Правда, что в отношении Толстого не провозглашали анафемы. Но в начале ХХ века в российских церквах не анафематствовали никого. Этот средневековый акт был упразднен. Последний раз анафеме предавали гетмана Мазепу, и это случилось в XVIII веке. С 1801 года имена еретиков вообще не упоминались в церковных службах, а с 1869 года из списка проклинаемых священниками убрали даже Гришку Отрепьева. Поэтому странно было бы, если бы на его место встал Толстой!
Толстого не сажали в тюрьму, не отправляли в Сибирь и не высылали в Англию, как его друга В. Г. Черткова. Он сидел в своей Ясной Поляне. Но сажали в тюрьмы и ссылали на Кавказ и в Сибирь тех, кто разделял его взгляды. И это было худшей казнью для Толстого, которая была придумана К. П. Победоносцевым, но которая принесла совсем не те плоды, на какие он, вероятно, рассчитывал. Запрещение религиозных (и не только религиозных) произведений Толстого к публикации в России и преследование тех, кто их распространял, способствовали популяризации идей Толстого, в которых видели скрываемую от народа государством и официальной Церковью правду.
Видные церковные лица, архимандрит Антоний (Храповицкий), архиепископ Херсонский и Одесский Никанор (Бровкович), архиепископ Харьковский и Ахтырский Амвросий (Ключарев), архиепископ Казанский и Свияжский Павел (Лебедев), известные священники, преподаватели духовных академий полемизировали со взглядами Толстого начиная уже с 1883 года, когда еще ни одно из его религиозных сочинений не было напечатано даже за границей. Библиография статей и книг, написанных о "религии Толстого" еще до 1901 года, насчитывает порядка двухсот наименований.
После публикации в феврале 1901 года в журнале "Церковные Ведомости" "Определения" об "отпадении" Толстого от Церкви поток церковной публицистики не только не уменьшился, что вроде бы следовало ожидать (о чем говорить, если человек "отпал"?), но вырос в геометрической прогрессии.
При этом ни о какой публичной защите воззрений Толстого до 1905 года не могло быть речи.
Это породило хаос проблем, который Синод вынужден был рассеять "Определением". Ему необходимо было перед лицом всей России (но прежде - православного духовенства, которое на уровне приходских батюшек терялось в догадках: что это за новая "религия" такая, вроде в нравственном отношении хорошая, а на самом деле?) обозначить непримиримое расхождение Церкви с Толстым в фундаментальных вопросах веры.
Процесс "отлучения" Толстого от православной Церкви занимал как бы несколько этапов. Впервые этот вопрос возник в 1888 году, когда архиепископ Херсонский и Одесский Никанор (Бровкович) в письме к основателю журнала "Вопросы философии и психологии" Н. Я. Гроту сообщил о том, что в Синоде готовится проект провозглашения "анафемы" Толстому. При этом из текста следовало, что Толстой был не единственным кандидатом на "анафему". В этот список попали поэт Константин Фофанов и знаменитый сектант В. А. Пашков, муж родной сестры матери В. Г. Черткова. Однако текст этого проекта нам неизвестен.
В 1891 году протоиерей харьковского собора Буткевич в десятую годовщину царствования императора Александра III, которая отмечалась 2 марта, произнес слово "О лжеучении графа Л. Н. Толстого", где процитировал апостола Павла: "Но если бы даже мы или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема".
В феврале 1892 года разразился скандал в связи с публикацией в английской газете Daily Telegraph статьи Толстого "О голоде", которая была запрещена в России. Выдержки из статьи в обратном переводе были помещены в "Московских ведомостях" с таким комментарием от редакции: "письма" Толстого "являются открытою пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя". Это был откровенный донос, который дошел до императора и грозил серьезными последствиями, особенно ввиду того что Англия всегда рассматривалась как главный враг России. В этот раз Александр III приказал "не трогать" Толстого. Но при этом в обществе упорно ходили слухи, что Толстого хотят сослать в крепость Суздальского монастыря... "без права писать". Об этом сообщает в дневнике С. А. Толстая: "... Наконец я стала получать письма из Петербурга, что надо мне спешить предпринять что-нибудь для нашего спасения, что нас хотят сослать и т. д."
Мысль, что Толстого могли заточить в монастырь, современным людям может показаться нелепостью. Но на самом деле с 1766 года суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь был местом заточения религиозных преступников. В XIX веке там, в частности, отбывали наказание старообрядческие епископы Аркадий, Конон и Геннадий, о чем Толстой в 1879 году писал своей тетушке А. А. Толстой с просьбой поговорить о них с императрицей: "Просьба через нее к Государю за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 23 года сидят в заточении в Суздальском монастыре".
26 апреля 1896 года К. П. Победоносцев сообщает в письме С. А. Рачинскому: "Есть предположение в Синоде объявить его (Толстого. - П. Б.) отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому".
Это характерный почерк Победоносцева, внеличностный, исходящий из пилатовского принципа "умывания рук". Впоследствии ближайший помощник В. М. Скворцов напишет, что его патрон "был против известного синодального акта и после его опубликования остался при том же мнении. Он лишь уступил или, вернее, допустил и не воспротивился, как он это умел делать в других случаях, осуществить эту идею..."
