Поделиться
В августе, ночью, особенно чувствуешь, что жизнь имеет не только горизонтальную текучесть, но и восходящую таинственность. А Казаков - это как раз об этом. О восходящей таинственности бытия. О смысле жизни. О смысле поиска этого смысла.
"Дураки, дураки! Все уехали в Москву, идиоты! Не понимают, что жизнь, как воздух, думают, в Москве прекрасно, ах, какие дураки! Как поглядишь, сколько жизней не сбывается из-за глупостей... Ну денег нет, ну отпуск кончится... и когда смотришь в бессмертное небо, думаешь: отпуск? деньги? К черту! С чем будем умирать!.." Последняя запись в вахтенном журнале, который летом 1968 года вел Юрий Казаков во время плавания с друзьями на шлюпке "Вега".
Юрий Казаков - особая история в нашей литературе. Его слава в 1960-х кажется неправдоподобной. Ведь популярны обычно те писатели, которые пропитаны современностью, ее ритмами и атмосферой, а стиль казаковских рассказов был невероятно далек от бурной "оттепели". Никаких телеграфных фраз в духе Хэма, многозначительных диалогов и молодежных словечек. Поэтому не было никаких шансов, что его услышат. Первая книга Юрия Казакова, вышедшая в Архангельске, вполне могла остаться событием периферийным.
Но тут и произошло таинственное. Выпускник Гнесинского училища по классу контрабаса, застенчивый парень, с войны сильно заикавшийся, автор всего лишь нескольких рассказов - и вдруг стал известен всей читающей стране. Интонация его прозы оказалась столь по-моцартовски пленительна, что, захватив читателей, передалась и самой эпохе 1960-70-х, сделав ее глубже, тоньше и сложнее, чем она могла бы быть.
Парадокс, но именно несовпадение Казакова со своим временем сделало его в какой-то момент одним из самых читаемых советских прозаиков и в СССР и на Западе. Журналы с его рассказами рвали из рук. Когда "Голубое и зеленое" читали по радио и транслировали через уличные репродукторы, пешеходы замирали, и так, стоя, слушали эту маленькую повесть о первой любви. Казакова заспешили переводить французы, итальянцы, англичане...
Газеты упрекали молодого писателя в подражании "белогвардейцу" Бунину. (Интересно: сегодня кому-то из молодых прозаиков можно было бы предъявить столь высокое обвинение: вот, мол, наглец, - пишет, как Бунин? Подскажите, если знаете...). А он до этого и не читал классика, потому что Бунин был вычеркнут из русской литературы, его не издавали. Когда в 1967 году Казаков приехал во Францию, то нашел и записал на магнитофон тех стариков-писателей, кто дружил с Буниным: Бориса Зайцева и Георгия Адамовича.
Юрий Казаков вернул людям ощущение частной жизни, отнятой годами строек, войн и лагерей. Как хорошо просто жить, а иногда бездельничать. Мечтать о несбыточном и заглядываться на девушек. Бродить белыми ночами по улицам, не опасаясь, что тебя скрутят, посадят в "воронок" и дадут десять лет без права переписки. И какое счастье - ехать куда-то на поезде, и не обязательно на комсомольскую стройку, а так, "за туманом".
И было совершенно неважно, о чем Казаков пишет - об охотниках или о рыбаках, о деревенском пастухе или о Лермонтове, о собаке или о медведе, сбежавшем из цирка. Было важно лишь то, как это написано. Вот как стоит слово, а за ним другое. А между ними - воздух.
Материальной памяти о Юрии Павловиче у нас почти не осталось. Музея Казакова нет, и устроить его пока негде. В доме его детства на Арбате давно живут другие люди. Дом писателя в Абрамцеве, свято оберегавшийся вдовой писателя Тамарой Михайловной, в конце 2007 года был сожжен неизвестными вандалами. Уцелело лишь обращенное к лесу крыльцо. Несколько лет почитатели Казакова, приезжавшие в Абрамцево посмотреть на легендарный дом Казакова, видели пепелище и установленный на нем крест. Этим летом Тамара Михайловна на свою пенсию взялась восстанавливать дом - пока лишь ту его половину, там, где была кухня, кабинет и детская. Троице-Сергиева Лавра выделила бригаду строителей (Тамара Михайловна много лет подвижнически трудится в издательстве Лавры). Но средств на восстановление, конечно же, не хватает. Обращаюсь к министру культуры: помогите! Дом Юрия Казакова - это тот культурный проект, который мог бы связать абрамцевское культурное гнездо с современностью.
А пока получается, что остались только книги. Но как раз в них - воздух. Воздух Казакова, который то же, что воздух родины.
Созвучный казаковским исканиям композитор Валерий Гаврилин, когда его в 1990-е годы спрашивали, почему он не уезжает за границу, отвечал: "Куда же я поеду? Мне и на родине родины не хватает..."
Казаков, я уверен, именно потому будет издаваться и читаться по нарастающей, что нам все сильнее будет не хватать родины.
