Поделиться
Вам не кажется удивительным, что Александр Твардовский дал своей поэме название, которое уже существовало в русской литературе? Трудно предположить, что выпускник знаменитого МИФЛИ не знал, что среди почти 100 опубликованных произведений писателя Петра Боборыкина, "натуралиста" и последователя Эмиля Золя, был и роман о приключениях хитроумного купчика "Василий Теркин"...
Андрей Турков: Ничего удивительно нет, Боборыкин умер в 1921 году в Швейцарии и был забыт, да и дореволюционная критика мало его ценила. Твардовский не знал о нем. Уже когда прогремел его "Теркин", кто-то Александру Трифоновичу об этом сказал.
Не боитесь, что у "Теркина" Твардовского будет та же судьба, что и у романа забытого Боборыкина?
Андрей Турков: Боюсь. "Теркин", с одной стороны, бесконечно знаменит. С другой, эта книжка до сих пор недооценена, несмотря на ее безумную популярность в свое время. Недавно меня поразили строчки из поэмы: "И с печалью горделивой он начнет в кругу внучат свой рассказ неторопливый, если слушать захотят". А захотят ли? Книга Твардовского для молодого поколения кажется далекой... Бунин, который восхищался "Теркиным", как в воду глядел: "Но ведь не оценят, не почувствуют..." Несколько лет назад вся Москва была увешана к 9 Мая плакатом, на котором изображен рослый увалень, простите, с не очень умным выражением лица, с гармошкой в руках. И подпись к нему тоже осовременили: из строчки "смертный бой не ради славы, ради жизни на земле..." убрали слово "смертный". Чтобы, так сказать, не волновать народ.
Я не могу сказать, что сразу оценил книгу. Первое мое знакомство с ней произошло в 1943 году, я сам только попал на фронт, а первая часть "Теркина" вышла отдельным изданием. Я был еще мал и глуп, да к тому же очень городской житель. Восторг пришел после войны, может быть, под влиянием того, что я сотрудничал в "Новом мире", слышал Твардовского, видел, как он себя держит в очень сложных ситуациях. Это трагическая книга, в которой сказана очень жестокая правда о войне. По тем временам - очень жесткая.
Окопная правда до Некрасовской повести "В окопах Сталинграда"?
Андрей Турков: Вы правы. Есть письмо, где солдаты пишут Твардовскому о том, что впервые прочли об отступлении не в газетах, а у него в главе "Переправа": "Люди теплые, живые, шли на дно, на дно, на дно..." Сентябрь 1942 года - это трагический месяц в истории войны. Страшное новое наступление немцев, они уже у Сталинграда, и в этот момент начинается публикация поэмы. Твардовский пишет о лете 1941 года, но та же ситуация повторяется и в 1942-м: "Шел наш брат худой, голодный, потерявший связь и часть. Шел поротно, и повзводно, и компанией свободной, и один как перст подчас. Шел он серый, бородатый, и, цепляясь за порог, заходил в любую хату, будто чем-то виноватый перед ней, а что он мог?" Понимаете, в какой момент это читалось? Когда на отступающих обрушился приказ Сталина N 227, где говорилось, что наша армия отступает, покрыв свои знамена позором. И даже о преступлениях перед Родиной.
Твардовский был человеком поразительной совести. В первые месяцы войны он написал жене о том, как работают военные корреспонденты: вот, рассказывал он, мы подъезжаем к тем ямочкам и окопчикам, где лежат солдаты, наскоро о чем-то расспрашиваем, дергаясь от даже далекого взрыва мины, а потом уезжаем, провожаемые незабываемым взглядом.
Насколько, с вашей точки зрения, в поэме точно отражены детали военного быта? Вы где-то вспоминали о том, что Никита Хрущев не знал, что "автоматчиками" на фронте называли вшей...
Андрей Турков: Твардовский очень точен. Теркина спрашивают, есть ли у него такая вещь, как вошь? "И макая в сало корку, продолжая ровно есть, улыбнулся вроде Теркин, и сказал, частично есть". Или: ну кто, когда писал про простуженных коней? Поэт "детали" не придумывал: он действительно видел и слышал все это. Но никогда не называл себя фронтовиком. Хотя в 1941-м чуть не погиб от бомбы, когда посещал Днепровскую флотилию. Он рассказывал (опять деталь), что укрывался планшеткой от бомб. Такая вот горькая шутка, чисто теркинская.
Во времена "Теркина" что-то опубликовать и при этом не похвалить партию было невозможно. А Твардовскому удалось. Как? Кстати, Александр Фадеев пенял ему за это...
