Поделиться
"Кабак-город" - колыбель революции
В 1900 году на 120 ростовских заводах работало чуть более 15 тысяч человек. Самая большая концентрация их приходилась на долю крупнейших в регионе Владикавказских железнодорожных мастерских. Возникли они в 1874 году, когда нити железных дорог перепоясали Дон и потянулись на Северный Кавказ. Тогда из центральных губерний сюда пригнали человек 300-350 простых русских крестьян, которые за последующие четверть века превратили деревянные бараки в механический завод, а грязные сараи Затемерничья в более-менее приличный рабочий район с населением в 30 тысяч душ.
Народ работящий, умеющий и повеселиться и побузить. Вспомним знаменитую горьковскую "Мать": большевик Павел Власов вначале после работы лишь водку хлестал, на гармошке наяривал да частенько вваливался домой с побитой мордой. Ничего удивительного - так жила тогда вся рабочая Россия, не инфицированная еще вирусом объединения пролетариев всех стран.
На районе Темерник народ развлекался тоже нехитро. Кабаков было чуть ли не больше, чем жителей. Весь проспект Коцебу (ныне улица Ставского) между собой именовался кабацким: трактиры Безносова, Кулагина, виноторговля Трифонова, кабак Рыбкина, ренсковые погреба при бакалейных лавочках Долгова, Соколова, Машонкина…На небольшой площади перед главными железнодорожными мастерскими приютилась целая дюжина различных забегаловок. В день выпивалось до тысячи ведер "монопольки" - нынешний Ростов позавидует.
Проезжий столичный журналист разгульный Женька Марков после недельного ростовского запоя восхищенно промычал: "Ростов пьет сногсшибательно и главным образом казенное столовое вино. Мы выпиваем в день до тысячи (тысячи!) ведер "монополии". Каждый ростовчанин, считая стариков и детей младенческого возраста, выпивает около одной сотки в день. Тратим мы на сие пьяное дело трех миллионов в год, 240000 рублей в месяц, 8000 ежедневно...". Затем уже в Питере тиснул в газетенке - "Кабак-город".
Ну, а когда Темерник откушает свою порцию "ведер", он продолжает развлечения в Камышевахской балке. Она самая ближняя и удобная - верста в длину, полторы сотни саженей в ширину. По воскресеньям после церкви, на праздники, а также, святое дело, на Масленицу сюда стекались тысячи работяг с Затемерничья. С другой стороны спешили такие же весельчаки из казачьей станицы Гниловской, зело бойкие до всенародно любимой русской забавы под названием мордобой. И начиналась потеха стенка на стенку. Без злобы и памятозлобства, до кровавой юшки, лежачего не бить, никаких тесаков и заточек - кодекс чести русских кулачных боев, за которым строго следили хмурые городовые.
Одним словом, жизненная схема чернокартузного Темерника была до крайности упрощена: мастерские (фабрика Панченко, завод "Союз", заводы газовый, кирпичный и др.) - кабак - церковь - Камышеваха. Никаких волнений здесь отродясь не бывало. Эпизодическое участие в ныне малоизвестном еврейском погроме 1883 года не в счет. Собственно говоря, и трясти-то основы самодержавия на лояльном Дону было некому. Заговоры, покушения, тайные общества, народовольцы, экспроприации отсутствовали полностью.
"Страшно законспирированный" Донской комитет РСДРП был настолько несерьезен, что больше напоминал "неуловимого Джо", которого никто не ловит потому, что он попросту никому не нужен. Донское жандармское управление (ДОЖУ) его фактически игнорировало. Отчаянных голов там не наблюдалось, да и вообще Донком по большей части напоминал о своем существовании тем, что печатал 2,5 тысячи листовок в год с призывами защищать "экономические интересы людей труда". За весь 1901 год выпустили всего пять прокламаций. По данным партийного архива Ростовской области, в начале 1901 года на 15 тысяч рабочих (сюда включали домашнюю прислугу, сторожей, извозчиков и иных подобных пролетариев) в Ростове было 6-7 кружков и 3-4 пропагандиста. Все до единого известны ДОЖУ, которое периодически, больше для проформы, выхватывала из их числа наиболее горячих и ссылала на несколько лет поостыть на сибирские курорты. Палачи, что возьмешь…
Экономический мотив
Однако южнороссийская тишь да гладь никак не устраивала пламенных революционеров из женевских пивных. Летом 1902 года в Ростов из-за границы приехал 28-летний инженер Яков Драбкин, уроженец рязанского города Сапожок. Личность в городе известная, в свое время пописывал высоконравственные статейки во вполне благопристойной литературной газете "Донская речь" и "Приазовском крае". Потом втихаря исчез с донских берегов, явившись вновь уже поднадзорным "профессиональным революционером". То бишь, бездельником, ибо работать не собирался, а мечтал поучаствовать здесь в чем-нибудь эдаком, о чем можно было б состряпать статейку в супертенденциозную заграничную "Искру" - беспринципный маккиавелист Ленин, как ребенок, радовался любым, даже самым фантастическим слухам о беспорядках в России.
