Поделиться
На самом деле к юбилею два музея подготовили его выставки. ГМИИ им. Пушкина сосредоточился на графическом наследии Голицына, показав летом в Музее личных коллекций его рисунки, гравюры, акварели. Третьяковская галерея - на живописном, сделав центром экспозиции в Инженерном корпусе картины 1970-2000-х. При том, что каждая из выставок шире заявленных рамок, отделить графика Иллариона Голицына от живописца Иллариона Голицына (а есть еще и скульптор) оказалось проще, чем, скажем, князя, потомка двух древнейших фамилий России - Голицыных и Трубецких, от художника-шестидесятника.
Впрочем, на первый взгляд причудливая странность этого соединения не бросается в глаза. С одной стороны - родовые корни, с другой - координата современности, обозначающая время, когда циклы гравюр Голицына "Будни пригорода", "Времена года", портретная серия, в том числе посвященная Фаворскому, становятся известны, участвуют в зарубежных выставках. "Но "оттепель" была больше, чем закладкой в календаре, разделяющей время до доклада Хрущева на ХХ съезде и после. Шестидесятые в сознании многих рифмовались с двадцатыми. Дуновение свободы - с пламенем революции. Пусть рифма была неточна, но ершистые физики и лирики 1960-х и "комиссары в пыльных шлемах" ставились в один ряд - героев, прокладывающих столбовую дорогу в светлое будущее. Можно относиться по-разному к этому сближению. Но понятно, что Иллариона Голицына оно никак не могло вдохновлять. Не только потому, что его отец Владимир Михайлович Голицын, моряк и участник полярных экспедиций, художник, автор познавательных детских настольных игр "Колумбы", "Пираты", "Захват колоний", умер от голода в лагере в 1943-м. Не только потому, что семью "лишенцев" с тремя маленькими детьми выселяли-переселяли почти 10 раз. На выставке в Инженерном корпусе есть картина "Голицыны в Дмитрове" (1991), посвященная событиям 1935 года. Во дворе крохотного домика - выгруженный домашний скарб, к которому прислонены фамильные портреты прабабушек и дедушек, писанные в XVIII веке. Семья бесприютно сгрудилась перед крыльцом - то ли вселяются в новое пристанище, то ли покидают его. Потеряв все, родители спасали детей и... память о прадедах.
Удивительно ли, что Иллариона Голицына тема разрыва с прошлым никогда не привлекала? Напротив, вслед за Львом Николаевичем он мог бы повторить, что он любил "мысль семейную". Достаточно взглянуть на известную гравюру "Утро у Фаворского", где к изголовью тяжело больного старого художника прислонился тростинкой внук, чтобы понять, насколько тема преемственности, связи поколений драгоценна для художника. Этот мотив связан, конечно, темой природы, естественного обновления, но одновременно - с прочностью культурной традиции. В его гравюре "Осень" из цикла "Времена года" мы увидим семью художника в деревянном старом доме, занятую рубкой капусты и творчеством. Природа не выступает тут в качестве объекта покорения, ее вечные ритмы несут исцеляющую мудрость и надежду на будущее. В сущности, это очень пушкинский подход, явившийся в самый разгар ожиданий на новую модернизацию, освоение космоса и проч. В этом смысле Голицын был сыном отнюдь не советских шестидесятых, а совсем других эпох.
Как и для Пушкина и Толстого, для художника "мысль семейная" прочно связана с историей. Как и для этих писателей, история оказывается пространством очень личным, пронизанным памятью рода. Любопытно, что картины и акварели, посвященные теням прошлого, будь то "Встреча с XVIII веком" (1974) или акварель "Входящая в красном" (1977), оказываются очень камерными произведениями. Перед нами, в сущности, интерьер комнат, на стенах которых едва различимы старинные портреты. Тут нет ни куртуазной игривости Серебряного века, ни сентиментальной ностальгии, но есть - странным образом - ощущение сновидения, переживания незнакомого прошлого как личного эмоционального опыта. Казалось бы, графику должны быть ближе "мирискусники", но нет. Голицына не интересует эскапизм, бегство из времени. Просто потому, что прошлое для него - часть настоящего. В него нельзя сбежать. Оно и так рядом. Может быть, поэтому ему ближе опыт Матисса, чем Бенуа. К тому же в прошлом его волнует не блеск и слава придворного величия, а трагедия и умение остаться человеком в предложенных исторических обстоятельствах. В результате получается странный микст, в котором тревожная таинственность "Пиковой дамы" соединяется с напряженным огненным красным в "Большом красном интерьере" (2003). Сдвиг времени и пространства преодолевается полыханием цвета.
Другой "залог самостояния" художника - творчество. "Последние слова ко мне моего отца были: "Ларюшка, больше рисуй". Эти слова часто гнали меня впоследствии от лени и легкомыслия", - напишет он как-то. Стоит увидеть трагический автопортрет Голицына "Небо в мастерской" (2002), чтобы понять, что работа была еще одной опорой, помогавшей "быть самим собой".