Андрей Турков: По переписке Твардовского с женой видно, что поэма была очень популярна... По мере публикации глав, ее декламировал по радио замечательный чтец Дмитрий Николаевич Орлов. Но вдруг передачи прекратились, перестали выходить и новые куски... Об этом очень мало осталось прямых документов, воспоминаний, но ясно, что власти многое в поэме не устраивало...
Но при этом в 1946 году она получает Сталинскую премию первой степени?
Андрей Турков: Да, но практически сразу появилась статья Евгении Книпович, которая высказывает сомнение в решающей роли народной войны. Ведь вся эта стихия, по мнению критика, была организована партией. Чувствуете, какой бред: "стихия, организована партией". Помните историю с "Молодой гвардией" Фадеева?
Когда роман заставили переписать?
Андрей Турков: Переписать, потому что именно этой "руководящей роли" в нем не было. Так вот, а в конце 40-х годов критики упрекали Твардовского за то, что в поэме нет ни имени Ленина, ни имени Сталина. И эти "замечания" смахивали уже на форменный донос.
Есть упоминание "Верховного" в "Теркине на том свете".
Андрей Турков: Продолжение появилось уже после смерти "отца народов", да к тому же никакого восторга перед этой фигурой и там нет. Твардовский себе не изменяет. "Теркин на том свете" очень честная поэма.
Как удавалось балансировать между тем, что есть, и тем, что дозволено?
Андрей Турков: Удавалось, потому что поэт оставался собой. Когда прекращали публиковать Теркина, он начинал работать над "Домом у дороги". Кстати, упреки по поводу этой поэмы были те же: когда же Твардовский будет писать о руководителях, а не о руководимых? Любопытно, что "Дом" тоже получил Сталинскую премию, но второй степени. У меня была любимая игра, я всех спрашивал, кто получил первую? Никто не помнит. А это два поэта: литовка Саломея Нерис и грузин Симон Чиковани. То, что они тогда написали, напрочь забыто.
Но Шолохов в "Поднятой целине" не стал избегать партийных героев, и ничего, отличная вещь получилась. А у Твардовского просто антипартийная идея-фикс?
Андрей Турков: Не преувеличивайте. Твардовский был истинным коммунистом и очень ценил Сталина. В этом сомнения быть не может. Но с другой стороны, позволял себе совершенную крамолу, вот послушайте: "Приходилось парню драпать, Бодрый дух всегда берег, Повторял: "Вперед, на запад", Продвигаясь на восток. Между прочим, при отходе, Как сдавали города, Больше вроде был он в моде, Больше славился тогда..."
Со Сталиным у него были личные встречи?
Андрей Турков: Сталин, конечно, сыграл большую роль в его судьбе. Когда поэт написал свою "Страну Муравию", были поползновения объявить ее кулацкой поэмой, а потом, наоборот, все увидели в ней воспевание колхоза, чего на самом деле не было. Сталину доложили про поэму. И она получила Сталинскую премию в 1941 году. А Твардовский - Орден Ленина, будучи еще очень молодым. Была опасность стать придворным поэтом. Во время войны никаких отзывов Сталина о нем нет. Но есть рассказ Фадеева о том, что Сталин спросил: "А "Теркин"?", не найдя имени Твардовского в списках награждаемых премией 1945 года. Ему ответили, что поэма еще не закончена. На что Сталин: "Не думаю, чтобы он ее слишком испортил". Но никакого интереса к личности Твардовского "отец народов" никогда не проявлял. И в отличие от целого ряда писателей он никогда с ним не встречался.
Сталина больше привлекали эстетствующие поэты? Он лично звонил Пастернаку...
Андрей Турков: Я не думаю, что его привлекали стихотворные эксперименты. Видимо, Сталин ждал от Пастернака тех же эпитетов, которые тот адресовал Ленину: "шар земной", "великая фигура". Но не дождался. Хотя известно, что поэт вождем восхищался. Что касается "Теркина", то, по сталинской логике, стране нужны были безотказные "винтики", "Теркин" - это именно такой "винтик". Премия первой степени была прагматическим решением.
К прагматике трудно подверстать, к примеру, иронию в словах Твардовского о том, что "города сдают солдаты, генералы их берут"?
Андрей Турков: Многие эту смелость попросту не заметили.
Что имел в виду Твардовский, когда писал, что он "культовик"?
Андрей Турков: Я слышал от Александра Трифоновича, что он считал Сталина значительной фигурой и воспринимал его как наследника Ленина. Когда пошло развенчание культа, то Твардовский подчеркивал, что он "культовик". Не в его характере было резко менять свои убеждения.