В Донкоме Драбкин особого энтузиазма не обнаружил. Никто не хотел раздражать весьма либерального шефа ДОЖУ полковника Тихоновича, позволявшего им забавляться детскими играми в карбонариев. Молодые ростовские капиталисты, вчерашние лапотники, на своих предприятиях особо гайки не закручивали, да и среди самих рабочих больше преобладали зубатовские настроения мирного разрешения трудовых споров. Бунтовать желающих не было.По данным современных донских историков, забастовки в Ростове частенько инспирировались владельцами конкурирующих предприятий. Скажем, шести табачным фабрикам в городе было явно тесно. А выставить ведер пять-десять водки для того, чтобы парализовать на денек-другой работу конкурентам, - плевое дело.
С восторгом драбкинскую идею об "эдаком" поддержал лишь комитетский "ястреб" Сашка Локерман, его бывший коллега по "Донской речи", сам бредивший "эффектным инцидентом" с кровью и человеческими жертвами ради возбуждения недовольства масс самодержавием. В итоге вялый спор свелся всего лишь к организации забастовки.
Где?
Никто не смог выдвинуть никакой реальной версии - стачечного опыта в Ростове вообще не было. Единственное, что смогли вспомнить донкомовцы из "прецедентов", - буза в Главных железнодорожных мастерских восьмилетней давности. Побузили в 1894 году в мастерских (спустя тридцать лет это гордо назовут первой стачкой), побили стекла, поорали на начальство - оно признало правоту мастеровых, мигом открыло для работяг столовую, клуб, воскресную школу. Политики ни-ни, духом ее не пахло, хотя мастерские и приобрели после этого в полицейской среде репутацию "центра и рассадника вредного влияния". Но здесь было хоть что-то.
На мастерских решили остановиться, благо членами Донкома были сразу трое человек оттуда. Существенными плюсами здесь являлся предыдущий "победный" опыт, самая большая в городе концентрация "гегемона", близость Темерницкого поселения, где в случае неудачи пришлось бы укрываться, близость железной дороги, по которой через своих людей можно было б смотать из Ростова.
К тому же один из молодых комитетчиков, 25-летний Ваня Ставский, с опытом полуторагодовой отсидки "за политику", слесарил в мастерских, стало быть, знал, на кого при бузе там можно положиться. В ожидании удобного предлога запустили на полную мощность первобытную типографию. За несколько месяцев наштамповали прокламаций аж под 60 тысяч (Яша Драбкин для "заказанной стачки" из-за границы привез кое-какие деньжата от Ильича), вместо традиционных ежегодных 2,5 тысячи.
Кто их читал, непонятно - по переписи 1897 года в Ростове проживало чуть меньше 120 тысяч душ. Грамотность населения была на известном уровне, и, если учесть социальную направленность листовок (не вручать же их городовым и купцам), то для достижения наибольшего эффекта следовало сунуть бумажонку практически каждому ветхому деду и грудному младенцу. Иначе пропадал весь смысл этого мартышкиного труда. Возможно поэтому, по воспоминаниям очевидцев, ворохи прокламаций находили во всех мыслимых и немыслимых местах мастерских. Даже на гвоздике в отхожем месте лохматой горкой топорщились призывы бросать работу. Ветер гонял бумажный смерч по улицам, а ленивая Темерничка сносила макулатуру в Дон-батюшку.
