30.01.2013 23:20
    Поделиться

    Максим Кронгауз: Русский язык за границей "дистилированнее", чем наш

    Будет ли московский рынок говорить на "великом и могучем"?
    Сегодня "РГ" объявляет тему XIII Международного Пушкинского конкурса для учителей русского языка ближнего и дальнего зарубежья: "Русский язык за рубежом: бедняк?.. богач?.. Как ближнее и дальнее зарубежье обогащает русский язык". Мы хотим выяснить, на каком русском говорит зарубежье. Это полуграмотный язык рынков и рекламных вывесок? Или, напротив, русский из заграницы, как язык первой волны эмиграции, сохранил красоту и стройность, не впустив в себя сленг и иностранные заимствования? Прежде чем на эти непростые вопросы ответят педагоги, "РГ" решила посоветоваться с директором Института лингвистики РГГУ и автором книги "Русский язык на грани нервного срыва" Максимом Кронгаузом.

    С нового года вводятся обязательные курсы русского для гастарбайтеров. Язык, которым владеют приезжающие к нам работать, не побоюсь сказать, чудовищный. За сколько лет мы сможем вернуть наших соседей на прежний уровень владения "великим и могучим"?

    Максим Кронгауз: На советский уровень мы уже не вернемся никогда. Да и нет в этом потребности. Нужно, чтобы в России не появлялись замкнуто живущие группы, не говорящие по-русски. Разумно сделать так, чтобы все мигранты были в какой-то степени интегрированы в российское общество. Но требовать от дворников или продавцов на рынке, чтобы они изъяснялись на прекрасном литературном русском, по меньшей мере, странно. Наоборот, некоторая стилистическая атмосфера базара должна присутствовать, в том числе и в языке.

    Опасно для языка, когда "улица" говорит неправильно? Мы, к сожалению, хорошего языка почти не слышим ни на рынке, ни в студенческой аудитории...

    Максим Кронгауз: Не очень удачные слова для оценки развития языка: "хороший", "плохой", "опасно". Дело в том, что сегодня русский язык, как и многие другие языки, существует в совершенно новых условиях. И ужасаться тому, что русский на постсоветском пространстве, и не только на постсоветском пространстве, но и в странах с большой российской или советской эмиграцией, впитывает что-то из соседних с ним языков, не стоит. С этим бороться не нужно, а нужно просто понимать и описывать соответствующим образом.

    Отказавшись от священной для любого лингвиста "нормы"?

    Максим Кронгауз: Я этого не говорил. Нет задачи важнее, чем сохранить некий общий стандарт, то, что у нас принято называть литературным русским языком. Потерять это, конечно, не хотелось бы. Для многих языков лишь стандарт и связывает многочисленные диалекты. Только существование единого стандарта позволяет нам считать одним языком то, на чем говорят в Швейцарии, Баварии и Саксонии.

    Речевая норма пока за Москвой?

    Максим Кронгауз: Элитарность - за литературным языком, который сформирован на основе московского диалекта, но при этом это тоже не так очевидно: очень сильна лексикографическая школа в Петербурге. Соответственно, в Толковый словарь русского языка попадают некоторые слова, характерные именно для петербургского лексикона. Простой пример: "поребрик" - по-московски "бордюр". Язык разнообразен, и все его варианты заслуживают уважения, даже такие, о которых принято говорить презрительно: украинский суржик и белорусская трасянка. Если о языке говорить в категориях "порченый" или "первоклассный", то все варианты современного русского языка придется признать испорченными. Все они в последнее время изменялись, к примеру, московский - под влиянием английского.

    Нужно, чтобы в России не появлялись замкнуто живущие группы, не говорящие по-русски

    Как ни либеральны современные лингвисты, готовые с любовью описать всю языковую стихию улиц Москвы, Киева и Душанбе, словарь все это богатство не вместит?

    Максим Кронгауз: Наша задача состоит в том, чтобы отмечать то, что действительно должно входить в словари русского языка, а что должно быть признано разговорной лексикой данного региона. Такие местные словечки встречаются и в речи очень образованных людей. Скажем, мой коллега, профессор из Одессы, для которого русский язык - родной, вместо слова "любительский" использует "аматорский" - украинский синоним (от лат. - amare). Он говорит на прекрасном русском, но вот эту малозаметную вставку не замечает, а мое ухо услышало и насторожилось. Для меня это чужеродный элемент, а для одессита - совершенно естественный. Ни в коем случае нельзя предъявлять ему претензии. Влияние языка-соседа неизбежно. Это есть и в языке русских, живущих в Германии, в Израиле, в Америке, в Эстонии, в Латвии, во всех странах. В Латвии используется глагол "максать" - платить, образованный от соответствующего латышского глагола. Конечно, это слово не должно войти в словарь литературного русского языка, но оно настолько часто встречается в разговорной речи, что его надо зафиксировать и не говорить, что это "порча языка". Просто появился новый регионализм. Высокомерие здесь неуместно.

    Есть еще одна сфера русского языка - это речь соотечественников, живущих за рубежом...

    Максим Кронгауз: Во многих отношениях этот русский чище, дистиллированнее, чем наш. Эффект эмиграции. Когда какая-то группа людей живет вдали от центра развития языка, она более консервативна, лучше сохраняет старые черты этого языка. В самой России идут мощные языковые изменения, происходят "тектонические сдвиги". А за границей идут два противоположных процесса: с одной стороны - консервативность и сохранение старых норм, с другой - изменчивость из-за соседства с другими мощными статусными языками. Я часто встречаюсь с профессурой ближнего зарубежья. Последние поездки - Украина, Казахстан, Армения. Абсолютно чистый русский язык. Иногда коллеги ужасаются изменениям, произошедшим в современном русском. Приведу простой пример: в 60-е годы прошлого века велась активная борьба со словом "пока" (в значении "до свидания"). Оно считалось вульгаризмом, недопустимым для интеллигентного, образованного человека. Сегодня это слово используют все, независимо от степени образованности. Речь, конечно, меняется, просто некоторые люди за собой не замечают этих изменений. Но когда я сталкиваюсь со своими коллегами из ближнего зарубежья, то вижу, что у них русский изменился меньше, их речь ближе к русскому языку 70-х годов.

    Элитарность у русского языка в бывших республиках остается?

    Максим Кронгауз: По-разному. Если в советское время русский язык был обязателен для человека, делающего административную партийную или научную карьеру, то сейчас все поменялось. Карьеру делают или на государственном, или на английском языках. Скажем, в Казахстане идет жесткая конкурентная борьба казахского и английского за престиж. Но мы видим, что восстановление экономических и культурных связей с Россией снова заставило бизнесменов и студентов обратиться к русскому. Это вопрос отношений между странами. Нельзя просто требовать, чтобы изучали язык Пушкина. Граждане возьмутся за него, если это будет нужно по экономическим или политическим соображениям. Навязывать не нужно, эта потребность родится внутри общества. Ясно ведь: как только у нас возникают с соседями конфликты разных степеней интенсивности, престиж русского языка падает и изучение русского языка резко сокращается. Самый яркий пример - отношения с Грузией. Сегодня там русский язык для молодых - скорее экзотика.

    Поделиться