По этой же причине упорно продолжал писать о войне, когда пошла государственная установка не вспоминать о войне? Ведь и День победы стал праздником только в 1965-м...
Андрей Турков: Да, был негласный приказ: меньше пессимизма! Сталину не хотелось вспоминать о войне, а Твардовский упорно продолжал о ней сочинять. "Я убит подо Ржевом", "В тот день, когда окончилась война"... Его упрекали в том, что у него "жестокая память", подхватив фразу из его же собственного стихотворения, говорили, что это все болезненно, что это не надо делать. А он стоял на своем. И это для страны было целительно и драгоценно.
Некоторые фантазировали, что Твардовский прошел весь путь от солдата до подполковника. Прошло много времени, и незадолго до смерти он получил поразительное письмо без точек и запятых. "Дорогой мой Александр Трифонович я солдат прошел всю отечественную читаю ваше произведение люблю вас как душу свою". Человек помнил о поэте с войны.
В газетах любят "актуальность". Я была потрясена, прочитав в поэме "Теркин на том свете" о "системе", "сети", "перестройке", о сокращении армии чиновников. Это какое-то волшебство и предвидение. С одной стороны, Твардовский "культовик", а с другой, выносит приговор "системе". Сам он был в этой "системе"?
Андрей Турков: Он был человеком абсолютно самостоятельно мыслящим. Есть воспоминание одной из сотрудниц, которой он принес поэму "Теркин на том свете". Шел 1954 год. Она вспоминала, что читала и боялась. Только что умер Сталин. А Твардовский уже описал весь этот страшный перевернувшийся с ног на голову мир. Он очень верил в социализм, но то, как это претворилось... У него есть записи в рабочей тетради 60-70-х годов о том, что он депутат, к нему обращаются, а он ничего не может сделать, ничем не может помочь людям. Ему от этого больно, он почти заболевает после приемных дней. Запись такая: "Советская власть, а вроде ее и нет".
Да что там говорить, он никогда не закрывал глаза на то, что происходило вокруг. Когда раскулачили и выслали его семью, он, будучи начинающим поэтом, пошел к секретарю обкома, которого впоследствии расстреляли. И этот человек сказал ему: бывают такие времена, когда надо выбирать между папой, мамой и революцией. Твардовскому пришлось выбирать. И в то же время он пытался что-то сказать. Уже в тридцатых годах были ситуации, когда у него изымали из печати стихи, которые были недостаточно оптимистичны или вовсе не оптимистичны. Понятно, почему "Страна Муравия" насторожила власти, а Твардовский был на грани ареста. Там нет восторга, но есть Сталин. Но Сталин там ненастоящий: ездит по стране, расспрашивает людей о жизни.
Твардовскому не понравился роман Войновича "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина". Это слишком иная ипостась русского солдата?
Андрей Турков: Я думаю, что исходный Чонкин для Войновича - это тот Теркин с гармошкой, о котором мы говорили. Но Теркин Твардовского действительно трагичен и самостоятелен. Я не вижу здесь продолжения традиции. И отрицательное отношение Твардовского к "Чонкину" в чем-то мне понятно.
Продолжая тему отношений с писателями, как вам кажется, без Твардовского состоялся бы Солженицын?
Андрей Турков: Я думаю, что нет. Если бы он пришел к читателю, то каким-то бесконечно сложным путем, например, через заграницу. А это уже особая статья... Твардовский всей душой откликнулся на повесть. Вы знаете, что это название "Один день Ивана Денисовича" дал именно он. Сделал все, что мог. Что называется, стену пробил... Конечно, не будь Твардовского, не будь Хрущева, эта повесть не появилась бы в печати. В значительной степени трагедия Твардовского дальше определялась тем, что ему верхи не могли простить Солженицына. "Родил" этого антисоветчика и т.д. Есть такое выражение, что сильные люди не знают благодарности. Вот это тот самый случай.
Лично вас что больше всего задело в истории отношений Поэта и Писателя?
Андрей Турков: Солженицын был довольно холоден к "Новому миру", фактически к своей "родине". Когда журнал погибал, вел себя недостаточно корректно, как минимум, чтобы не сказать сильнее.
Вы работали в "Новом мире", когда начался его разгром. В книге о Твардовском, за которую вам присвоена премия Правительства РФ 2011 года в области культуры , одна глава называется "Облава", а последняя - "Расправа". Страшно было?
