Поделиться
"Мария, вы недавно написали, что участь "познавших глубины сатанинские" всегда ужасна ("РГ - Неделя" N 5837). Признайтесь, сами-то хоть представляете, о чем речь? Без обид, просто я видела в газете ваше фото: судя по виду (непонятно куда летящая!), впечатления о глубинах и низинах у вас из книг. Не спорю, измены, вранье - это подло. Но, скажем, я лично поступала так только потому, что меня тоже продавали, ломали, калечили. Чаще всего мужчины.
Что такое предательство, я узнала рано. Мне было тринадцать. В класс пришел новичок - заносчивый переросток, скоро ставший предметом вожделения всех девчонок, эдакий альфа-самец 7-го "Б". Не знаю почему, меня это злило, и я - впервые в жизни! - нарисовала карикатуру: голый Алик на постаменте (изображение условно) в окружении поклоняющихся ему одалисок (одноклассниц я пощадила, все были одеты). Вдохновленная неожиданно открывшимся даром, я показала шедевр подруге. Она передала листок одной из "наложниц", та, оскорбленная, нашей классной. На следующий день мою маму ждали у директора. Речь шла ни больше ни меньше - о порнографии...
Накрученная полоумными училками, мать, придя домой, устроила шмон, и (о, ужас!) нашла в моем столе санпросветовскую брошюрку по акушерству. Это была ее же книжка, которую мы с младшим братом сыскали в ее же медицинской библиотечке месяца три назад. В отличие от жутковатых атласов с кишками наружу и диковинными лентами глистов в таинственной книжице была изображена женщина в разрезе и много всего нам с братом тогда неведомого. Мы некоторое время гадали, что бы сие значило (Интернета тогда не было), а потом благополучно про книжку забыли. Теперь, так некстати найденная, брошюра неоспоримо подтверждала мою испорченность. Как нарочно, в те же дни у папы случился инфаркт.
Мой тихий, покладистый папа был главным инженером по технике безопасности на крупном предприятии, и, боюсь, его сердце добили не только мои художества. Но мама орала, что во всем виновата я, в классе мне объявили бойкот, а Алик и другие мальчишки о чем-то насмешливо шептались мне вслед. Через неделю кошмара "скорая" свезла в больницу и меня - воспаление легких. Когда я выздоровела, рисовать уже не хотелось. Зато хотелось поскорее вырваться из опротивевшего Аткарска. Я вырвалась, поступив в МГУ.
Мы сидели с подружкой в читалке, зубрили химию - последний экзамен первой сессии, когда перед нами вырос он. Не вспомню, с какой стати красавиц Эдик с четвертого курса стал рассказывать нам про Поля Гогена, слияние с природой, Таити и Маркизские острова...
За окном мела метель, мы слушали как зачарованные. Через полчаса я поняла, что не смогу без Эдика жить. Через три дня (был мой день рождения) мы с Эдькой подали заявление в ЗАГС. А как иначе? Расстаться, хоть ненадолго, было невозможно. Так и перемещались в пространстве - будто склеенные. Лазили к каким-то хиппи или на подпольные концерты, где вместе с Кинчевым упоенно вопили: "Экс-секс-пери-ментатор". Или в ментовку - выручать Эдькиного друга, на спор угнавшего троллейбус из депо. Весной - в Питер автостопом. Летом - в древнюю Хиву на поезде, зато совсем без денег. Ночевали на крыше разрушенного медресе под бархатным южным небом, ели, чем угостят...
Романтика оказалась не слишком романтичной. От "чем угостят" я слегла с дизентерией и чуть не сдохла там же, в Хиве. К удивлению, в критический момент Эдька сумел проявить практическую сметку: на время срочно помирился со своими родителями, испросив у них денег на лекарства и обратные билеты самолетом.
В Москву я вернулась чуть повзрослевшей, Эдька - нет. Он и сейчас такой же: вечный мальчик под пятьдесят с вечными рассказами про Гогена, язвы цивилизации, зов природы. Расставались мы тяжело: я не знала, как уйти, он не знал, как вернуть невозвратное. Самое честное - объясниться - было как раз невозможным: Эдик говорил, что жизнь без меня для него теряет смысл, пытался вскрывать вены, распахивал морозной ночью окно настежь - смотри, подо мною Москва... Мне было всего девятнадцать, я на глазах превращалась в психопатку.
Выход нашелся не самый достойный, каюсь. Он был самым простым. Я перестала возвращаться домой - в нашу десятиметровую клетушку в общежитии. Ночевала у друзей. У кого было место. Эдьке иногда удавалось меня разыскать, и тогда он плакал, говорил, что всё мне прощает. Я клялась, что прощать нечего, мы опять слипались, опять шли к хиппи, на подпольные концерты, всё закручивалось по новой. Как мне при такой жизни удалось не вылететь из университета, поражаюсь.
В очередной мой побег мне встретился он. Он уже работал и даже зарабатывал, называл БГ мистификатором и знал, как мне жить. Мы всю ночь проговорили о моей нескладной жизни: Сережа Кучкин окончил психологический факультет. А через пару дней он заехал за мной после занятий и сказал: "Я снял для нас квартиру!"
