Старую пьесу Александра Володина она отворила совсем не тем сентиментально-сладким и мелодраматическим ключом, которым ее часто открывают. Она впустила в нее столько боли и жестокой, порой кровавой правды о природе любви, что то и дело в ней слышатся отголоски совсем другого автора. В маленьких, почти документальных фрагментах судебных бракоразводных процессов, использованных в пьесе, во всем экспрессивном строе спектакля, нервном и открытом навстречу боли, ясно обнаруживаются следы Достоевского, автора, которого так подробно исследовал другой режиссер Московского тюза, по совместительству муж Яновской, Кама Гинкас.
В том, как Яновская (вместе со своим постоянным соавтором Сергеем Бархиным) решает пространство и время спектакля, собираются темы, мотивы и ситуации других спектаклей режиссера. Эмоциональная открытость женщины, чье чувство может толкнуть ее на край безумия - так играет юную Катю София Сливина - вдруг напоминает нам совсем иных персонажей театра Яновской: Катерину Юлии Свежаковой из "Грозы", или находящихся в пограничном состоянии героинь "Трамвая "Желания". Развод Кати и Мити Лавровых не кажется Яновской чем-то пустяшным, как и все иные истории пьесы. Катя Софии Сливиной - юная жена, чей гармоничный мир рухнул в одночасье от глупых подозрений в измене - дрожит как застывшая в зрачке слеза, как натянутся до предела струна - на самом пороге отчаянья, безумия, самоубийства. Способность молодой актрисы пластически и психологически точно сыграть пограничное состояние, нигде не впав в банальность, поражает. Ее рассказ Мите об аварии на дороге, о крике женщины, который все звучал и звучал у нее в ушах, становится той гранью, за которой возможен срыв. Скованное тело, ставшее вдруг похожим на взбесившийся автомат, падение на колени, почти механическое, лишенное эмоций, застывший как будто веселый взгляд, усмешка некстати - отложенная на бесконечность реакция боли - в том, как играет срыв София Сливина, чувствуется сильное, магнетическое дарование актриса и блестящий разбор режиссера . Так же "смято", "косноязычно" и сдержанно проявляет сложнейшие психологические реакции Евгений Волоцкий играющий ее молодого мужа Митю Лаврова.
Тот же образ свернутой внутрь душевной боли, дрожь несостоявшейся или отложенной на неопределенное будущее жизни, вытесненной биографии видим мы почти во всех "парах", проходящих сквозь спектакль Яновской. Вот две сестры эксцентрично входят в "комнату" Кати и Мити, чтобы договориться об обмене квартиры: Екатерина Кирчак ведет за руку свою старшую сестру - как ребенка, как возлюбленную, как мать. В ее дуэте с Татьяной Канаевой - и почти цирковая эксцентрика, клоунада, и предельный, надрывный психологический рисунок. Неважно, какие "двое" образуют союз, в нем всегда будет много болезненного, кровного и бессознательного. Любой союз - проекция наших иллюзий, мифов, комплексов и несовершенств. Взяв за руку свою маленькую старшую сестру (не ту ли самую, что когда-то возникла в одноименной пьесе?), героиня Екатерины Кирчак выходит их "квартиры" со странным выражением лица - спокойным и гордым, с обретением нового знания и новой боли: нет другой жизни, нет другой любви, чем та, которая уже дана вам.
Обретению этого нового, "мудрого" знания посвящены вся маленькие истории и скетчи спектакля Яновской. В истории Никулиных интеллигентный пожилой мужчина (Вячеслав Платонов) и его полная самоотверженности жена (Наталья Корчагина) действует тот же принцип сложной правды об отношениях людей: отпуская мужа к внезапной встреченной им старой возлюбленной, давая ему право реализовать собственный миф, воплотить свою иллюзию, она (как и он) трагически сознает обреченность этого нового союза, но не смеет ему помешать. Так же устроена и семейная история "интеллигентного пьяницы" Шумилова и его многодетной жены. В блистательном комическом дуэте Екатерины Александрушкиной и Олега Реброва мы следим за невыносимо "достоевской", нерасторжимой связью ("привычка свыше нам дана"?): пьяница-муж уже давно стал частью ее материнского "тела", почти усыновлен, да и порожден ею - ее привязанностью, всепрощением и…любовью.
Но помимо этих распадающихся на наших глазах "союзов", есть в спектакле Яновской еще и одиноко блуждающие женщины - так часто возникающие в драматургии Володина. Главная из них - судья Виктории Верберг, строгая, уставшая и невыносимо одинокая. Ее отрешенные, формальные интонации ("синий чулок") мы слышим весь объем ее одиночества. Но и здесь актриса и режиссер не позволяют себе никакой сентиментальной слезливости. Ей тоже придется прокричать и выплакать свою страшную историю позднего прозрения, историю многократно и упорно отторгнутого чувства, историю неверия в возможность счастья, историю своих неизжитых комплексов.
В театре Яновской нет ни молодых, ни старых - все здесь оказываются детьми, мучительно преодолевающими свой инфантилизм, порой - у самой смертной черты. Бродящая по сцене призраком старой пьесы Агафья Тихоновна (Оксана Лагутина) все рассказывает и рассказывает, как хорош был мужчина, выпрыгнувший в окно, как не может она забыть его, несмотря на замужество. Она бродит призраком невоплощенного чувства, призраком невоплощенной любви, призраком безумия, вечно грозящего женщине на грани нервного срыва.
В пространстве Сергея Бархина - так же свободно как в сценическом тексте Яновской - возникают старые и новые вещи, фрагменты чужих квартир и растоптанных судеб, там стулья висят на стенах, и внезапно открываются окна. Город шумит, толкается в их пространстве, и его смятенные и еле различимые в суете голоса сливаются в один стон: "Я скучаю по тебе".