Сергей Урсуляк: Cудьба человека всегда связана с судьбой его страны
- Роман Гроссмана едва ли не первым в советской литературе проводит аналогию между гитлеровской Германией и СССР. Нашли ли эти рассуждения отражение в фильме? И готов ли широкий зритель к такого рода сравнениям?
Сергей Урсуляк: В книге такие сравнения действительно есть, а в фильме их нет. Это не вопрос готовности зрителя, а вопрос нашей с Эдуардом Володарским готовности. Обсуждая роман, мы сошлись на том, что страстная любовь Гроссмана к свободе как к абсолютному благу и его сравнения Германии с Советским Союзом - вещи очень спорные. Чисто по-человечески они мне понятны: Гроссман писал свой роман из-за колючей проволоки, но мне, попробовавшему той свободы, о которой он только мечтал, очевидно, что свобода не должна быть абсолютной, она нуждается в ограничении. Если общество высокоморально, оно руководствуется внутренними ограничителями, если нет - на помощь приходит государство. Свобода возможна только тогда, когда мы понимаем, что выше нее есть такие ценности, как человеческая жизнь и достоинство. А в отсутствие критериев добра и зла свобода становится не чем иным, как разнузданностью.
- А как вы относитесь к резолюции ОБСЕ 2009 года, приравнявшей сталинизм к фашизму?
Сергей Урсуляк: Если говорить о том, что тоталитарные режимы все имеют общие черты, то да, конечно, Советский Союз и фашистская Германия имели много общего. Но я не могу поставить между ними знак равенства хотя бы потому, что социализм говорил, что все люди, независимо от цвета кожи, расы и национальности, равны, а фашизм говорил о преимуществах одной нации над другой. То же самое с рассуждениями о том, что Советский Союз и Германия несут одинаковую ответственность за развязывание войны. Я не историк, но про Мюнхенский сговор помню. Да, доля нашей вины есть, есть огромные просчеты, в том числе моральные, в пакте Молотова-Риббентропа, но поровну делить ответственность, мне кажется, нелепо. Я сейчас хожу по грани, с которой легко скатиться на позиции газеты "Завтра", но тем не менее я не уверен, что европейские страны имеют моральное право судить нас по этому вопросу. Если говорить честно, то их сопротивление фашизму, за исключением разве что Англии, длилось практически столько же, сколько шел фильм Юрия Озерова: пять серий по полтора часа. И, даже если наша вина есть, мы ее искупили теми огромными жертвами, которые страна понесла в результате войны.
- Когда вы впервые прочитали "Жизнь и судьбу"?
Сергей Урсуляк: Это было в перестройку, "Жизнь и судьба" была прочитана в ряду других книг, которые тогда были впервые опубликованы, и я не могу сказать, что она стала для меня потрясением. Если говорить честно, то трагическая судьба этого романа сказалась и на нем самом. Я совершенно уверен, что, если бы Гроссман продолжал работать над романом, он бы многое дописал и изменил. Толстой, как известно, "Войну и мир" переписывал бесконечно. А "Жизнь и судьба" осталась книгой недоделанной, тяжеловесной, в ней попросту есть множество нестыковок. Это не вопрос темы, а вопрос стилистики.
- А когда канал "Россия" предложил экранизировать Гроссмана, какова была ваша первая мысль?
Сергей Урсуляк: О том, что руководство канала сошло с ума. Такой проект просто идет в перпендикуляр к тому, что показывают на том же самом канале, и к тому, чего ждет современный телезритель. Я долго подозревал канал в каких-то неведомых мне задачах, которые они будут передо мной ставить и которые я не предполагал решать. Опять же такое кино - дорогостоящее удовольствие, и я боялся, что начнется секвестирование, попытка снять Сталинградскую битву за три копейки. Но общаясь с руководством канала, я убедился в серьезности их намерений и в абсолютном отсутствии в их предложении второго дна. Они не хотели с помощью Гроссмана решать сегодняшние задачи, а хотели сделать, как я уже сказал, перпендикулярное общему потоку кино.