Более того, смысла в этом бумажном буме не было никакого, ибо, по словам тех же очевидцев, по тревожному гудку 4 ноября, кроме самих бузотеров, никто в мастерских не знал о начале "великой стачки".
Повод для выступления был буквально высосан из пальца. В субботу, 2 ноября, мастер котельного цеха Вицкевич сдал в бухгалтерию ведомость по работе бригады Васильева по сниженным расценкам. Сто лет спустя трудно судить, насколько обоснованы были действия мастера, лихоимцев на Руси всегда хватало. Не исключено, что где-то и перегнул далеко не самый любимый мастеровщиной мужик. Васильев пошел разбираться. Слово за слово, и в бухгалтерии чуть не устроили потасовку. На шум примчался начальник мастерских поляк Дзевонский, растащил драчунов, заверил бригадира, что вышла "ошибка в расчетах", и пообещал уладить инцидент.
Казалось бы, чего же боле? Можно ли из-за обыденной служебной ерунды затевать конфликт на три недели? Оказывается, еще как, если уплачено…
Донком ухватился за скандальчик, как утопающий за соломинку. В воскресенье, 3 ноября, на очередном камышевахском "саммите" с традиционной пьянкой и молодецким мордобоем комитетчики убеждали кулачных бойцов в необходимости назавтра бросить работу и затеять бучу. Типография всю ночь напролет штамповала прокламации, Донком до утра дымил, обсуждая план кампании.
4 ноября в 9.30 в мастерских неожиданно раздался тревожный гудок. Невнимательно читавшие листовки ринулись в кузнечный цех узнать, не пожар ли. В цеху стояли несколько рабочих и с криками "ура" призывали всех "шабашить". К ним присоединилась молодежь из посвященных. Остальные, недоумевая, последовали за буянами в котельный цех. Там под вопли "бросай работу" началась раздача листовок "Обращение РСДРП к рабочим Владикавказской железной дороги".
Следует пояснить, что котельный цех - один из основных на механическом заводе, его остановка может привести к серьезной аварии. Поэтому администрация, созвонившись с мастером, распорядилась стравить пар из-за боязни порчи машин и фактически сама остановила работу в мастерских. Тем временем толпа, обрастая, как снежный ком, переместилась в инструментальный цех. Туда же прибежал запыхавшийся станционный жандарм. Представителю правопорядка выдали достаточно показательную фразу: "Не беспокойтесь, мы ничего не сделаем мастерским и вам, а работу прекращаем".
По телефону был срочно вызван помощник начальника ДОЖУ подполковник Никандр Артемьев (более известный среди ростовцев как Мопс) и полицмейстер Колпинов. Настроенный миролюбиво полицмейстер принялся убеждать рабочих разойтись и решить проблему в спокойной обстановке. Его доходчивая и обстоятельная речь подействовала на собравшихся, и те тут же порешили прекратить бузу. Однако на выходе из цеха их ждали здоровенные детины, которых никто у станка отродясь не видел, зато в камышевахских баталиях они всегда были в первых рядах. Эти еще более доходчиво объяснили, что ожидает тех, кто рискнет вернуться на работу. Пришлось остаться.
Более того, не помещаясь в цеху, сотни людей перебрались еще дальше к будке проходной, поближе к дюжине забегаловок на площади. Здесь была зачитана петиция, состоящая из ряда требований к администрации, в числе которых основными были 9-часовой рабочий день, прекращение работы по субботам и накануне праздников в 14.00, повышение зарплаты на 20%, расценок не менее 50% от жалования, повышение табеля расценок во всех цехах, отмена штрафов за неявку на работу, удаление мастеров Вицкевича и Чернявского, устройство школ для детей рабочих.
Опять же, никаких политических притязаний, никакого "долой самодержавие". Вскоре к бузотерам прибыли управляющий дорогой Иван Иноземцев с начальником мастерских. Естественно, перекричать подогретую толпу им было не по силам, поэтому они договорились с митингующими о том, что те выберут делегацию, представят свои претензии в письменном виде и обсудят это с администрацией. Толпа с этим согласилась и умиротворенно разошлась по домам. В полицейском донесении точно зафиксировано время - 15.00.
