Поделиться
Прожив в Париже 80 лет, она так и не научилась мыслить по-французски, и признается, что "тоска по России грызет всю жизнь".
Первое и яркое воспоминание из детства - как мы уходили из России. Ночью бежали. На землях моего отца стояли польские войска, и один офицер предупредил папу о том, что через несколько часов сюда придут "советчики". Бежали в чем были на двух тарантайках, мама взяла кое-что из одежды да две иконы. А отец прихватил с собой гитару, он без нее жить не мог. Родители наивно думали, что через некоторое время мы вернемся в свое имение, но судьба распорядилась иначе. Мне было пять лет, мне все это представлялось интересным, я накануне выучилась считать, и помню, что лежала на возу и пыталась пересчитать все звезды в белорусском небе. Помню, что я с удивлением смотрела на маму и не могла понять, почему она плачет и поминутно крестится.
Еще хорошо запомнила наш дом в имении Хвастовичи, что недалеко от Бобруйска. Он был одноэтажный, деревянный. У нас была замечательная детская комната, а у моей старшей сестры было 20 кукол. Богатство просто несусветное.
У меня до сих пор хранится открытка, на которой рукой моей сестры написано: "Мы бежали из Хвастовичей, дорога был очень тяжелая. Когда мы снова вернемся на Родину - знает один Бог..."
Судьба только мне одной дала шанс вернуться в Хвастовичи спустя 84 года. Это было состояние полного счастья - стоять на родной земле и дышать родным воздухом. А из городского архива города Бобруйска мне выдали справку о том, что мой отец был помещиком и владел имением "Хвастовичи". Хоть я это знала всегда, но было приятно.
Мой отец был помещик, мама - выпускница Смольного института. Она согласилась выйти замуж за отца при условии, что он купит имение, вот так у нас появились Хвастовичи. Детство мое прошло в маленьком польском городе Гнезно. Я быстрее всех в семье выучила польский язык и была переводчиком, поляки не очень жаловали тех, кто не говорил на их языке.
Я окончила польскую гимназию в Гнезно, и потом мы переехали на родину отца в Вильнюс. Оттуда мы с мамой уехали в Париж, там жила мамина сестра. У меня в голове был только балет! Я им бредила с самой малочки, танцевала, выдумывала разные движения и танцы. Моим первым станком была бочка с квашеной капустой, которая стояла в нашем доме, я за нее держалась и изображала из себя балерину. Немного походила в Варшаве на занятия к одной балерине, она посмотрела на меня и сказала: "У девочки есть талант, нужно ехать к Егоровой в Париж…"
На счастье моя парижская тетя была знакома с Любовью Егоровой, знаменитой русской балериной, которая бежала в Париж после революции из Петербурга, тетя помогла мне попасть в ее студию. Ехала я с мыслью что подучусь и вернусь в Польшу, чтобы там открыть свою балетную школу, но всему помешала война. Из-за нее я осталась в Париже навсегда.
Париж меня встретил великолепно, жили мы с мамой в маленьком отеле, я хоть по-французски знала лишь десяток слов, но в силу молодости и своего пробивного характера воображала себя истиной парижанкой.
Егорова думала, что к ней приехала богатая ученица из-за границы, но все оказалось не так. Хотя она меня полюбила, очень много со мной занималась, мы с ней стали большими друзьями. Не побоюсь этого слова.
Вообще балет это кровавый, тяжелый до изнеможения труд. Который Майя Плисецкая метко и верно назвала "каторгой в кружевах". Верите, мне скоро сто лет, но порой мне снятся сны, в которых я танцую, и просыпаюсь от того, что у меня что-то не получается. От ужаса и стука собственного сердца просыпаюсь. Как все это глубоко сидит!..
Тогда в Париже было две школы великих русских балерин - Любови Егоровой и Матильды Кшесинской, они очень конкурировали между собой и, мягко говоря, недолюбливали друг друга.
Знаю, что они даже никогда не виделись между собой, поэтому о каком общении может идти речь? Но муж Егоровой, князь Трубецкой, был знаком с Кшесинской еще с Петербурга и захаживал к ней в гости иногда. Егорова это стоически терпела.
Кшесинскую я запомнила очень живой, быстрой, даже суетливой. Но справедливости ради надо сказать, что она была очень приветливым человеком.
Любовь Егорова - это великая русская балерина. Великая! Хотя сегодня это слово уже заболтали. Финал ее жизни был трагичен. У нее был хороший, уютный домик в пригороде Парижа, она на него заработала колоссальным трудом. В старости она его отписала сыну, а сын его продал соседу. Как сегодня говорят - по тихой... Продал, а сам умер скоропостижно. И ее, старушку, выкинули на улицу, она умирала в старческом доме для русских в Сент-Женевьев-де-Буа.