Андрей Турков: Очень. Твардовскому не могли простить "Теркина на том свете" и Солженицына. И дальше началась облава. Один из замов, влюбленный в главреда человек Алеша Кондратович, сказал, что когда Твардовского по прихоти Хрущева вернули во главу журнала, как будто тут же начали снимать. Начались придирки ко всему на свете. Плохо, что печатает разоблачительные вещи о войне. Плохо, что печатает Можаева, Белова, Абрамова.
1969 год, в "Огоньке" появляется подписанная одиннадцатью писателями статья "Против чего выступает "Новый мир". Тут же травлю поддерживают все газеты, появляется открытое письмо А.Т. Твардовскому от Героя социалистического труда Захарова с претензиями к журналу. По стилю видно, что оно организовано.
В феврале 1970 года на обсуждении прозы за минувший год критик Овчаренко "сообщил", что по немецкому радио передавали "По праву памяти". Твардовский никак не мог тогда эту поэму напечатать. Цензура ее заворачивала.
У "Нового мира" был собственный цензор, сидел в отдельной комнате в редакции?
Андрей Турков: Цензор Эмилия Алексеевна Проскурнина сидела в Китайском проезде, но занималась именно "Новым миром". Кроме нее надзирали и другие. Эмилия, как интеллигентка, даже сочувствовала Твардовскому, но одновременно и боялась много из того, что читала. К слову, кое-что от нее в "Новом мире" узнавали. Например, про "письмо одиннадцати" она предупредила. Но в то же время начальству не прекословила. А в "Теркине на том свете" про цензуру сказано достаточно весело. Они очень просили убрать это место.
Как Твардовский спасал себя в такие моменты? По-русски?
Андрей Турков: Он действительно уходил в запой. Конечно, это выводило его из строя как редактора и как поэта. В то же время есть поговорка: "Пьян да умен, два угодья в нем". Твардовский именно такой. Иногда кто-то вспоминает, что он был неожиданно надменен, но это могло быть и без вина. Надменность была и щитом. Можно себе представить, сколько людей напрашивалось к нему в друзья-приятели.
Это был человек огромной совести. Совесть и память, помимо таланта, его великие составляющие. Он рассказывал, что начал читать "Ивана Денисовича" Солженицына уже уставшим, уже лежа в постели. Но встал и оделся. Физически не мог продолжать читать о жизни лагерников лежа.
Похожий вариант был, когда еще при Сталине в последних номерах "Нового мира" за 1952 год он напечатал "Районные будни" Овечкина, где впервые было рассказано, как партия выбивала хлеб у крестьян. Есть подозрение, что если бы вождь вскорости не умер, то Твардовскому это бы не сошло с рук. Овечкин обошел все редакции. Он явился к Твардовскому в последнюю очередь, потому что в свое время не оценил "Дом у дороги" и выступал против поэмы на одном из обсуждений. А тут деваться было некуда, кое-кто считает, что тогда он уже думал о самоубийстве.
Овечкин никого не застал в редакции, отдал рукопись чуть ли не уборщице. А через два дня получил телеграмму: "Приезжайте!" Писатель был потрясен.
И Твардовский в свою очередь тоже. Он поехал на дачу и читал по дороге. Хотел вернуться, все-таки доехал до дачи и дал телеграмму Овечкину. Ведь это было про деревню, его корни, его бесконечную боль. Такое у него было желание кинуться навстречу, кинуться на помощь! Великий человек.
А боялся чего-нибудь?
Андрей Турков: Уже снятый с поста главреда, он поехал заступаться за Жореса Медведева, биолога и диссидента, которого посадили в психушку, в заведение под Калугой. Твардовский высказал свое возмущение. Этим привлек на себя "высочайший гнев". А это было накануне его шестидесятилетия. По всем раскладам ему должны были дать Героя Социалистического труда. А наградили более скромным орденом. Когда один из работников ЦК выговаривал Александру Трифоновичу, вот, мол, не так себя ведете, Твардовский ответил: "Я не знал, что Героя дают за трусость".
Кадры наши, не забудь,
Хоть они лишь тени,
Кадры заняты отнюдь
Не в одной Системе.
Тут к вопросу подойти -
Шутка не простая:
Кто в Системе, кто в Сети -
Тоже Сеть густая.
Да помимо той Сети,
В целом необъятной,
Сколько в Органах - сочти!
- В Органах - понятно.
- Да по всяческим Столам
Список бесконечный,
В Комитете по делам
Перестройки Вечной...
Ну-ка вдумайся, солдат,
Да прикинь, попробуй:
Чтоб убавить этот штат -
Нужен штат особый.
Невозможно упредить,
Где начет, где вычет.
Словом, чтобы сократить,
Нужно увеличить...