Начальник ростовского отделения Владикавказского железнодорожного жандармско-полицейского управления подполковник Илья Иванов в своем подробнейшем докладе обо всем этом в департамент полиции в конце сделал важную приписку: "все были трезвые". Очевидно, знал его благородие, что подобное обычно без "зеленого змия" не обходилось. Интересно, что в последующих донесениях подполковника этой приписки уже не отмечалось…
Следующий день прошел абсолютно спокойно, что никак не могло устроить зачинщиков скандала. Вечером на заседании Донкома неугомонный Локерман вновь предложил "для эффектного инцидента" организовать демонстрацию по Большой Садовой. Позарез нужны были кровь и "мученики за свободу". Комитетчики с сожалением констатировали: "Рано!" Попробовали было сагитировать рабочих с соседних предприятий. Кое-где это удалось - под железнодорожный шумок предъявили ряд собственных требований к хозяевам и не вышли на работу табачники фабрики Асмолова, цементники "Союза", плугостроители "Аксая" и ряд мелких мастерских. На фабрике Токарева все вопросы были решены в один день, и уже к вечеру рабочие вернулись в цеха. Большинство же предприятий города вообще проигнорировали казавшиеся им нереальными требования мастеровых.
Еще пару дней толпа собиралась во дворе мастерских, ждали ответа от министра путей сообщения, к которому Иноземцев отправил запрос с требованиями мастеровых. Все проходило без эксцессов. Либеральный полковник Тихонович даже не отдавал приказа об аресте зачинщиков - лучший показатель спокойного развития событий. Тем временем двор мастерских уже не вмещал всех желающих поглазеть на диковинное для Ростова зрелище - стачку.
Бодрый глас из толпы предложил сменить обстановку. Толпа в несколько тысяч человек организованно перетекла в ближайшую балку Камышеваху, превратив ее в импровизированный местный Гайд-парк. Кроме удобного склона-амфитеатра у нее было одно неоспоримое преимущество: рядом находились песчаные карьеры, где лежали груды битого камня для завода "Союз". Мало ли для чего они могли пригодиться. Скажем, для "эффектного инцидента".
В плети
8 ноября наконец пришла телеграмма от министра. Ее зачитал прямо в балке подполковник Иванов. Князь Михаил Хилков (по выражению Витте, "милейший человек, но совсем не администратор") резко отвергал "силовое давление на правительство" и признавал "требования, не заслуживающими удовлетворения". Толпа забурлила. Такая резкая отповедь расколола бастующих. По донесениям полиции, одни призывали выйти на работу от греха подальше, другие - продолжать стачку. Постоянно выступали два оратора - один рабочий, другой "интеллигент". В результате страсти настолько раскалились, что по старой доброй камышевахской традиции в балке началась потасовка между сторонниками и противниками крайних мер. На этой дружественной ноте завершился еще один день. Впоследствии "Искра" объявит эту безобразную свалку "провокацией переодетых жандармов".
В тот же день делегация ростовского купечества посетила войскового наказного атамана генерал-майора Константина Максимовича (бывший командир лейб-гвардии конно-гренадерского полка) с прошением принять меры к подавлению беспорядков, ибо убытки заводчиков и негоциантов от постоянной беготни любопытных рабочих в Камышеваху с последующим обсуждением событий всем миром превращали фабрики в балаган. Тот им посочувствовал, но развел руками. У него на весь Ростов было две сотни штыков гарнизона.
Связались с Новочеркасском. Оттуда выслали казачью сотню и жиденькую команду пехотинцев, набранную сплошь из новобранцев. Этими силами в раннее субботнее утро, пока камышевахские бойцы отсыпались после весело проведенной пятницы, заняли балку, решив таким примитивным образом лишить бунтарей любимого Гайд-парка. Толку от этого было мало - толпа переместилась чуть ближе к грудам кирпича и продолжила бузу.
Попробовали проверить их на испуг: конный эскадрон пошел на чернокартузников рысью, желая "в плети взять мастеровщину". И тут мимо - серая масса рухнула под конские копыта - топчи, коль креста на тебе нет! Казаки отпрянули, крест был на каждом. Вездесущий подполковник Иванов тут же отозвал верховых.