Во всяком случае, когда незадолго до февральских событий 1901 года Толстой серьезно заболел и В. М. Скворцов доложил Победоносцеву о письме московского священника с вопросом, петь ли в храме "со святыми упокой", если Толстого не станет, - Победоносцев хладнокровно сказал: "Ведь ежели эдаким-то манером рассуждать, то по ком тогда и петь его (священника) "со святыми упокой". Мало еще шуму-то около имени Толстого, а ежели теперь, как он хочет, запретить служить панихиды и отпевать Толстого, то ведь какая поднимется смута умов, сколько соблазну будет и греха с этой смутой? А по-моему, тут лучше держаться известной поговорки: не тронь..."
Так или иначе, но Победоносцев, выражаясь современным языком, "подставлял" Церковь, оставляя решение вопроса исключительно на ее совести. Церковь могла принять только каноническое решение о Толстом, объявив его взгляды несовместимыми с православием, что она, в конечном итоге, и сделала. Но православие лежало в основании государственной идеологии. С этой точки зрения Толстой являлся государственным преступником. Но государство "умывало руки", а Церковь была вынуждена взять всю неприятную миссию "отлучения" на себя.
Неслучайно, не только лично Победоносцев, но и Синод достаточно долго уклонялся от принятия окончательного решения. Наконец, в ноябре 1899 года один из наиболее радикальных оппонентов Толстого архиепископ Харьковский и Ахтырский Амвросий (Ключарев) напечатал в журнале "Вера и Церковь" проект "отлучения" Толстого. В предисловии к публикации говорилось, что после выхода романа "Воскресение" Амвросия посетил первенствующий член Святейшего Синода митрополит Киевский Иоанникий (Руднев). По его совету было решено, что Амвросий возбудит в Синоде вопрос о Толстом.
В марте 1900 года, в начале Великого поста, когда Церковь отмечает Неделю торжества православия (в этот день провозглашали имена еретиков), от митрополита Иоанникия всем епископам было отправлено "циркулярное письмо" по поводу возможной смерти Л. Н. Толстого в связи с разговорами о тяжелой болезни писателя. В письме говорилось, что так как многие почитатели Толстого знакомы с его взглядами только по слухам, они, возможно, будут просить священников в случае смерти Толстого служить панихиды по нему, а между тем он заявил себя как враг Церкви. "Таковых людей православная Церковь торжественно, в присутствии верных своих чад, в Неделю православия объявляет чуждыми церковного общения", и поэтому совершение заупокойных литургий и поминовений Толстого Святейший Синод воспрещает. Однако никакого официального решения о Толстом Синода напечатано не было.
Толстой остался жив. В июне 1900 года скончался сам престарелый митрополит Иоанникий. На место первенствующего члена Синода заступил сравнительно молодой и энергичный 54-летний митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский). Именно ему была уготовлена роль стать инициатором "отлучения" Толстого от Церкви. Парадокс был в том, что он меньше всего этой роли заслуживал.
Митрополит Антоний (в миру Александр Вадковский) в церковных и околоцерковных кругах слыл "либералом". Он являлся почетным профессором Оксфордского и Кембриджского университетов. И он был категорическим противником сращения Церкви и государственной власти.
Невозможно представить, чтобы он искренне хотел "отлучения" Толстого. Но именно он оказался в этой истории крайним. В феврале 1901 года, всего за две недели до публикации "Определения", он пишет Победоносцеву: "Теперь в синоде все пришли к мысли о необходимости обнародования в "Церковных Ведомостях" синодального суждения о графе Толстом. Надо бы поскорее это сделать. Хорошо было бы напечатать в хорошо составленной редакции синодальное суждение о Толстом в номере "Церковных Ведомостей" будущей субботы, 17 марта, накануне Недели православия. Это не будет уже суд над мертвым, как говорят о секретном распоряжении (речь идет о письме Иоанникия. - П. Б.), и не обвинение без выслушания оправдания, а "предостережение" живому..."
Поступок Антония Вадковского, на самом деле, вызывает уважение. Он был единственным человеком, кто взял на себя ответственность в решении этого затянувшегося вопроса и осмелился предать гласности то, что происходило в Синоде тайно и за закрытыми дверями. Но главное, он поспешил вывести этот вопрос из неприятного контекста заочного "суда над мертвым". Если бы Толстой действительно тогда умер, то секретное письмо осталось бы единственным церковным документом, который бы навеки зафиксировал последнее слово Церкви о Толстом: не отпевать, не молиться - вот что главное!
Нельзя не обратить внимание на последнюю фразу "Определения", составленного под редакцией Антония: "Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины. Молим ти ся милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй, и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь".
