжившим", уходило в архивы и музеи, не только хранившие, но и формировавшие представление о культурном богатстве, своеобразии этноса. Собственно, именно в 1920-е возникли многие национальные музеи.
Так, созданный в 1923 году, музей истории Бурятии стал Ноевым ковчегом для сокровищ буддийских монастырей, которые тогда закрывались. Татьяна Анатольевна Бороноева, директор нынешнего Национального музея республики Бурятии, недавно объединившего коллекции трех очень разных музеев: истории республики, художественного и природно-краеведческого, рассказывает, как благодаря благодаря мужеству музейщиков ("и, я бы даже сказала, подвигу лам", добавляет она), в музейные фонды попал знаменитый Атлас тибетской медицины, который хранился Цугольском дацане. Так Атлас сохранился для потомков. В это же время в музей привезли конфискованные коллекции из купеческих и дворянских домов. Сейчас в Национальном музее республики Бурятии 142 тысячи экспонатов, в том числе богатые этнографические коллекции (костюмы, серебро, оружие), интересные собрания флоры и фауны региона... Плюс отличное собрание изобразительного искусства. В перспективе - строительство нового здания музея.
Национальный музей республики Бурятии в фестивале "Интермузей" принимал участие впервые. На стенде музея - буддистские "танка", заинтересовавшись которыми, я и разговорилась с директором. Она рассказывает, что среди 150 тысяч человек, которые приезжают в музей каждый год, большинство россиян. Но есть и немцы, и швейцарцы, есть туристы из Юго-Восточной Азии. Для многих иностранцев открытием становится тот факт, что в России буддийская традиция насчитывает несколько веков.
Татьяна Анатольевна говорит, что, несмотря на все трудности, самым сильным впечатлением остается ощущение востребованности музеев сегодня: "Когда мы ездим в Японию, Китай, Корею, видим, как там развивается музейное дело, какие там строятся музеи. У них больше средств. Они умеют встраивать архитектуру в ландшафт. Как правило, используют новейшие мультимедийные технологии. Наконец, впечатляет уровень образовательных программ для детей. И при этом все время появляются новые музеи.
Но у нас есть свои преимущества. Китайцы строят новые музеи, но там может быть 4-5 подлинника, остальные - копии. Они достигли фантастических высот в копировании древних образцов. Китай любит копии. Они выстраивают великолепные экспозиции, посвященные отдельным эпохам. И ставят прежде всего образовательные задачи. Если у них стоит настоящий сосуд 4 тыс. до н.э., то он станет настоящей "звездой" экспозиции, окруженной несколькими системами сигнализации… Поэтому когда к нам приезжают китайские туристы, они никак поверить не могут, что у нас в музеях показывают подлинные вещи. Для них это фантастика!"
В 1980-1990-х годах музей участвовал в крупных международных проектах в Бельгии, Франции, Америке. Сейчас ощутим интерес кураторов из Германии, Швейцарии. Но выставки - это всегда вопросы страховки, транспортировки, а значит - неизбежно встают финансовые проблемы, которые пока непонятно, как решать.
Пожалуй, самое сильное впечатление - от рассказов зарубежных экспертов об относительно новом музейном тренде - сохранении индустриального наследия времен промышленной революции. Иначе говоря, речь о закрытых заводах, выработанных шахтах, огромных домнах, пустующих карьерах, которые заполняются мусором...
Увидеть в этом потенциал развития? Меж тем Европа, которая столкнулась с теми же проблемами чуть раньше, не видит в этом ничего невозможно. Один из новомодных туристических маршрутов зовется ERIH (www.erih.net), что расшифровывается как Европейский путь к индустриальному наследию. Это, так сказать, западный ответ Великому шелковому пути. Между прочим, нам грех не проложить турмаршрут из варяг в греки, но, впрочем, это другая тема.
Так вот, ERIH старательно асфальтирует тропу, ведущую к 85 (!) объектам, где еще недавно билось сердце западной промышленности. К докам Ливерпуля, к текстильному производству Манчестера, к шахтам Рура и сталелитейным заводам Северной Рейн-Вестфалии, к бывшим железнодорожным депо в Люксембурге... Восемь музеев промышленных предприятий в восьми городах Вестфалии объединены в один (Музей индустриального наследия земли Вестфалии) еще в 1979. Он до сих пор остается самым большим в Германии. Шахта Zollverein в Руре получила статус объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО (2001), как и металлургический завод Фёльклингер (1994) - домна там остановлена в 1986. О домне даже желтые газеты пишут с восторгом, как о местной "звездной" достопримечательности. Английский музей Ironbridge в Телфорде, что рядом с Уэльсом, принимает более 500 тысяч посетителей в год. В 1950-х это был забытый Богом и людьми городок, славный разве что тем, что там в 1709 году начали изготавливать чугунные горшки, и тем, что английские пейзажисты находили вдохновение в живописном виде ущелья с заводом. Ну, и тем, что в XIX веке там потихоньку начали использовать местную глину для керамического производства и кирпичного завода...