Кстати, люблю этот городок, там до сих пор сохранился русский дух. Там кладбище русское, на котором похоронены очень многие, кого принято сегодня назвать русской совестью. Там очень спокойно и пронзительно. Душа там лечится. Я то кладбище еще помню крошечным захоронением, которое было в густом, непроходимом лесу.
С мужем своим, Колей Триполитовым познакомилась случайно. Он был врангелевский офицер, в Париж бежал из Одессы под чужим именем после известных событий. Танцовщик он был очень способный. Его первая жена, балерина Смирнова, рано и скоропостижно умерла, Коле нужна была новая партнерша. Ему посоветовали попробовать создать дуэт со мной. Он позвонил, это была любовь даже не с первого взгляда, а с первого слова. Я влюбилась в его голос. И эта любовь живет во мне до сих пор, хотя Коли моего нет уже сорок один год. Вы верите? Так бывает…
Мы с Колей танцевали в последнем турне труппы полковника де Базиля, очень известном и трудном турне. Объехали почти всю Европу, устроив настоящий танцевальный марафон. Труппа была большая, и принимали нас замечательно. В коллективе - жесткая дисциплина, без дисциплины в балете никак.
В чем секрет русского балета? В его дивной школе! Тут, в Европе, такого не было, нашими педагогами были лучшие представители дореволюционного балета. Поэтому мы производили фурор. Первым стал учить французов русскому балету Серж Лифарь. Он принес в Париж настоящие балетные спектакли, а до этого там все напоминало кабаре. Кстати, мое первое потрясение от балета случилось в Париже, когда я увидела на сцене Сержа Лифаря в дуэте с гениальной Ольгой Спесивцевой.
В годы Второй мировой войны в Париже царили грусть и тоска, после шести часов вечера нельзя было выходить на улицу. Нельзя было зажигать свет в квартире, не работало метро и не ходил общественный транспорт. В жизни моей были единственные гастроли по оккупированной фашистами Франции, приходилось выступать перед ними. Верите, десятилетия прошли с той поры, а мне это вспоминать очень тяжело. Почему? Липко на душе как-то. Хоть и говорят, что у артиста есть зритель, и не важно, какой он. Но я с этим не согласна. Важно! Просто были такие обстоятельства, отказ от тех гастролей был подобен смерти. Танцевали за кусок хлеба в прямом смысле этого слова.
Русский Париж? Он был прекрасным. Отчаянным и веселым, разгульным и бесконечно тоскующим. Разные тут люди жили, но все они были очень русскими. По духу. Очень многие ушли из жизни с единственной мечтой - вернуться в Россию.
Нуриева видела на сцене, когда он был тут на гастролях. Бог танца! Абсолютный бог. Но был очень своевольный парень, гулял по ночам, проводил время в сомнительных компаниях и в очень специфических местах. Но в жизни так часто бывает: примерно поровну человеку дается таланта и порока. Я таких примеров знаю много.
Серж Лифарь. Его очень хорошо знала, не побоюсь этого слова, мы были дружны. Вот видите у меня в комнате два портрета, один моего мужа, а напротив портрет Сержа Лифаря - это говорит о моем отношении к Сержу.
Серж был очень русским парнем, свой человек. Он всегда всем представлялся не иначе как: "Серж Лифарь из Киева." Просил, чтобы и на его памятнике так и написали, его просьбу исполнили. Он бесконечно любил Россию, в творчество Пушкина был влюблен всей душой. Все, что он зарабатывал, тратил на то, что было как-то связано с именем Александра Сергеевича. Отдавал сумасшедшие деньги за рукописи и автографы великого русского поэта.
Знаю, что он очень хотел все это передать в Москву, вел даже переговоры с тогдашним министром культуры СССР мадам Фурцевой. Он взамен за эту пушкинскую сокровищницу просил разрешение поставить балет в Большом театре. Но мадам Фурцева ему это не позволила, советские считали его изменником Родины. И после смерти Сержа все это богатство растащили по аукционам, в Россию попали сущие крохи.
Кстати, когда в Париж приезжал на гастроли советский балет, мы с мужем не пропускали ни одного представления. Майя Плисецкая, Наталия Дудинская, Катя Максимова и Володя Васильев - это все эталоны танца. Но общаться с ними не было никакой возможности. Советским это было строго настрого запрещено. Они даже не могли вольно ходить по Парижу.
Счастливых русских судеб в Париже было очень мало. Мой Коля очень тосковал об Одессе, но ему не суждено было ее увидеть. Бог дал мне дважды побывать на его Родине, прекрасный город. Я нашла дом, в котором Коля родился, и здание, где он заканчивал кадетский корпус.