Реакция Победоносцева на письмо Антония была неожиданной. Он собственноручно написал жесткий проект "отлучения" Толстого от Церкви, который фактически равнялся "анафеме". Этот проект и был тщательно отредактирован священниками во главе с Антонием. Из него убрали термин "отлучение", заменив его "отпадением", и придали документу иной эмоциональный характер. Церковь не просто констатировала, но скорбела об отпадении от нее великого русского писателя и объявляла, что она молится за его душу в надежде раскаяния и возвращения. Митрополит Антоний сделал решительно всё возможное, чтобы перевести этот вопрос в ситуацию "прерванного общения". Это был важный момент, который, увы, не смогли оценить ни общество, ни сам Толстой. И это - обидно!
Именно мягкость "Определения" удивила Толстого. Когда он узнал о нем, первый вопрос, который задал: была ли провозглашена анафема? Узнав, что - нет, Толстой был смущен и, скорее всего, недоволен. В его окружении прекрасно понимали, что Толстой мечтал пострадать за свои убеждения. Так, разговаривая с К. Н. Леонтьевым незадолго до его смерти, он просил его: "Напишите, ради Бога, чтоб меня сослали. Это моя мечта".
В ответе Синоду чувствуется, что Толстой недоволен "незаконностью" "Определения", что он не "отлучен" по всем правилам, а фактически назван блудным сыном. Толстой болезненно переживал момент одиночества. Одним из его главных возражений было: почему Синод "обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и брошюрах и книгах..."
Ответ Толстого на "Определение" Синода по-настоящему еще не прочитан. Это не просто возражение на официальный документ, но сильное и глубокое личное высказывание о вопросе, который был для него главным - вопросе о смерти. Толстой, в отличие от публики, которая смеялась над "Определением", рукоплескала Толстому, осыпала букетами его репинский портрет на XXIV Передвижной выставке в марте 1901 года, - прекрасно понимал, что' поставлено на кон в его споре с Церковью. "Мои верования, - писал он в ответе, - я так же мало могу изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как я верю, готовясь идти к тому Богу, от Которого изошел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой - более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла".
Эту проблему одиночества, в котором оказался ее муж, чувствовала и его жена Софья Андреевна. Ее не могла обмануть громкая публичная поддержка, оказанная Толстому обществом и особенно молодежью. "Несколько дней продолжается у нас в доме какое-то праздничное настроение, - пишет она в дневнике 6 марта 1901 года, находясь с мужем в Москве, - посетителей с утра до вечера - целые толпы..." И здесь же она вспоминает о том, как в день публикации "Определения" 24 февраля Толстой вместе с другом семьи, директором московского банка А. Н. Дунаевым шел по Лубянской площади. "Кто-то, увидав Л. Н., сказал: "Вот он дьявол в образе человека". Многие оглянулись, узнали Л. Н., и начались крики: "Ура, Л. Н., здравствуйте, Л. Н.! Привет великому человеку! Ура!" Но супругу писателя это почему-то не радовало. Она была возмущена "Определением", но не так, как широкая публика. Софья Андреевна, как мать и жена, понимала все последствия "Определения", которые будут касаться и ее лично.
Она не была глубоко церковным человеком, но твердо держалась православной веры и вела свою "войну" с мужем. Прежде всего за детей, которые под влиянием отца отпадали от православия. И она понимала, что "Определение" сыграет отрицательную роль в этой ее борьбе, потому что молодежь повально будет на стороне Толстого. Именно после публикации "Определения" прозвучал первый протест со стороны 16-летней дочери Толстых Саши, которая вдруг отказалась пойти с матерью ко всенощной в конце Великого поста, хотя до этого она говела. "Я даже заплакала, - пишет Софья Андреевна в дневнике. - Она пошла к отцу советоваться, он сказал ей: "Разумеется, иди и, главное, не огорчай мать".
Известно, что Толстой завещал хоронить себя без церковного обряда. Но не всем известно, что это распоряжение сделано Толстым в самом конце его жизни, уже после синодального "Определения". В 1901 году оставалось в силе его завещание 1895 года, в котором он просил похоронить себя "на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу - как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпевания. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще". А вот в завещании 1908 года Толстой уже прямо настаивает на том, чтобы "никаких не совершали обрядов при закопании в землю моего тела".
Своим завещанием 1895 года Толстой оставлял семье возможность похоронить его по православному обряду, как хоронили всех его предков и всех его умерших детей. Письмо Иоанникия епископам, о котором Софья Андреевна знала, этой возможности семью лишало. "Определение" Синода при всей мягкости это положение закрепляло до покаяния Толстого. Но Софья Андреевна прекрасно знала упрямый характер супруга.
Поэтому она записывает в своем дневнике: "Всё правильно, и всё бездушно..."
Фрагмент из книги Павла Басинского "Святой против Льва", которая выйдет в начале будущего года в издательстве АСТ "Редакция Елены Шубиной".
Кстати
1 декабря в 17. 00 в Центральном доме художника на книжной ярмарке non/fiction состоится "круглый стол" на тему "Интеллигенция и церковь". Участники: писатель и журналист Павел Басинский, обозреватель "Российской газеты" Елена Яковлева, литературовед Людмила Сараскина и руководитель церковно-научного центра "Православная энциклопедия" Сергей Кравец.