От Западной не отстает Южная Европа. В крохотном португальском городке Портимао (15 тысяч жителей) в 2003 году сделали музей-конфетку из бывшей фабрики, выпускавшей рыбные консервы. В 1997 фабрику купил муниципалитет, специально - чтобы сделать музей. В финансирование проекта (12 млн. евро). принял участие Евросоюз. Сейчас музей принимает 70 тысяч посетителей в год. В 2010 он получил премию Совета Европы.
Да что там Европа! В Австралии, можно сказать, на краю земли, в городе Балларат, который вырос в XIX веке на дрожжах "золотой лихорадки" и почти зачах к началу Первой мировой, ассоциация музеев "Соверин Хилл" обеспечивает такой поток туристов, что может позволить открыть собственное зарубежное представительства в Китае. Музей, в составе которого 100 объектов (коллекции - около 100 тыс. экспонатов), фактически предлагает путешествие в город времен золотоискателей. Можно прокатиться в старых повозках и каретах, переодеться в ученика тогдашней школы и посидеть на уроках, зайти в магазин и салун, побывать в лагере китайских рабочих и шахтах, посетить шоу "Южный крест" (представляющее знаменитое восстание 1854 года в этих местах) и, конечно, почувствовать себя золотоискателем... Музей стал едва ли не главным источником дохода для города: при 60 тысячах жителей - 400 тысяч туристов в год. Бюджет музея достигает 22 млн. долларов. 95 процентов музей зарабатывает сам. При этом местные школьник и могут купить билет за 5 долларов - на целый год, и приходить, когда вздумается. Тим Салливан, представитель музеев "Соверин Хилл", признается, что создание такого музея потребовало 40 лет непрерывных инвестиций, не уточнив, впрочем, суммы вложений. Но кроме денег важно, что отработан туристический маршрут, в который включен музей, что вся инфраструктура (гостиницы, транспорт, движение багажа, питание) отлажена до блеска.
Это не значит, конечно, что все проблемы решены. Судя по обсуждению на "Интермузее", споры о том, каким должен быть музей, представляющий индустриальное наследие, в разгаре. Дитер Богнер, преподаватель Венского университета, член попечительского совета Нового музея современного искусства в Нью-Йорке, подчеркивал, что речь не о консервации старого наследия, а о его актуализации. Вопрос в том, кто будет вести дискуссию между архитекторами, историками, инвесторами, кто будет решать, какие истории и как будут рассказаны в музее, и какая идеология будет стоять за этими рассказами. Трудно не согласиться с ним, что странно было бы фокусироваться исключительно на технологиях, архитектуре и истории владельцев, не вспоминая об условиях труда работавших там людей. Тем более, что то, что выглядит музейным раритетом в Австралии или Англии, может оказаться сегодняшним днем на приисках Южной Америки, шахтах Китая и Украины, сталелитейных заводах Индии... И только ли там? Музей - штучное дело, и "лифтинг" его лица по образцу успешных собратьев вовсе не гарантирует автоматический успех.
Но Австралия далеко. То ли дело - Нижний Тагил, который был столицей владений горнозаводчиков Демидовых. Старый Демидовский завод проработал больше 260 лет - с 1725 по 1987. На нем есть все, что с таким тщанием и любовью берегут и показывают в Европе: старая домна (они наперечет- кроме, музея Фёльклингера, есть еще в Лотарингии и в Мексике), цеха со старым оборудованием, до недавнего времени была узкоколейка. Сейчас здесь единственный в России завод-музей (Музей истории развития техники черной металлургии), что входит в состав музея-заповедника "Горнозаводской Урал".