Камышеваха давно уже стала Меккой для ротозеев. Прилично одетые господа на рысаках ежедневно заезжали сюда полюбопытствовать, а затем трезвонили об этом на весь Ростов. При них неудобно было затевать свалку. Иванов вызвал на переговоры самого активного горлопана - слесаря Ставского. Принес кипу брошюр в зубатовском духе "Душевное слово к рабочим", предложил, дабы не накалять обстановку с обеих сторон, избрать делегацию к атаману и решать вопросы с ним. А пока суд да дело, разойтись. Тот согласился.
Как вечером доносили филеры, пока шли переговоры, кто-то из толпы взвизгнул: "Долой самодержавие!" Ему мигом надавали по шее и совершенно серьезно пригрозили всем потенциальным провокаторам, что "если рабочих будут запутывать в политику, они выйдут из забастовки". На этом "борьба с самодержавием" в ростовской стачке и ограничилась. Подобных вопросов больше не поднималось. А все остальное - мифология "Краткого курса истории ВКП (б)".
Атаман Максимович делегацию выслушал, пообещал разобраться и разрешил еще раз "собрать сходку". Однако, когда управление дороги согласилось пойти на уступки и удовлетворить требования стачечников (кроме 9-часового рабочего дня и отмены штрафов), Максимович наложил свое категорическое вето - подобный прецедент грозил разложить весь Ростов.
Эффектный инцидент 11 ноября - переломный день стачки
С утра полковник Тихонович доносил: "Забастовка продолжается с тупым волнением. Толпа около трех тысяч человек ежедневно собирается в балке к 11 часам. Говорят о стойкой, но спокойной забастовке…" Пока он это писал, спокойствие в Камышевахе уже закончилось. Если верить "Искре", утром проезжавшие по Темернику казаки сцепились с группой женщин. Те "прогнали их и отобрали четыре пики". Хороши же казаки, которых бабы разоружили. И, хотя "правдивость" "Искры" уступает разве что реляциям с театров боевых действий, какая-то стычка, несомненно, была.
Взбешенный провокацией Максимович стянул в балку пять взводов солдат и сотню новочеркасских новобранцев. Полицейский полковник Макеев охрип, уговаривая толпу разойтись и не брать грех на душу. В ответ услышал хохот, улюлюканье и затейливый темерницкий мат. В 10.30 спешенная казачья полусотня взяла матерщинников "в плети", а затем "в приклады". На узких кривых улочках Темерника завязалась рукопашная, причем численный перевес был явно на стороне бузотеров - более 300 испытанных камышевахских бойцов. Камни, колья, штакетины - все пошло в ход.
Казаки отступили. У них было 9 раненых, двое из них тяжело - серьезные увечья получили сотник и полицейский надзиратель. Охрипший Макеев умолял гогочущую голытьбу успокоиться и разойтись, иначе он прикажет открыть огонь. В ответ те применили запрещенный прием: когорта подосланных пацанов забросала булыжниками строй солдат. Терпение у военных лопнуло. Шарахнули взводным залпом в безумствующую толпу (атаман Максимович педантично докладывай военному министру: "...выпущено 37 пуль, убито 4 человека, 12 раненых доставлены в больницу Владикавказской железной дороги").
На этом "камышевахский" этап стачки закончился. Эффект был потрясающим. В тот же день, как по команде, на работу вышли бастующие фабрики Асмолова, завода Панина и др. Напуганные развязкой рабочие и хозяева предпочли договориться полюбовно. Вечером на заседании Донкома чуть не дошло до драки. Яше Драбкину по-хорошему посоветовали убраться из Ростова, старейшему члену ДК Амвросию Мочалову и Сашке Лoкepмaнy, дуэтом затянувшим волынку об "эффектном инциденте" с выходом в город, едва не набили морду, честному эсеру Брагину, который хотел пойти сдаться полиции ("дабы не было дальнейших жертв") предложили "не разводить слюнтяйство" и т.д.
Мнения "за" и "против" разделились, и никто уже никого не слушал. Стачка вышла из-под контроля. На следующее утро благородный эсер Брагин, один из идейных вдохновителей и руководителей стачки, явился в полицию и добровольно сдался с условием, что "власти больше не будут стрелять в рабочих". Донкихотский поступок эсера возымел действие - со стороны властей больше не последовало ни одного выстрела.