Тридцать лет, прошедшие со дня ранней смерти Казакова в ноябре 1982 года (писателю было всего пятьдесят пять!) страшно изменили страну. Узнал бы он теперь свою Москву, свои любимые Вологду, Архангельск, Мезень и Лопшеньгу?.. Ведь сейчас и после недолгой разлуки приезжаешь в места, где вырос - и глазу приткнуться негде. Исчезли не только знакомые тебе старые домики, скверы или дворы - искалечен ландшафт. И главное - узнал бы Казаков русского человека, в которого вглядывался с такой любовью, нежностью и тревогой? Боюсь, горе его было бы велико.
Старые домики можно заменить новоделом, и будет "как бы" старина. А людей не вернешь. Будто пьяный бульдозерист взял и срыл в России культурный слой. И больше нет тех людей, тех интонаций, тех запахов, красок и звуков, которые и делают некую местность на карте твоей родиной.
Эмигрант может утешиться мечтой о возвращении на родину. Куда вернуться нам? Только если в любимые книги...
У писателя Юрия Коваля есть маленький, в четыре абзаца, рассказ "Кувшин с листобоем". Автор, прежде чем уехать из деревни в город, идет с кувшином на речной обрыв, подставляет его горлышком к ветру и набирает туда осеннего воздуха. Потом запечатывает кувшин глиной и мечтает: вот придут зимой друзья, за окном будет трещать мороз, а я открою кувшин и в комнате запахнет опятами и прелым листом.
Так вот книги Казакова - это такие же кувшины с воздухом родины. Прочитать одну лишь его страницу - значит отдышаться.
Ведь наша современная российская литература (говорю прежде всего о "лидерах продаж") оставляет часто ощущение угара. Второй раз читать не будешь. Под подушку не положишь. Читать детям вслух не станешь.
Кстати, для Казакова как раз ребенок был более всего интересен и как герой, и как читатель, и как собеседник. Это и запечатлелось в его последних вершинных рассказах, написанных как письма сыну.
Недавно в издательстве "Русскiй Мiръ" вышел в свет третий, последний том собрания сочинений Юрия Казакова. После незавершенных рассказов и повестей, путевых и литературных заметок, дневниковых записей в этом томе впервые опубликованы письма Юрия Павловича сыну Алеше. Каждый, кто помнит рассказы "Свечечка" и "Во сне ты горько плакал", с особым чувством будет читать эти письма. То, что иным критикам виделось лишь удачным художественным приемом писателя - внутренний диалог с сыном - оказывается самой жизнью.
В поздних рассказах и письмах Казакова, как ни у кого в 1970-е, есть острое предчувствие угасания эпистолярного слова. До эпохи sms еще лет тридцать, а Юрий Павлович уже будто скорбит о нас, легко забывших, что такое живое письмо на бумаге. С какой печальной укоризной он пишет маленькому сыну (который только научился писать и послал отцу весточку из одного короткого предложения): "Если мы все друг с другом будем обмениваться одной фразой, то на земле наступит молчание и холод".
Алексей Юрьевич Казаков, тот самый Алеша из "Свечечки", сегодня служит звонарем в одном из московских храмов.
Помните последние строки из рассказа Юрия Казакова "Свечечка"? "...И думая о тебе, я почувствовал вдруг, как мне стало весело, недавнюю тоску мою как рукой сняло, и снова захотелось жить".
Тут и мне пора поставить точку. Ночь прошла, ложиться спать нет смысла. Выхожу во двор. Свистнула и затихла первая электричка. Палый тополиный лист лежит на скамейке.
Неужели осень?
27 января 1976. Абрамцево
Здравствуй, дорогой Алеша!
Когда ты получишь это письмо, день прибавится уже почти на полтора часа. Значит, теперь уже везде больше света: и в квартирах, и на улицах, и в лесах. И от этого веселее становится жить, потому что - знаешь, что самое главное на земле? Как ты думаешь?
Солнце, свет!
Приезжай, Алеша, опять в Абрамцево. Тебя ждет Щелкунчик, которым ты научился так ловко щелкать орешки. Он лежит в темном ящике, вспоминает тебя и думает: как-то он там ведет себя в школе? Если плохо, то я щелкну и укушу его за палец!
Прямо беда, какой грозный этот Щелкунчик!
И бабочка тебя дожидается в твоей комнате. Полетает, сядет на окно, которое на веранду выходит, и крылышки то распустит, то сложит. Не знаю, спрячется ли она куда-нибудь до твоего приезда или дождется тебя. Если дождется, ты с ней поздоровайся. Она, конечно, тебе не ответит, как Кешка, потому что у нее одни крылышки, а голоса нет, но ты все равно поздоровайся. Хорошо?
Ну, значит, я жду опять тебя в субботу, приезжай с настоящими лыжами, а я тебя встречу с палками, и ты прямо от станции пойдешь на лыжах.
Скажи маме, чтобы не забыла купить себе кружки на палки, а потом две банки кофе, яичек и взяла бы деготь для своих лыж.
Сегодня у нас солнечный день. А у тебя какой день был во вторник?
Целую.
Папа.
Публикация Т. М. Судник-Казаковой