В сущности, перед нами пространство воспоминаний, маркированное почти бесхитростно. Вот маленький зал акварелей, посвященный Белле. Здесь льется ее голос, читающий стихи, здесь портреты Ахмадулиной, равно как и портрет Майи Плисецкой, кузины Бориса Асафовича... Здесь на акварели пламенеют, как багровое зарево, два горшка с цветами, будничные и волшебные. Здесь виды Тарусы, где маленький городок на Оке вдруг станет похожим на большой город на Неве. Мессерер углядит в нем, утреннем, пустынном, симметрию и простор.
Вот зал, посвященный альманаху "Метрополь", в глубине которого на тонких опорах высятся, цветут, поют, трубят четыре огромных старинных граммофона, а между ними - тонкая прямая фигурка Беллы. Перед ними, словно перед макетом театральной декорации, развернут графический лист, словно сцена.
Почти точно такой же, с раструбами граммофонов украшал фронтиспис самиздатовского неподцензурного "Метрополя" 1979 года. Напротив - "Реквием по Венедикту Ерофееву" (2000). Инсталляция составлена из грубых ящиков, вроде тех, которые раньше были в овощных магазинах. В центре этой странной стены, чуть в глубине - черно-белый портрет Венечки Ерофеева. На ящиках рядами - бутылки, маленькие и большие, запыленные и не очень, из которых выглядывают высокие свечи. Не алтарь, не мавзолей, скорее - поминовение вольной Венечкиной души. Кто сейчас о неподцензурном вольном Венечкином слове вспомнит? Мессерер вот вспомнил.
А в центре, между двумя этими залами еще одно пространство меморий. Заглянешь за полукруг, где на картинах начала 1990-х - "Танцы в стиле ретро". Картины тоже - в стиле ретро, можно и Леже, и Пикассо при желании припомнить. Заходишь за этот полукруг - и оторопь берет. Вместо модерновой геометрии кубизма - раззорение вывернутых наизнанку шкафов, платяных и книжных. Под оранжевым матерчатым абажуром - старый стол с древней пишущей машинкой, и детская лошадка, оставленная за ненадобностью... Тесный домашний мир, сдвинутый и всполошенный, исчезнувший, старорежимный... Над ним в вышине - металлические кресты, одетые в полосатые тюремные робы. На них - фотографии в "дело", анфас-профиль. Кого-то узнаешь сразу - Шаламова и Мейерхольда, Вавилова и Бабеля... Образ русской Голгофы метафорой даже называть не хочется. Какие уж тут метафоры, когда перед нами почти натуралистическое воспроизведение обыска, одного из тех, что пережила и семья Напротив - модель памятника жертвам политическим репрессий в Кирове (2011), который Мессерер делал на конкурс.
Пространство без героя, которое выстраивает художник, если не катастрофично, то трагично. В нем нет победителей. Точнее, победители есть, но не о них речь. Речь о других, о дважды забытых. В первый раз их опыт вытесняли сознательно: одни - потому что помнить было слишком больно и опасно, другие - потому что так было проще. Второй раз о них забыли, потому что впереди снова замаячило светлое будущее - уже капиталистическое, а те, расстрелянные по приговору "троек", сгнившие в лагерях и просто умершие на тюремных нарах, для построения этого будущего пригодиться не могли. О них не говорят там, где "пусть говорят". Не формат. А Борису Мессереру, похоже, до лампочки формат. Его инсталляции зависают между сценической декорацией и рассказом. Они по-старомодному подробны. Чем-то они похожи на самиздат. Тот, который не приносил доходов, зато неприятностей - массу. Смешно, конечно: какой уж самиздат в зале Третьяковки? Но я не о способе создания инсталляции, скорее - об умении идти не в ногу.
Андрей Хржановский, режиссер:
Я давно знаю и люблю творчество Бориса Асафовича, к изобразительной части которого теперь добавились замечательные литературные.произведения. Я имею в виду - воспоминания "Промельк Беллы", вышедшие в "Знамени" . Выставка, которую мы имеем удовольствие осматривать в стенах Третьяковской галереи, поражает грандиозностью творческого диапазона художника. Среди вещей Бориса есть те, которые я знаю и давно люблю: акварели, графический цикл "Белые ночи"... Но что я увидел впервые - это инсталляцию "Обыск", которая в сжатой образной форме представляет трагическую судьбу страны, народа. Это блестяще придумано и сделано.