Вадим Захаров представил в Венеции "перформанс в пяти действиях"
Джентльмен, отступая, пробормотал что-то про Кассель и Документу, всем своим видом показывая, что должны же быть пределы артистической игры и художественной условности. Но напоминание о высоком статусе в арт-истэблишменте не подействовало. В "пещеру" Данаи не пускали мужчин, даже если они были маститыми критиками, кураторами или министрами.
Источник: EPA/ANDREA MEROLA
В проекте "Даная", который создали для Павильона России на 55-й Венецианской биеннале художник Вадим и немецкий куратор Удо Киттельман, заложены безусловность запрета и провокативность. Благодаря этому "перформанс в пяти действиях" (так обозначен жанр автором) обещает превратиться в пьесу с непредсказуемым финалом. Но это не единственная неожиданность проекта.
Впечатляет прежде всего его почти театральная зрелищность, неожиданная для концептуалистов, которые склонны больше все же к сухой теории, нежели к пышно зеленеющему древу жизни. Но в данном случае Вадим Захаров предложил инсценировку античного мифа, которой мог бы позавидовать театральный режиссер. Его "Даная", на первый взгляд, могла бы отлично вписаться в тот ряд современных прочтений классики, режиссеры которых переводят часы и выводят на сцену героев опер Верди или Вагнера с кейсами и мобильными телефонами или сажают их в ванну на сцене… Захаров вроде бы движется по тому же пути, переформатируя сюжет древнегреческого мифа. Вместо Данаи - спутниковые антенны, улавливающие потоки информации. Вместо божественного золотого дождя - круговорот монет, что падают из-под купола, а потом собираются в ведро "сборщицами" внизу, в пещере. Вместо Зевса-громовержца в первом зале вас встречает восседающий на перекладине под потолком в позе мыслителя господин с отличной выправкой. Джентльмен в ковбойском седле методично грызет орехи, сплевывая шелуху вниз, на пол. Посредине второго зала - квадратный проем, он же "черная дыра", в которую улетают деньги. Квадрат-не-Малевича обрамлен скамеечками, обитыми красным бархатом, присев на которые можно заглянуть в святая святых - нижнюю пещеру. Ту самую, куда мужчинам вход запрещен. Словом, храм золота, в котором деньги - мимо вашего носа, но не в ваш карман. Третий зал - вроде закулисья. Тут из дырки в полу второй элегантный джентльмен поднимает ведро с монетками, которые насобирали внизу местные Данаи, и отправляет их по конвейеру вверх.
У Захарова, разумеется, каждая деталь - выстрел, убивающий несколько зайцев. Шелуха орехов вместо золотого дождя отсылает не столько к античности, сколько к финансовому кризису 1990-х. Тогда спикер крупнейшего банка назвал "мелочью", буквально - "орешками", многомиллионные долги обанкротившегося владельца недвижимости. Это не говоря уж о том, что "пойти за орехами" у немцев намекает на любовное свидание, а русская поговорка "заработать на орехи" связана отнюдь не с заработком, а с наказанием.
Но и отличия от театра налицо. Ни одна пьеса не длится полгода, как "перформанс в пяти действиях". В театре пьеса не играется одновременно на двух этажах. В театре, сколько бы ни говорили о прозрачности четвертой стены и вовлечении зрителей в действие, последние не становятся главными героями. В перформансе же Захарова каждая женщина - потенциальная Даная, а каждый мужчина претендует на роль Зевса. Что, собственно, разыгрывающиеся у входа в "пещеру" дискуссии и подтверждают.
О чем же речь? О том, что "Даная" Захарова располагается сразу на нескольких пограничных территориях? Между эффектной инсталляцией, соединившей два этажа щусевского павильона России впервые за сто лет, и перформансом, который должен длиться полгода до конца ноября. Между сюжетом греческого мифа об оплодотворении дочери Аргосского царя Зевсом, обернувшимся золотым дождем, чтобы проникнуть в ее укрытие, и горячими новостями о срочном вливании траншей в экономику стран зоны евро, оказавшихся на грани финансового коллапса. Между отсылками к истории искусства и включением в инсталляцию прежних работ Вадима Захарова, будь то "Стул наказания любовью" с великолепной белой розой, выросшей в комоде-клозете, или фотографии перформанса, где художник выкладывает дорогу монетками.
Но автор не просто выстраивает параллельные ряды. Точно так же, как он пробивает дыру в полу второго этажа, через которую джентльмен в безупречном костюме поднимает ведро с монетами наверх, Захаров открывает возможность путешествия между этими параллельными мирами. Но эту прогулку зритель может совершить только сам. И его маршрут - едва ли не главный сюжет "перформанса", который варьируется, как чтение "Хазарского словаря" Павича.
Каждый маршрут - лишь вариант. Но те, кому повезло войти в "пещеру", обнаружат, что монеты стоимостью "одна Даная" (выпущенные в количестве 200 000 штук) падают на отпечаток рембрандтовского полотна, сфотографированного после того, как безумец облил его кислотой в Эрмитаж. Среди угрюмых стен там есть странное место. То ли фонтан, то ли родник, вытекающий из… обычной канцелярской папки, вросшей в стену. На ней надпись - "Ах! Синоним греха". Искусство и архив оказываются для художника синонимом продолжения если не жизни, то культуры. Впрочем, в контексте мифа - это одно и то же.
Похоже, "Даная" Захарова отнюдь не только выразительный гротеск о варварстве и шулерстве финансовых ковбоев или поэтическая элегия об обреченности белой розы в комоде-клозете. Скорее, напоминание о том, что тайна существует. Будь то тайна превращения мертвого архива в живую воду памяти и культуры или рождение Персея благодаря встрече смертной с божественным олимпийцем.