Поделиться
По масштабности и разнообразию "русской темы", представленной в этом сезоне в афише Мет, аналогов в его истории нет. Активное вхождение русского репертуара на нью-йоркскую сцену началось с гастрольных визитов Мариинки и постоянного сотрудничества с Мет Валерия Гергиева. Премьеры последнего десятилетия: "Война и мир", "Пиковая дама", "Хованщина" (дирижер Кирилл Петренко), "Нос", наконец, новый "Евгений Онегин" - копродукция с Английской Национальной оперой. Сценическую редакцию спектакля Деборы Уорнер 2011 года для сцены Мет сделала ирландская актриса и режиссер Фиона Шоу.
Новый "Онегин", появившийся на сцене Мет, не претендует на модное радикальное высказывание, а содержит скромную попытку "поиграть" временами и смыслами, буквально, переместив действие из "золотого" пушкинского века в разночинно-народническую среду времен Чайковского. В результате вместо классической русской усадьбы действие первых сцен оперы разворачивается в каком-то уездном доме (сценограф Том Пай), хозяева которого ведут трудовую деятельность, укладывая урожай в ящики и коробки. И вместо ларинского варенья (метафора сладкой барской жизни), здесь пакуются бесконечные тыквы, а молодые герои явно претендуют на какую-то общественную миссию. Ленский в новой эпохе - не романтик-поэт, а уездный идеалист-народник в очках, сапогах и косоворотке, читающий стихи по бумажке. Ольга - "разночинка" с шаловливыми, несколько вульгарными реакциями. Татьяна - застенчивая, скрытная, беспрерывно читающая (вероятно, Фейербаха, а не Фета или Верлена), наконец, Онегин - типичный нигилист, отрицающий все. В таком раскладе есть и смысл, и нелепости, связанные с несоответствием пушкинскому слову. Есть и абсурд "псевдо-русского" - в процессии крестьян, с хоругвями и иконами под песню "Болят мои скоры ноженьки" приходящих к Лариным святить дом и тут же пускающихся в неистовый пляс, венчающийся перевернутой вниз головой в акробатическом шпагате крестьянкой. Или придуманная деятельность для няни, переворачивающей на ночь стулья на стол, чтобы утром, под разговор с Татьяной опускать их на пол.
Но главной осью этого спектакля оказывается все-таки не трактовка, а сильный каст солистов, которые вместе с Гергиевым вытянули постановку в музыкальной части. У Анны Нетребко образ Татьяны - незаметной, застенчивой девушки из захолустья, не слишком убеждает в первых сценах, а установка на красивое, гладкое пение перестает работать в драматической сцене письма, но в финале ее Татьяна, словно срисованная с Анны Карениной Толстого, очаровывает аристократически сдержанным выражением страсти, детальной нюансировкой каждого вокального "жеста", и какой-то невероятно пронзительной ферматой на: "О-о-о! счастье было так возможно".
Надо заметить, что практически все женские персонажи в этом спектакле исполняются российскими певицами: Ольга - Оксана Волкова, по роли глуповатая провинциалка чеховского "розлива", пляшущая под стихи Ленского, с прекрасной вокальной отделкой партии, няня - Лариса Дядькова, с низкими глубокими красками голоса, отлично прозвучавшая у Елены Заремба Ларина - европеизированная, устраивающая изысканные приемы в доме с французом Трике. Онегина и Ленского в спектакле пели польские голоса: Мариуш Квечень и Петр Бечала. Бечала оказался, несмотря на поэзию "по бумажке", чрезвычайно страстным Ленским, с "лирикой" - длинными легато, ферматами, верхними нотами, а Квечень - наоборот, аскетичным по средствам, но раскрутившимся внезапно, как пружина, в эмоциональной финальной сцене с Татьяной. Князя Гремина - не инвалида войны и не пожилого супруга, а человека дела, действия актерски точно исполнил солист Мариинки Алексей Тановицкий. Весь этот ансамбль так же, как и хоры, неудобно загнанные режиссером в арьер сцены, вел Валерий Гергиев, представивший достаточно неожиданную для себя трактовку партитуры. Оркестр Мет звучал прозрачно, мягко, иногда в разреженных темпах, словно "вырисовывая" кистью лирическую партитуру Чайковского.
Кардинально другим предстал под руководством Гергиева оркестр Мет в спектакле Шостаковича "Нос". Это был ёрнический, лихорадочно стремительный, жесткий по тембральным краскам, графически точный, безошибочно сталкивающий темпы, ритмы - даже не оркестр, а почти машинный механизм, раскручивавший, как шестеренки, футуристическую, гротескную музыкальную ткань Шостаковича. Спектакль 2010 года, поставленный в Мет знаменитым южноафриканским художником и режиссером Уильямом Кентриджем, вернулся на его сцену, вновь собирая аншлаги в почти четырехтысячном зале Мет.
Как известно, Шостакович интерпретировал "Нос" Гоголя в сюрреалистическом ключе, переместив коллежского асессора Ковалева, потерявшего свой нос, из времен аристократического Петербурга в звуковое пространство, наполненное ритмами совершенно другой эпохи - 20-х советских годов. При этом трактовка гоголевского текста приобрела у Шостаковича очертания "записок сумасшедшего" - с лихорадочными состояниями героев, искаженной действительностью, мороками, галлюцинациями. Кентридж с поразительной точностью уловил эту музыкальную и художественную фактуру партитуры, соединив ее с эстетическим модернизмом 20-х годов: конструктивизмом, культом газетных тиражей и лапидарных смыслов лозунгов. Его оформление "Носа" в Мет стало сенсационным. 16 сцен оперы он "упаковал" в газетную бумагу, обозначив внутри сюрреалистические пространства жилища Ковалева и цирюльника Ивана Яковлевича, газетной редакции и Казанского собора, Летнего сада, Невского проспекта. Анимационный нос, отделившийся от асессора, зажил своей жизнью на экране, материализуясь в газетном "папье-маше" или в разливающемся с галереи Казанского храма сладком теноровом соло (Александр Льюис). В спектакле, как и в больном воображении, оказалось спрессовано больше пространств, подсюжетов, линий историй, чем предполагал первоначальный сюжет. Но и у Шостаковича эту сюрреалистическую структуру озвучивали более 70 солистов, часть которых на сцене Мет была из Мариинского театра: Владимир Огновенко (Иван Яковлевич, цирюльник), Андрей Попов (квартальный), Геннадий Беззубенков (доктор) Сергей Скороходов (Иван, слуга) и др. В партии асессора Ковалева выступил бразильский баритон Паоло Жот. Спектакль оказался реальным триумфом партитуры Шостаковича, причем со счастливым финалом, поскольку вернувшийся к асессору нос так и не отвалился, как это саркастически изображает в яме оркестр Мариинского театра.