- Так ли оно перпендикулярно? Наше телевидение уже экранизировало Солженицына и Шаламова, и фильмов о войне более чем достаточно.
Сергей Урсуляк: Да, время от времени канал позволяет себе экранизировать классику, но даже в этом ряду "Жизнь и судьба" занимает особое место: начиная от национального вопроса и кончая сложнейшей композицией романа. У Гроссмана история многолинейная и густонаселенная, что сразу создает сложности для зрителя, который привык следить за одним главным героем, а тут новый герой появляется каждые десять минут. Должен еще раз поклониться светлой памяти Эдуарда Яковлевича, потому что, если бы не он с его мастерством, талантом и умением структурировать, то вся эта затея развалилась бы еще на уровне сценария.
- Как 900-страничный роман уложился в 12 серий?
Сергей Урсуляк: Мы выделили несколько главных фигур, на которых держится вся конструкция, и постарались насытить их линии атмосферой и стилистикой романа, а еще переплести их так, чтобы смотрелось динамично. Сложность в том, что диалоги в романе не главное, там очень много "закадрового" текста. "Он подумал" - это совершенно некинематографично, хорошо бы "он сказал", а еще лучше "он сделал". Когда на экране герой сидит и думает - все, зритель уже выключил телевизор.
- В этом смысле ученый-физик - неудачный выбор для киногероя.
Сергей Урсуляк: Конечно! Для телевидения герой мыслящий - это плохо, потому что, пока он думает, он не стреляет.
- Концлагеря, немецкий и советский, в сценарий не попали?
Сергей Урсуляк: От чего-то надо было отказываться. Иначе не поместилось бы главное: мысль, что у нас у всех жизни разные, а судьба одна. Она всегда связана с судьбой страны - в этом и трагизм нашей жизни, и величие. А еще мне важно, что все герои фильма - люди, и, что бы они ни делали, они все равно люди. Потому что сейчас бытует мнение, что одни - это люди, а другие - вроде как не совсем.
- Вы выросли в семье военных. Сказалось ли происхождение на вашем интересе к военной теме?
Сергей Урсуляк: Дело не в профессии деда и папы, просто я вырос в нормальной советской семье, и война в нас присутствует на каком-то генетическом уровне.
- Вы как-то сказали, что в детстве мечтали быть Эльдаром Рязановым. Почему до сих пор не сняли ни одной комедии?
Сергей Урсуляк: В четыре года я посмотрел "Гусарскую балладу", и мне казалось, что самый главный человек в кино - это Эльдар Рязанов. Можно сказать, что он стал для меня олицетворением кинематографиста и режиссера. И в этом смысле я им стал, я тоже кричу "Мотор!". Результаты получаются разные, но "Мотор!" я, может быть, кричу даже громче. А комедию - я мечтал бы ее поставить, но я не попадаю в стилистику сегодняшнего юмора. Меня подташнивает от большинства шуток, которые слышу сегодня. Может быть, это старость.
- Последний вопрос: ну как вы могли убить героя Маковецкого во второй серии "Ликвидации"?!
Сергей Урсуляк: По сценарию он вообще умирал в конце первой серии, и я упросил сценариста Лешу Пояркова продлить жизнь герою. Чтобы дать импульс Гоцману, а вместе с ним и зрителю, на последующие десять серий, нужно было сделать что-то из ряда вон выходящее. Потому я и позвал на небольшую роль Фимы сначала Андрея Краско, а потом Сергея Маковецкого, - мне нужна была фигура такого абсолютного обаяния, которую зритель должен был в течение короткого времени полюбить, а потом его лишиться и ощущать эту потерю весь оставшийся фильм. Судя по тому, что о Фиме люди говорили так, как будто это их личный друг, фокус удался.