Мне довелось выступать однажды в одном концерте с Марлен Дитрих, время было военное, голодное, и не было никакого значения Марлен ты или не Марлен, за кусок хлеба работали. Запомнилась она высокой, статной, голубоглазой красоткой. Кстати, она жила недалеко от меня все свои последние затворнические десятилетия жизни. Она была зависима от алкоголя и наркотиков.
Россия - для меня родное. Странное дело, я там ведь почти не жила. Но Россия это Россия, и тоска по ней грызет меня всю жизнь. Я первый раз приехала в составе группы артистов Москву и Санкт-Петербург в те годы, когда у власти был Хрущев. Боже, как за нами следило КГБ! Мы шагу не могли свободно ступить. В магазинах шаром покати. Но Петербург и тогда меня потряс своей красотой! До слез. Ленинградом он для меня никогда не был, а только Петербург!
Несколько лет назад я ездила в Москву на автограф-сессию, когда ваш известный модельер и телевизионный ведущий Александр Васильев издал книгу обо мне лет двадцать назад. Мы познакомились с ним в Париже, в Гранд-опера, случайно. Рядом со мной оказался молодой человек, разговорились. Он представился коллекционером. Книга "Маленькая балерина", это плод наших долгих с ним разговоров. После этого началась моя слава (смеется).
Секрет долголетия? Честно скажу: а черт его знает. Живу и все. Живу одна, без помощниц, детей у меня нет. Муж не хотел плодить нищету, как он любил говорить. Я только три месяца как не вожу машину, просто не могу купить нужную деталь. Моя машина тоже немолодая, и с запчастями на нее проблема. Я хороший водитель - проехала почти всю Европу.
Все мои родные умерли рано. Видимо, мне Бог дал пожить за них всех. Пока танцевала, то держала форму, все таки балет - это жесткие рамки. Сейчас никакой диеты и никакой гимнастики. Лентяйка страшная. Все собираюсь, что с понедельника за себя возьмусь, понедельники идут, а я все никак не решусь. Рюмку водки? Могу! И даже не одну…
Может, Бог мне дал такой большой век из-за моего характера. Я оптимистка еще та! Всегда улыбаюсь, и очень редко плачу.
Я еще жить хочу! Не сочтите это за нахальство. Еще хочу поведать красивые места. Люблю летать на самолетах, жизнь люблю во всех ее проявлениях.
По-русски говорю крайне редко, новый мир, который меня окружает, - он уже не говорит по-русски. Сегодня из этого нового мира уходит красота, пришли голые пупки, и навстречу мне все чаще идет полуголая толпа. Ужас! Если бы моя мама все это увидела, она бы умерла еще раз.
В Париже сегодня уже не поешь настоящего русского борща, а то, что предлагают - уже не то. Я так и не научилась хорошо готовить, все на скорую руку. Салат, бифштекс, бокал вина и побежала.
Я думаю только на русском языке, по-французски мыслить так и не научилась. Это все от мамы, я с ней общалась только на русском. Иногда подумаю, как много мне лет, оторопь берет. И как она быстро пролетела. Вообще, все, что до пятидесяти лет смело можно называть молодостью.
У меня много новых молодых знакомых, я люблю общаться с молодыми. В церковь, грешница, хожу редко. По большим праздникам.
Славяне - это иные люди. Мы острее принимаем утраты и радости. Славянская душа по сей день вызывает во Франции удивление. Мы очень эмоциональные, живем не головой, а сердцем. Французы менее эмоциональны, у них быстро пропадает интерес. Меня часто спрашивают про загадку русской души. Я не знаю, что ответить. Души-то и русских тоже разные. Просто мы если любим - то любим, если страдаем - то страдаем. Без полутонов.
Знаете, я до сих пор так и не смогла понять, для чего мы приходим в этот мир. Ради детей и продолжения рода? Не думаю, слишком как-то физиологично получается. Сколько умнейших людей ломали над этим голову и ломают, но ответа так и нет. Наверное, приходим просто, чтобы жить. И не отравлять жизнь тем, кто рядом. Хотя отравляем, часто отравляем…
Теперь из-за цифры в паспорте все чаще приходится думать о смерти. Это неприятно, но неизбежно. Я живу уже не в свое время, из моего поколения не осталось никого.
Осталась только одна моя подруга, которая на год старше меня. Она живет в Польше, я скоро к ней поеду в гости. Это нетрудно, села на автобус и вперед. Я верю, что после смерти есть жизнь. Так веселей жить…
Что скажу Богу при встрече? Поблагодарю его за всю свою жизнь. Нет, она не была легкой, она была честной и настоящей. Хотя почему была? Она еще продолжается.