Поделиться
Поэзия десятивековой давности - это глубокая древность? "Конечно!" Но из предисловия к антологии "Десять веков русской поэзии" (другое название - "Поэт в России - больше, чем поэт") мы вдруг узнаем, что впервые замысел этого издания возник у Евгения Евтушенко в начале 60-х годов во время встречи в парижском кафе с эмигрантским поэтом и критиком Георгием Адамовичем. Тогда они говорили, что хорошо бы выпустить единую антологию русской поэзии ХХ века, которая бы включала в себя поэтов советской России и русской эмиграции. Этот замысел Евгений Евтушенко по понятным причинам смог реализовать только в 90-е годы, когда вышла его антология "Строфы века", которую хвалили, ругали, о которой много спорили, но факт остается фактом: лучшей антологии пока никто не выпустил. А уже из этого замысла выросли пять томов нынешней антологии, первый том которой (безумно красивый и очень тяжелый!) мы можем сегодня держать в руках...
Замысел возник полвека назад. Это одна двадцатая того пути русской поэзии, который отражен в антологии. Тогда была жива Ахматова, первая книга которой "Вечер" вышла в 1912 году, то есть сто лет назад. А учителем Ахматовой и ее будущего мужа Гумилева был Иннокентий Анненский, вступивший на литературный путь в начале 90-х годов XIX века, когда еще был жив Афанасий Фет, родившийся в 1820 году, когда Пушкин был еще молодым поэтом и еще не начал "Евгения Онегина". Пушкина, "в гроб сходя", благословил Державин, крупнейший русский поэт XVIII века.
Академик Д.С. Лихачев писал: "Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине Х века". Но и за этим ощущением древности, которым мы вправе гордиться, не надо забывать, что человеческие истоки этой литературы находятся примерно за 10-15 физических прикосновений (рукопожатий, поцелуев, объятий), и если мы этого не чувствуем, мы не понимаем историю.
Новую антологию Евгения Евтушенко тоже, без сомнения, будут хвалить и будут ругать. Будут говорить о его нескромности. Еще бы: назвать собрание всей русской поэзии своей стихотворной строчкой! Еще будут говорить, что это дурной вкус - предварять каждого поэта своим эссе и даже своим стихотворением по случаю... Но все эти разговоры ничего не стоят. Взглянем на вещи проще. То, что сделал Евгений Евтушенко, мог сделать он один с помощью одного научного редактора Владимира Радзишевского, одного издателя-энтузиаста Вячеслава Волкова ("Русскiй мiръ") и очень маленького издательского коллектива. И лучше задумаемся над тем, почему в богатейшей стране мира вдруг не находится средств на то, чтобы знаменитый русский поэт, которому в этом году исполнилось 80 лет, спокойно и без нервов издал подобную антологию? Почему эти деньги приходится собирать по крохам, почему ее полное издание все время затягивается? И главный вопрос: дойдет ли она хотя бы до учителей-словесников и городских библиотек?
Не то что читать, но и просто листать первый том антологии Евгения Евтушенко глубоко поучительно. Ее личностный характер, по-моему, ей ничуть не вредит, потому что эта антология не могла получиться иной. Для Евтушенко десять веков русской поэзии - факт его личной жизни. Он этого и не скрывает и этим щедро делится с читателями. Он захлебывается от радости личного обладания этим богатством, но и делится этим с тысячами тех, кто этой радости лишен, кто просто не будет копаться в научных изданиях.
И сколь бы "личной" эта антология ни была, ее масштаб потрясает с первого же тома. Панорама русской поэзии, нашей "национальной идеи", как считает составитель, так или иначе вырисовывается в ее объеме, потому что Евтушенко "любитель" страстный и дотошный, он никого не пропустит, каждому отведет место и скорее переберет, чем не доберет. Спорный вопрос: стоило ли включать в антологию письма Курбского к Грозному, но так ли уж он важен? Важнее общая картина, от которой просто дух захватывает!
Отчетливо видишь и переживаешь, как вся древнерусская и средних веков поэзия пронизана муками и страданиями и не какими-то там душевными, а буквально физическими. Но эти корчи и стоны всегда просветляются удивительным достоинством русского человека и даже его ироническим взглядом на свои муки. А потому что вместе с этим живет непосредственное ощущение небесной перспективы, где рай и грехопадение случились как будто совсем недавно, как будто вчера, а завтра вот-вот будет жизнь вечная.
В XVIII веке в нашу поэзию врывается струя эпикурейства, воспевания телесных радостей, даже порока, чего в Древней Руси быть не могло. Но и раздается грозный окрик Гавриила Державина: "Река времен в своем стремленьи / Уносит все дела людей / И топит в пропасти забвенья / Народы, царства и царей. /А если что и остается / Чрез звуки лиры и трубы, / То вечности жерлом пожрется / И общей не уйдет судьбы!"
И наконец, Пушкин, завершающий первый том антологии, словно бы проходит предшествующий путь обратным порядком, от телесных радостей до небесных молитв и мук совести, но уже глубоко личных и душевных. И в этом фокусе светская поэзия обретает, наконец, свой язык и стиль...