Более того, выясняется, что существует и подробный проект создания эко-индустриального технопарка "Старый Демидовский завод". Его представляла на международном семинаре на "Интермузее" Маргарита Вячеславовна Кузовкова, зам. директора Нижнетагильского музея-заповедника, металлург по образованию, преподаватель истории технологий в металлургии. Предполагается, что эко-индустриальный технопарк (ЭИТ) объединит три типа территорий: историческую зону, историко-производственную, где можно организовать действующее производство, и историко-досуговую (спорткомплекс, технопарк, трейсинг и т.п.). Если судить по презентации проекта, он продуман до мелочей. И международный опыт учтен - Нижний Тагил четыре раза был местом международных музейных конференций. Проект предусматривает "лечение" (рекультивацию, как любят сейчас говорить) загрязненных территорий, их обновление и использование для улучшения качества жизни.
Но, разумеется, в одиночку музею такую махину не поднять. Нужны союзники. Собственно, о союзниках и пошел разговор с Маргаритой Кузовковой.
РГ: Главная проблема - деньги?
Кузовкова: Вовсе нет. Главная проблема - отношение к индустриальному наследию. Это для немцев естественно сравнить Кёльнский собор и доменную печь XIX века, а нам кажется, что индустрия никакого отношения к культуре не имеет. А я вам как инженер скажу: если забывать об опыте прошлой индустриализации, то постиндустриальную экономику не построить.
РГ: Да, но отношение-то в чем проявляется? В финансировании?
Кузовкова: Нет. Мы хотели бы, чтобы нам разрешили концессионное соглашение для нашего проекта. Почему мы предлагаем три составляющих проекта? В историко-производственной части могут работать цеха, которые способны давать прибыль. А ее можно пустить на сохранение исторический части. Иначе говоря, в производственной части аккумулируются средства для сохранения исторической. А досуговая часть постепенно может выйти на самоокупаемость.
РГ: Отличная идея, только концессионеру-то она к чему? Зачем ему работать, чтобы выйти "в ноль"?
Кузовкова: Почему в "ноль"? Концессия означает, что государство не отдает территорию в аренду, а доверяет право ее использования на определенных условиях и на определенный срок. Вся полученная прибыль, 100 процентов, - остается концессионеру.
РГ: Вы имеете в виду прибыль от туризма?
Кузовкова: Не только. У нас есть несколько идей. Например, для литейного цеха. Наши заводы закупают цельнолитые медные фурмы для доменного производства. Фурма - это приспособление для доменных печей, через нее горячий воздух заходит. Где сейчас фурмы покупают? За границей. Почему не создать в историческо-производственной части хорошее, экологически чистое производство, по современной технологии и не делать свои литые фурмы для доменных печей? Это реально. И возить близко. Таких идей можно много найти.
Я уж не говорю про то, что у нас институты рядом. Наши цеха могут стать отличной экспериментальной базой для вузов.
РГ: А юридическая основа какая?
Кузовкова: Да. С 2005 года существует несколько вариантов концессионных соглашений. Я с 2009 года этим интересуюсь, но пробить это очень сложно.
Те свободные территории, которые можно использовать для музея и туризма, не возродить без крупного бизнеса. Если их продавать под склады, магазины, это не улучшит жизнь региона. На мой взгляд, главная цель проекта - изменить качество жизни в регионе, в том числе - улучшить экологию.
РГ: Музей как спаситель экологии?
Кузовкова: Представьте себе. У нас музей-завод - 30 га. Завод с полным металлургическим циклом. Цехов более 50. Мы стараемся реабилитировать экологию. Реки текут. Лягушки квакают. Сейчас у нас уточки гнездятся.
Я начинала работать с немецкими музеями в 1990-х. Рур, Бохум, Дортмунд - в этих городах везде заводы вдоль реки. Река была как сточная канава. А сейчас там парки, люди отдыхать туда ездят. Это сделали не только музеи, это еще и социальная ответственность государства. Предприятия закрываются, но при этом встраиваются в социальную жизнь заново. Культура способна многое изменить. А индустриальная культура - тем более. К слову, именно индустрия принесла цивилизацию на Урал.
РГ: Почему вы подчеркиваете, что нужен один концессионер?
Кузовкова: Очень легко раздробить все. Есть же лакомые кусочки. Есть нелакомые. Понятно, что туристическую зону все захотят. А кому нужна домна, которая того и гляди упадет из-за снега, из-за коррозии? Из-за нее одной на экскурсии люди не поедут. Кто захочет прийти на завод? В Европе над этим десятилетия работали…. Но возможности огромные. Поверьте, индустриальное наследие - это не обуза, а находка.
ххх
Сможет ли наше общество освоить клондайк наследия в интересах лучшего будущего, покажет время. Но, похоже, без внятного понимания, что будущее за "обществом культуры", это невозможно.