Не согласный ни с кем "искряк" Ставский собрал на Темернике сходку, где предъявил впервые пришедшим "жертвы самодержавия": "исколотую пиками" хромую женщину и "труп товарища". Очень важный момент, ибо Максимович рапортовал о четырех убитых, "Искра" кричала о шести, а последующие партийные мифотворцы о "нескольких десятках". Что же помешало социал-демократическому слесарю принести остальных для вящей убедительности?
Ликвидация
После пальбы в Камышевахе вытянуть кого-либо на улицу стало большой проблемой. О Гайд-парке забыли напрочь, если где и собирались, то только на Темернике или ближе к неконтролируемой Нахаловке. В Ростов стали прибывать войска. Впрочем, "войска" - это очень громко. Самой многочисленной частью был батальон Закаспийской железной дороги, 250 солдат. Тем не менее, перекрыли все мосты через Темерничку.
17 ноября оцепили все Затемерницкое поселение, группы более пяти человек просто разгонялись, пошли обыски и аресты. Любители особо острых ощущений переплывали Темерничку и пытались организовать сходку на Нахаловке. Конный эскадрон нагайками разметал бунтарей. Обветшалые хибары ответили кавалеристам градом битых кирпичей. После этого полицмейстер Колпинов обессмертил себя историческим распоряжением: "Очистить Ростов от кирпичей и других удобобросаемых предметов!" И по сей день очищают...
Через два дня по гудку первые группы потянулись на работу. Перед мастерскими их встретила толпа в несколько сотен угрюмых мордоворотов, излупила старого мастера Фоминетти и некоторых других, завернув назад желающих трудиться. Агония стачки была отмечена сплошными междоусобицами. После административной высылки зачинщиков и бегства за кордон по поддельным документам Мочалова и Ставского противостояние потеряло и руководство, и всякий смысл. Столкновения возникали только на бытовой почве из-за желания или отказа работать.
23 ноября, когда в мастерские вышло более тысячи рабочих, трудовой день сразу же ознаменовался большой дракой. Ибо провокаторы из " непримиримых" поливали их такой бранью, что в полицейские донесения попали лишь самые приличные: "трусы", "изменники", "иуды" и т.п. Добрейший инженер Дзевонский, места себе не находивший все эти дни, прибежал в мастерские и клятвенно пообещал скандалистам, что "в основном их требования будут удовлетворены. В противном случае он отдаст себя на суд рабочим".
Именно благодаря этому самоотверженному человеку волнения на Темернике окончательно сошли на нет. Кроме предварительных уступок увеличивали плату чернорабочим на 37% (с 60 копеек до 1 рубля); согласились выплачивать по 15 рублей единовременно в случае смерти или рождения ребенка; выдавать 6 проездных в год; уволить врача-алкоголика Попова; расширить проходные будки… Конфликт, хоть и со скрипом, был улажен.
Характерно, что кроме декабрьских беспорядков 1905 года, никаких заметных волнений на крупнейшем в Ростове предприятии больше не наблюдалось до самого "февральского вихря".
После драки
Интересна дальнейшая судьба некоторых деятелей ноябрьских событий 1902 года в Ростове. В 1903 году отправили в отставку инертного помначальника ДОЖУ Артемьева, а через два года он был убит боевиком Яковом Бутовым у порога собственного дома. Полковник Макеев стал ростовским градоначальником. "Ястреб" Сашка Локерман, пережив все невзгоды, в 1917 году уже баллотировался в Учредительное собрание от партии меньшевиков. А в 1918 году издал прекрасную книгу "74 дня советской власти", где описал все ужасы хозяйничанья большевиков в Ростове после самоубийства атамана Алексея Каледина.
Мочалов и Ставский бежали на невесть откуда взявшиеся деньги в Швейцарию, где расписали перед Лениным такую "революцию", что восторженный вождь принял беззастенчивое вранье за чистую монету и несколькими фразами к очередной статейке вписал "ростовскую стачку" в историю мирового рабочего движения, подарив нам еще один увлекательный миф.
Яша Драбкин, став Сергеем Гусевым, выбился в большевистские верха и в 1919 году явился на Дон с тем, чтобы принять участие в кровавом водовороте расказачивания. Впоследствии, примыкая к троцкистам, он был выпихнут оборотистыми сторонниками Сталина на задворки власти. И в 1933 году тихо сошел в могилу, избегнув для себя вполне заслуженной чекистской пули.