Поделиться
Не потому даже, что для Пушницкого, как и для Мандельштама, Гомер оказывается одним из любимых собеседников. Гомеровские строки будут наложены на фотографии надгробий новорожденных на далеком кладбище в Нью-Мехико. Из страниц "Одиссеи" будут сложены - на манер оригами - геометрические конструкции, готовые из плоскости листа вырасти в бумажные кораблики, фонарики и другие менее очевидные пространственные объекты в серии "Машина времени". Гомеровский текст становится идеальным проводником в путешествии по реке времен. Он так же отсылает к вечному существованию, как маленькие надгробные плиты - к боли и памяти.
В чеканных строках Мандельштама живет разом память о мерном гекзаметре, и о пенной стихии моря, и о человеческих страстях, что направляют "ахейских мужей" к Трое, за прекрасной Еленой… Виталию Пушницкому каким-то странным образом удается достичь сходного эффекта в своих работах. Пушницкий любит строгую точность пространственных структур, как, может быть, ее любили античные зодчие и геометры. Он складывает "Структуру времени" из двадцати четырех мраморных лучей, "паззл" которых напоминает и солнце, и циферблат. Но на один временной слой накладывается следующий, за ним - еще и еще. И плоскость циферблата вырастает в вертикаль колодца, пустого, замкнутого, похожего на тоннель с однонаправленным движением. А вся лучисто-солнечная структура превращается в неприступную башню, с заостренными лучами-стрелками часов, минут, секунд. Нет, Пушницкий ничего не говорит о стреле времени, обо всех нас, заключенных в движущемся круге-точке настоящего… Но при взгляде на эту "Структуру времени", похоже, просто невозможно не почувствовать себя пленником времени, обреченным ходить по кругу. Вся эта неприступная башня обращена вовне - ее можно разглядеть, обойти, подивиться гладкости и красоте оттенков мрамора. Но в то же время идеальная ее структура будит воспоминание о личном переживании времени, травматичном, связанном с конечностью его для каждого из живущих. Умение соединять холодную отстраненность с отсылкой к боли и безысходности, как мне кажется, одна из самых отчетливых примет работ Виталия Пушницкого.
Отсюда же постоянное столкновение, конфликт разных медиа в его произведениях. На гравюру он проецирует видеоизображение, и неподвижный плоский пейзаж оживает вместе с текучим бегом облаков, возвышением башен и их исчезновением… Монохромные портреты он помещает в клетку и освещает люминисцентными лампами… Вертикаль света, помещенная перед изображением ребенка, четко отделит момент рождения - появления на свет. Как заправский режиссер, он выстраивает инсталляции, где свет и тень заменяют кисть и краску. Как заправский архитектор, он создает конструкции "Храма", "Банка", "Тюрьмы". Как настоящий художник, он в замкнутом круге времен и планет умеет обнаружить боль, обреченность и мужество человека. Совсем немало, не так ли?