У меня до сих пор где-то хранится дневник, где я записывала: "Сережа сказал, что мне надо ...", и дальше следовали рекомендации. Разговор с Эдькой он тоже взял на себя. Через три месяца я уже была беременна.
Кучкин принялся за меня всерьез: я не должна была покупать одежду, с ним не посоветовавшись, уходить, не спросив разрешения, ложиться спать позже часа ночи, засиживаться в гостях, курить, "слишком красить глаза и щуриться", а также: громко смеяться, на людях сидеть, подтянув коленки к подбородку, облизывать губы... Список все время пополнялся. Однажды в компании знакомый художник, подвыпив, стал поддразнивать меня, насвистывая знаменитую песенку: "Моя Лили Марлен" - он всегда говорил, что я похожа голосом, повадкой, фигурой на Марлен Дитрих. "Марлен из Аткарска!" - вспылил Кучкин, и я поняла, что попала. Из одной ловушки в другую. Но во мне уже жил, бился Митька.
Роды явились потрясением. Я была сметена, я была раздавлена: во мне, независимо от меня и помимо моей воли, возникала, упрямо росла и ширилась великая мощь, корчившая и разрывающая мое тело... Митька был крупным, а мы с его отцом наивными - не договорились с врачами заранее, потому я действительно порвалась. Вдобавок и мне, и ему занесли инфекцию. Но меня, сломленную, через пять дней выписали домой, а Митюшку отправили в больницу. То, что мое полное равнодушие к новорожденному называется послеродовой депрессией, которая возникает в результате неправильного родовспоможения и неготовности самой матери к родам, мы тогда не знали. Поэтому сразу после моего возвращения домой Кучкин принялся за воспитание: "Что ты за мать! Где твоя любовь? Ко мне! К сыну!" Какая любовь: на пятый день, в отсутствие ребенка, у меня прибыло молоко, потом начался мастит, и я, катаясь по полу, воем выла от боли.
Спасла нас всех Мариванна - медсестра из Филатовской, где лежал Митька. Она проколола мне антибиотики, научила сцеживаться, а когда я немного отошла, подсунула уже окрепшего Митьку. "Девонька моя, надо кормить! Грудью! Надо-надо! Мужики старше года не умеют так обращаться с женской грудью, как умеют такие вот сосунки! - веселилась Мариванна. - Всё забывают, проклятые! А у тебя, смотри, какой мужичок растет, смотри, как его ротик под твой сосок заточен! На, наслаждайся!" - протянула она мне Митьку, и с того дня в моей жизни появился якорь, который держал меня, что бы ни случилось.
Мария, не знаю, стоит ли рассказывать, как развивались события дальше: как утюжил меня под ноль тот, кому я так доверяла, выбивая из меня все индивидуальное, яркое, женское. Как, не выдержав, я бежала, опять бежала (человек всегда поступает согласно своим же стереотипам, вы не заметили?). Согласна, со стороны это выглядело подлостью, по сути - я защищала себя.
И уж совсем стыдно описывать, как срывалась я потом, и не однажды - не от женской слабости и уж, конечно, не оттого, что была дрянью, порочной и неблагодарной. Нет, просто я сама не понимала, что творилось со мной, во мне, не ведала, какие силы дремлют в глубине моего женского и чем грозит их пробуждение. Как бы мне хотелось в такие моменты на кого-нибудь опереться! Моя ли вина в том, что те, к кому я в отчаяньи прислонялась, сами нуждались в подпорках?
Я недавно пересматривала фильмы с Марлен Дитрих и поняла: женщину, настоящую женщину, всегда создает мужчина. Но где они, эти творцы сегодня, ау?"
Татьяна N.
Татьяна, здравствуйте! Прагматичный XX век научился продавать уже не всю женщину целиком, а только ее женскую привлекательность. Бросая размноженные целлулоидной пленкой улыбку, прищур глаз, родинку на щеке, шею, грудь, ноги, и все, что на тот момент уже подлежало оголению, на растерзание жадным взглядам - в толпу, в массы. Затыкая при этом, кстати, свои прорехи: войны, депрессии, кризис товарного перепроизводства. Посмотрите когда-нибудь кинохронику выступления Мэрилин Монро перед американскими войсками в Корее - и иллюзий не останется.
Имела ли отношение такая торговля женственностью к самим женщинам, их судьбам? Ни в коем разе! Женщина - образ и подобие Божье, женщина - "немощнейший сосуд" (апостол Петр), оставалась за кадром. И уж тем более весь этот бизнес никак не прояснил ситуации с женской сексуальностью - субстанцией крайне грозной. Соблазненная мифом о том, что ее притягательность - альфа и омега мира, женщина пала первой жертвой нового идола по имени секс .
Татьяна, безусловно, сложнейшая тема "пути женской сексуальности" заслуживает отдельного, серьезного разговора. Равно как и вопрос о том, что же стало с нашими мужчинами. Поэтому жду новых историй, пишите.