Это действительно событие. Фильм о том, как намеченный "кинопроект" постепенно стал актом спасения человека. Как он заставлял самих создателей фильма становиться другими, заново открывать себя, других и смысл жизни. Как кино может реально менять людей и их судьбу. Редчайший случай, если не уникальный.
История знакома каждому журналисту: в редакцию пришло письмо. Его можно было бы отбросить как бред: в нем навязчиво повторялись, бесконечно варьируясь, слова и фразы. Но сложенные вместе, эти фразы чем-то зацепили журналиста, и Любовь Аркус оторвалась от редактирования созданного ею петербургского журнала "Сеанс", чтобы разыскать их автора - почувствовала, что здесь может быть материал для фильма. Автор оказался замкнутым парнишкой Антоном Харитоновым из крошечного северного села - уже почти не способным говорить, не идущим ни на какие контакты. Оказался аутистом. "Аут" - буквально "вне". Вне стандартов, вне самой жизни. Вне нашего понимания. Мы почти не заглядываем в эту сферу - то ли страшимся, то ли брезгуем, заранее считая себя выше, лучше, умнее и здоровее.
Начали Антона снимать. Оператор Алишер Хамидходжаев снимал, а парень упорно убегал от камеры, иногда оборачиваясь, как затравленный волчонок. Не думаю, что в эти минуты создатели фильма на что-то еще надеялись, - вероятно, снимали, чтобы не пропала поездка. И только интуиция подсказывала им, что за этой замкнутостью есть какие-то им еще непонятные человеческие богатства.
Так начался процесс познания того, мимо чего большинство проходит равнодушно, и хорошо, если не враждебно. Процесс постижения этого другого сознания. Между камерой и парнишкой устанавливались какие-то сложные отношения: он уже не убегал, а явно ревновал камеру к другим, сам входил в кадр, если объектив был направлен на другого. А однажды подошел к Любе Аркус и ее неожиданно обнял.
С этого момента начался фильм, от которого нельзя оторваться. Документалистика нередко поднималась до открытия в человеке потаенных качеств - в этом ее главное предназначение. Но здесь перед нами идет процесс преображения решительно всего, что было вовлечено в эти киносъемки. Оттаивал Антон, в нем открывались бездны, о которых нельзя было подозревать. Прозревали люди в съемочной группе: чужое, даже чуждое становилось не просто близким, но необходимым. Обе стороны открывали смысл и значение таких понятий, как человеческое тепло, сочувствие и любовь, без которых нельзя жить. Обе стали необходимы друг другу.
Четыре года шли съемки. И кадры связались в судьбу - не только этого конкретного Антона, и даже не только его распавшейся семьи: тяжело больной матери, которую мы узнали, полюбили и которую похоронили, оплакали вместе с немногими близкими; отца, который ушел из семьи и которому еще предстояло узнать своего сына. Благодаря этим кадрам можно заново узнать и полюбить народ своей страны - ему трудно, он не живет, а выживает, но он сохранил фантастическое терпение, умение понимать и сочувствовать, - встречаешь их на экране и с изумлением понимаешь, что на земле вроде бы нет "плохих людей".
Но фильм станет суровым приговором стране официальной, которая ничего не делает, чтобы выживание стало жизнью. В нем есть персонажи, словно принадлежащие другому народу: для них сама идея принять чужую боль оказывается нелепой. Но почему-то именно от таких и зависит, по нашим порядкам, если не все, то многое. Смотришь, как живут у нас больные и одинокие, как в детских домах не хватает добрых рук, как бедствуют без сестер милосердия больницы, и думаешь: как хорошо бы показать фильм в монастырях, где так любят говорить о милосердии, но не спешат помогать страждущим, как во всем мире, своим теплом, своей терпеливой любовью и человечностью.
Фильм станет открытием как для идеалистов-максималистов, так и для прирожденных иждивенцев: мол, пусть кто-то за нас вымоет парадное, пусть хорошая жизнь слетит к нам, как ангел, с небес. Оказывается, перевернуть мир можно, если сделать доброе дело хотя бы одному бедствующему.
Это доброе дело на самом деле почти неподъемно, и хочется поклониться вполне благополучному, кажется, человеку, который вот так, по велению сердца, отодвинул рутинные дела, ввинтился в бюрократические лабиринты, бился, разбивал лоб, но добился своего - спас для нас человека. При этом спас себя и многих из нас: после увиденного и пережитого начинаешь иначе думать о людях и о своих с ними отношениях.
Любовь Аркус в фильме утверждает, что все это сотворила камера. Это она вглядывалась в лица и наполняла их ранее не видимым светом и смыслом. Это она меняла тех, кто перед камерой, и тех, кто за нею. Это она сотворяла чудо преображения жизни из грязной, тусклой, бессмысленной, то беспросветно нищей, то бесстыже гламурной, - в чистейший свет понимания и сострадания. Она отбрасывала наносное и обнажала настоящее. Она сумела за два часа сроднить нас с людьми на экране так, как почти не бывает в игровом кино.
Это умно, жестко, правильно сделанный фильм. Он заставит войти в свой ритм, заново научит всматриваться и вслушиваться, не спеша вынырнуть из неприглядных и душных глубин жизни на мелкую рябь поверхности. Он открывает нам и масштаб личности автора, оказавшегося способным совершить то, на что отважатся очень немногие. Масштаб художника, сумевшего выстроить огромный материал так, что в фильме нет ни одного лишнего, пустого, незначащего кадра. А главное, сумевшего вернуть искусству его полузабытое назначение - умом и сердцем помогать человеку быть человеком.
Финальные титры сообщают, что в работе над картиной приняло участие много хороших и талантливых людей нашего кино: все они поняли масштаб и цену того, что на их глазах снимается, монтируется и свершается. Необыкновенно жаль, что на Венецианском фестивале фильм Любови Аркус идет вне конкурса и вне нормального расписания. На сегодня это лучшее и самое важное, что здесь увидено и пережито.