Хотя Дон Байес часто играл с ведущими американскими музыкантами, гастролировавшими в Европе, он оказался в стороне от джазового мэйнстрима и выпал из основной обоймы джазовой жизни. Именно этим объясняется сравнительно маленькая известность этого исключительного музыканта, и лишь в последнее десятилетие наблюдается подъем интереса к его творчеству.
Байес обладал колоссальной техникой и мог сыграть на теноре все, что угодно. Однако прежде всего он был и остается величайшим исполнителем баллад, музыкантом, от игры которого перехватывает дыхание и выступают слезы на глазах. Байес был учеником экспрессивного Коулмена Хокинса, сумевшим, однако, выработать собственную неповторимую манеру игры, хотя в иные моменты их очень непросто различить. Его мастерство вызывало восхищение у самого Хокинса, который однажды отказался выступать на одной сцене с Байесом в знак признания его величины. И столь высокая оценка исходила от самого тенорового короля, который редко хвалил кого-либо.
Дон фактически соединил мужественность, яркую экспрессию, благородство игры патриарха джазового тенор-саксофона с утонченностью и нежностью лирика Лестера Янга. Пожалуй, больше никто не добивался такого объемного, широкого вибрато на тенор-саксофоне. Музыкант особенно любил "скачкообразную" манеру исполнения, когда резкая, обжигающая игра мгновенно, за сотую долю секунды, переливалась в нежную, нашептывающую. Тембровая палитра Байеса была безграничной в своей красочности, и этим не в последнюю очередь объясняется такой спектр разнообразных чувств и эмоций в его балладах.
Когда во Францию переехала американская темнокожая пианистка Мэри Лу Уильямс, Дон Байес записал с ней пластинку, которая стала высочайшей вершиной обоих мастеров. Три баллады оттуда - Why, Lullabye of the Leaves и Mary's Waltz - могут рассказать слушателю больше, чем иные джазовые музыканты рассказывают за всю свою жизнь. Поражает не только то, насколько Байес владеет инструментом, какого неповторимого звучания добивается, но и то, сколько всего в этом звучании содержится - терпкая страсть, нежность, бесконечные доброта и гармония. При чутком аккомпанементе Уильямс получается необыкновенно глубокая, взаимопроникновенная игра.
Одним из моих первых джазовых дисков стала пиратская болванка со старой доброй московской Горбушки, которой уже давно нет сейчас. На ней были собраны лучшие баллады в исполнении Байеса, записанные им в парижский период. На обложке значилось написанное по-русски имя - Дон Байяс. Никакого буклета - только вложенная бумажка с перечислением композиций. Забавно то, что в скобках к ним давался русский перевод, как будто кто-то мог не понять названий этих "вечно зеленых стандартов".
Были там записи и с Мэри Лу Уильямс, и со многими французскими джазовыми музыкантами. Нет необходимости говорить о том, что я сразу же стал горячим поклонником Баейса, оставаясь таковым до сих пор. История джаза знает немало великих тенор-саксофонистов, однако такого громадного впечатления в балладах на меня больше не смог произвести никто. Байес буквально околдовал, очаровал, охмурил, ослепил. В Париже он смог достичь необходимой душевной гармонии, чтобы записать такие пьесы, как Flamingo, I Cover the Waterfront, Where or when и многие другие. Этот город любил Байеса всем сердцем, и своей игрой он отвечал ему взаимностью.