Что общего между ожившими (благодаря видеопроекции) абстрактными скульптурами Тони Оурслера, напоминающими обточенные морем камни и пластику работ Генри Мура, и "Богатырями" на колесиках, которых можно возить за собой, как игрушечные лошадки, от Константина Звездочетова? Что сближает "Ведра света" и "Небесных водолазов" Леонида Тишкова, в которых оживает не столько прошлое, сколько тайна обычных вещей, и портрет английского парня в клетчатой рубашке, вырубленный долотом Стефаном Балкенхолом на плоскости огромной доски? Можно ли найти сходство между фэшн-фотографом Давидом Лашапелем, ведущим диалог с Уорхолом и иже с ним, и Ириной Затуловской, пишущей на погнутых листах кровельного железа маслом "Малевич точит косу"? Предложенные в роли объединяющего зонтика "традиции фольклора и наива" скорее ставят в тупик, нежели что-то объясняют. Какой уж там "наив" у Лашапеля!
С другой стороны, каждому из десяти залов "Хлебного дома", где разместилась выставка, не откажешь в целостности и логичности "сближений". И только диву даешься, насколько естественно встретились, скажем, Тишков и Оурслер, обнаруживая магию игры, сказки прошлого в любом камушке или тряпочке. Или, как интересен оказался диалог Ирины Затуловской и Стефана Балкенхола - у обоих лирические, с тонким юмором работы оборачиваются монументальностью, но напрочь лишенной торжественного ложного пафоса. Внешняя сниженная обыденность материала или техники оттеняет в обоих случая изящество замысла и интеллектуальную игру. Простодушие работ обоих художников никак не назовешь примитивным или наивным. Конечно, что можно спеть знакомую песню "вышли мы все из народа...", в другом варианте - от Адама и Евы, но, в сущности, это мало, что объяснит.
Но, пожалуй, речь не об истоках. Речь, похоже, о приеме. Когда-то Александр Веселовский развивал в своей поэтике идею "бродячих сюжетов", типа сказки о злой мачехе и падчерице, или о путешествии за тридевять-земель и победе над Змеем Горынычем... Варианты этих гуляющих по свету мотивов можно найти в мифах и сказках разных народов. И вопрос, откуда взялся сюжет, кто первый сказал "а", уже давно не важен. Важнее - ощущение отдаленного родства всех со всеми, которое при чтении этих разных сказок возникает. Вот с выставкой в Царицыно что-то похожее происходит. Только тут не бродячие сюжеты, а путешествующие образы.
С одной стороны, удивительно, что эти "мигранты" сохраняют память о былых истоках. Так, например, девушка с темными кудряшками, выходящая на берег ("В море" Ирины Затуловской), - чистая Афродита, хотя казалось бы, где древнегреческие мифы и где эта фигурка, написанная чуть ли не одной линией на железе. С другой стороны, сами трансформации образа не менее важны, чем узнавание его. Получается, что зазор между узнаванием и различием становится ключевым для понимания. Слова песни "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан...", написанные на овале лица девушки в красном сарафане, превращаются в образ, который отсылает к безликим крестьянам Малевича, к детскому рисунку, граффити и к лирической песне... Но новую жизнь получают не только слова и образы, но и материалы. Дверцы старых шкафчиков, выброшенные листы железа, прялки и остатки неопознаваемой мебели получают новую жизнь в других пространствах - искусства.
Пересечение границы - от предмета к знаку - происходит и в инсталляции Пола Маккарти "Шахматы" (2003), сделанной когда-то для выставки "Искусство шахмат". Кофемолка с водруженной на ней пепельницей превращается в "слона", медный кофейник - в фигуру "короля". Плоскость клетчатого кухонного стола - в шахматную доску. Но тема памяти для Маккарти не актуальна. Напротив, в брутальных скульптурах Александра Соколова память сердца сливается с памятью материала и историей искусства. "Вечных странников" по страницам учебников и пособий рисует Константин Звездочетов: в роли "Беженцев" (2001) оказываются персонажи картин Сурикова и Репина. Невероятные приключения "высоких" образов в тиражном искусстве становятся интригой работ Кати Флоренской. Перед нами история о том, как "высокое искусство" превращается в китч, персонажи картин Караваджо, Мурильо, Тициан - в неопознаваемых симпатяг неведомого происхождения. Это хождение классиков в народ к тому же отражается в обратном ходе, подсказанном уже поп-артом, - превращении марок в картину, тиражной продукции - в уникальное полотно. Круг замкнулся, но впереди - приключения уличных вывесок и нарисованных корешков книг на книжных полках, которые тоже своего рода вывеска - имиджа хозяина.
Но и это еще не финал. Публика, которая приходит в выходные в Царицыно , нисколько не озадачена загадкой названия. Многие просто радостно фотографируются на фоне работ Маккарти и Лашапеля, Звездочетова и Гоши Острецова... В общем, радостно "присваивают" понравившиеся образы, вписывая их в сюжет своих фотоальбомов для фэйсбука или "одноклассников". Там, на просторах инета традиция наива и фольклора заживет дальше. И все бродячие сюжеты и образы отправятся бродить дальше...