Дмитрий Бертман: Вишневская - художник ручной работы
Она была не просто выдающейся певицей, которую любили в оперных партиях на сцене - незабываемая Татьяна, Аида, Леди Макбет, Тоска, но и символом времени, со всеми его страшными подробностями, испытаниями: войной, потерями, гонениями, изгнанием, исступленной любовью к России, которую она никогда не предавала. По Вишневской можно было настраивать совесть, проникать в тайну жизни, учиться противостоять обстоятельствам, любить, проникать в искусство, ценить главное - порядочность и кристальную чистоту души. Такой была она - великая, таким было ее окружение - Ростропович, Шостакович, Солженицын, Ойстрах, Сахаров, Покровский. Масштаб ее жизни равен античности. И главное, что оставалось в ее характере до конца жизни - подлинность. С уходом таких личностей лопается какая-то важная струна общей жизни, обрывается миф, наступает тишина….
Галину Павловну Вишневскую похоронят 14 декабря. Отпевание пройдет в храме Христа Спасителя. Прощание состоится 13 декабря в Центре оперного пения, который останется ее "храмом" в Москве.
Дмитрий Бертман, режиссер, художественный руководитель Московского театра "Геликон-Опера":
- Совсем недавно мы с ней праздновали ее последний день рождения до 4-х утра. Она уже плохо себя чувствовала, но мы разговаривали, общались, шутили. Галина Павловна была очень веселым, жизнерадостным человеком, не таким как ее многие знают по телевидению. Она рассказывала анекдоты, у нее было огромное чувство юмора. Она - это история России, история оперы, история искусства, история человеколюбия.
Для меня она была еще очень близким человеком, потому что нас связывала долгая дружба. Первая моя встреча с ней не была личной. В нашем доме был пластинки с записью оперы "Евгений Онегин" с Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской. Эти пластинки были запрещены в Советском Союзе. Запись была сделана к 200-летию Большого театра, но после того, как Ростропович и Вишневская эмигрировали и были лишены гражданства, пластинки уничтожили. Часть тиража осталась, и это приравнивалось к диссидентской литературе. Я знал, что "Онегина" нельзя показывать никому, нельзя говорить, что такие пластинки есть в доме. А потом произошло наше личное знакомство: свершился путч, Ростропович и Вишневская приехали в Москву. Главный дирижер "Геликона" Кирилл Тихонов, который дружил с ними, пригласил их в театр, и они пришли к нам на Большую Никитскую. У меня в кабинете висит фотография этой встречи.
Во второй раз мы встретились на наших парижских гастролях в Théâtre des Champs-Élysées : к нам на спектакль пришла Галина Вишневская с дочкой и с Ростроповичем. Наутро он позвонил мне и пригласил к ним домой. Я приехал, меня кормили потрясающим грибным супом, показывали парижскую квартиру. Ростропович пригласил меня с "Геликоном" делать с ним "Летучую мышь" в Эвиане на фестивале. И там мы уже все работали вместе, и во время постановки сильно подружились с Галиной Павловной. Весь постановочный период она была рядом со мной, помогала певцам. Потом Галина Павловна приходила практически на все наши премьеры в "Геликон".
Сегодня у нас поют ее ученики. Когда она открывала свой Центр оперного пения, мне было лестно, что она многие вопросы решала со мной. Так случилось, что я был режиссером трех ее юбилейных концертов - на 75-летие, 80-летие и 85-летие. Когда Галине Павловне отмечали 75 лет, Центр оперного пения еще не был построен, и юбилей проходил на улице в палатке. А второй и третий юбилей я делал в зале Чайковского. И можно книгу написать про то, как это все готовилось, как я отсматривал ее записи, выбирал, какие разговоры мы вели на эту тему.
Она великая оперная артистка, она уникальная личность. Она была предана только сцене, музыке, и все в ее жизни было только во имя этого. Невозможно себе представить Вишневскую, которая недоучила партию, которая не взяла ноту или поехала на какую-то халтуру. Для нее сцена была всем. Она отстаивала смысл, отстаивала традицию в лучшем смысле в подходе к материалу. Но при этом она была очень живой актрисой. Она первая вышла в Большом театре в "Аиде" не в платье, которое напоминало бы царицу Египта, а в костюме рабыни с длинным разрезом, таким, чтобы от красивого бедра (она была очень красивой женщиной) эту голую ногу мог видеть Радамес. И сразу была понятно, почему Радамес влюбился в эту рабыню. Она была любимой артисткой Бориса Покровского. Всегда называла себя его ученицей, понимала, что судьба подарила ей возможность работать с лучшим режиссером в мире. Она рассказывала мне, как подбегала к нему перед началом спектакля и просила сказать ей еще последние два слова-образа, как в Татьяне он говорил ей, что "ты как будто бы летишь на санках с горы и можешь врезаться в дерево". И она после такой команды выходила на сцену.
Она - не просто великая актриса, она была персонажем, принадлежащим искусству. Главное, что она никогда не работала в поддавки. Всю свою жизнь она отстаивала настоящее, она отстаивала природу искусства. Она любила ручную работу, любила расшитую руками одежду, вкусную еду. Не Макдональдс. Она художник ручной работы. Поэтому в Большой театр она пришла сразу примадонной. Сразу. Потому что она отличалась от всех.
Рядом с ней был все время метроном ее жизни - Ростропович. И анализ ее творчества шел по большому счету. Его авторитет был неприкасаем. И единственное утешение, что сейчас она уже встретилась с Мстиславом Леопольдовичем. Их разлука была одной из причин ее ухода, болезни, депрессии. Но осталось ее дело, ее Центр оперного пения, и главное, чтобы он процветал, носил ее имя. Чтобы ее ученики пели. Дочки Елена и Ольга будут продолжать дело ее и Ростроповича.