24.10.2013 23:12

Юрий Лепский: В Петербурге даже гранит научили уважать пешехода

Мой маршрут такой: я иду по Невскому от площади Восстания до Литейного проспекта, поворачиваю направо и следую до пересечения Литейного с улицей Пестеля, бывшей Пантелеймоновской. У дома Мурузи я перейду на противоположную сторону проспекта и возвращусь до Фонтанного дома с музеем Анны Андреевны Ахматовой. Там мне нужно заглянуть в одну комнату... Оттуда я выйду дворами опять на улицу Пестеля и от Инженерного замка поверну направо, в Летний сад. У этого запутанного маршрута есть своя логика, воспитанная годами любви к Петербургу.

Я люблю Петербург за то, что при всей его имперскости он сохранил и по сию пору человеческий масштаб. Вот я иду по Невскому и c удовольствием замечаю, с какой любовью и тщанием уложены и подогнаны друг к другу тяжеленные гранитные плиты, которыми вымощена пешеходная часть проспекта. Как этот имперский гранит струится и услужливо изгибается на пешеходных переходах, как он высок, строг и суров к автомобилям, едущим по Невскому. На пешеходной части проспекта нет ни единого авто. Никому тут не придет в голову заехать на крутом джипе на территорию пешехода. Более того, никто не сделает на Невском стоянку. "Запрещено" - не аргумент. На московской Тверской тоже "запрещено"... Здесь ощутимо меньше хамства и больше молчаливого уважения и, если хотите, сострадания человеку. Отчего это? От памяти о блокаде? От поразительной архитектуры, которая говорит с людьми и по сей день своим прекрасным языком? Не знаю. Во всяком случае, тут научили гранит и механизмы уважать пешехода. Может быть, кто-то здесь догадался, что на скорости и с таблетками в ушах поэтами не становятся. Поэтами становятся медленные пешеходы. Один из них как-то написал, что обнаружил в себе поэта, когда стоял, облокотившись на гранит Дворцовой набережной, и ему показалось, что вместе с Невой мимо него плывет воздух, протекая сквозь пальцы...

Я иду по Литейному к дому Мурузи, к дому этого пешехода. Теперь на балконе квартиры N 28, где он жил когда-то с отцом и матерью в полутора комнатах обычной ленинградской коммуналки, - его портрет. А в двухстах метрах отсюда, на первом этаже Фонтанного дома Ахматовой, - небольшое помещение, которое называется "Американский кабинет Иосифа Бродского". Его вдова Мария привезла в Питер мебель и предметы, сопровождавшие поэта в Саут-Хэдли, где он преподавал, изгнанный из любимого им города. Вот его письменный стол. На стене - фотографии его любимых Ахматовой и Одена. На столе - фото мамы, Марии Моисеевны, и отца, Александра Ивановича, умерших в Ленинграде, так и не повидав сына. Им не разрешили выехать в Америку. Не разрешила советская власть, ненавидевшая его и этот город, делавший поэтов из обычных пешеходов.

Питерским двором я прошмыгнул в любимый им Летний сад, скульптуры которого уже укутывали мешковиной в предчувствии скорого снега. По неукутанным катились чистые слезки дождя...