Поделиться
Василий Серафимович, вы принимаете участие в фестивале уже не в первый раз. Как вам уровень студентов? Не разочаровывает ли консерватория, в которой учились и преподавали?
Василий Синайский: Хороший уровень, серьезный. Доказательством этому может служить хотя бы то, что немало студентов четвертого и пятого курсов Петербургской консерватории приглашены играть на новой сцене Мариинского театра. Надо сказать, питерская "неделя консерваторий" выделяется на фоне многочисленных музыкальных фестивалей. В концертной афише - разнообразные, по-настоящему интересные программы с нестандартными музыкальными решениями. Я всегда приезжаю на этот фестиваль с удовольствием, и в этот раз тоже не разочарован. Ну, струнники, как всегда, сильнее, чем духовики…
...Как всегда?
Василий Синайский: А вы не знали? Струнники сильнее духовиков. Это всегда было характерно для России. Возможно, дело в том, что у духовиков обычно делается ставка на индивидуальность, а у струнников поток, но с очень хорошими педагогами. Вот и получается, что наши струнные музыканты отличаются высоким общим уровнем, а духовые делятся на исполнителей очень высокого класса и посредственных. Впрочем, в музыке и нельзя, чтобы все были одинаково хорошими.
Если же вернуться к "неделе консерваторий", то главное в ней то, что она позволяет молодежи из разных городов и стран общаться вживую. Слушать друг друга, смотреть, кто какую программу привез.
Наше поколение было этого лишено. Каждый оркестр, приехавший из-за рубежа, был для нас счастьем! Каждая новая виниловая пластинка - событием! Особенно если это Supraphone из Чехословакии. Как только в "Двойке" (был такой магазин на Невском, а теперь там продают нижнее белье) появлялась новая пластинка, это становилось известно всем, мы со всех ног бежали, чтобы успеть ее купить, а потом долго и бережно передавали из рук в руки. Сейчас же для студентов консерватории встреча с музыкантами из любой страны - самое обычное дело.
А не сказывается ли это на качестве обучения? Ведь чем легче достаются знания, тем небрежнее к ним отношение.
Василий Синайский: Не хочу брюзжать, мол, мы молодыми были лучше. Просто было по-другому.
Да, пожалуй, учились серьезнее. Прежде всего, наши профессора были учениками профессоров еще той самой, настоящей Санкт-Петербургской школы, которая шла от Римского-Корсакова и Лядова. Они приятельствовали с Шостаковичем, и мой учитель Илья Мусин мог рассказать, как они с Митей развлекались. С Митей, понимаете?
Нам преподавали Михаил Вайман, Борис Гутников, Евгений Мравинский. А когда удавалось услышать живую игру кого-то из гениев, это воспринималось как нечто особое. Мы старались запомнить каждую мелочь, чтобы потом ее обсудить.
Зато сейчас любой, желающий послушать симфонию Бетховена, заходит в Интернет - и сразу двадцать исполнений к его услугам. Это хорошо с одной стороны. А с другой - элемент серьезного, критического отношения несколько нивелируется. Именно в силу доступности. Появляется, знаете ли, некоторая легковесность в подходе к музыке.
Говорят, дирижеров сейчас больше, чем нужно…
Василий Синайский: Намного больше!
Почему?
Василий Синайский: Во-первых, сейчас стало много людей, просто назвавших себя дирижерами. Как только инструменталист (это имеет место, как в Москве, так и в Питере) чувствует, что устал, переиграл весь репертуар на своей скрипке или виолончели, он думает: "А почему бы мне не подирижировать?" И берет в руки палочку. Но ведь дирижером так просто не становятся.
Во-вторых, и в столичных, и в других российских консерваториях в последние годы стало больше студентов. Правда, количество хороших дирижеров на выходе очень невелико и, что интересно, неизменно. Учатся десять человек - из них станут настоящими дирижерами один или два. Учатся двадцать - все равно один-два. И это правильно. Профессор Мусин говорил: "Дирижер - штучный товар". Но дирижерами-то себя будут считать не эти единицы, а все двадцать. И здесь уже вступают в дело личные качества. Кто более пронырлив, тот и будет дирижировать.
А почему среди этих единиц так мало женских имен?
Василий Синайский: У меня учились несколько женщин-дирижеров. Из них одна работает в оперетте, еще две - в крупных театрах. Так что, в принципе, это возможно.
Но женщине-дирижеру приходится бороться с неоправданным мужским снобизмом. Оркестранты будут смотреть на нее, прежде всего, как на женщину, а не как на дирижера. Особенно если она красивая. Так уж природа человеческая устроена. Если она человек способный - со временем забывают о стройности ног и начинают верить ей как музыканту. Но добиться этого сложно.
То есть женщине легче стать дирижером, если она некрасивая?
Василий Синайский: И еще если она волевая. Не случайно среди известных женщин-дирижеров есть финки. Они очень активные и не очень красивые. Ничто не отвлекает от музыки.
А еще женщины в жизни все разные, а в дирижировании - почему-то похожи. Практически все они дирижируют одинаково мягко, тепло, сердечно и лирично. Но не более того. Есть какой-то стандартный набор приемов, от которых женщинам уйти трудно. Мужик же может быть каким угодно.
У нас великих женщин-дирижеров не было. Хотя нет, одну я, пожалуй, назову. Вероника Дударова. Насколько я помню, из осетинской семьи. О, она была действительно хорошим дирижером, бой-баба! Выходила - и у нее все мужики дрожали.
Вас называют талантливым оперным дирижером. В чем разница между дирижированием просто симфоническим оркестром и оперой?
Василий Синайский: Опера сложнее. Там больше неожиданных и неподвластных факторов, не зависящих от техники, воли, энергии дирижера. Иногда все идет хорошо, буквально в воздухе разлита этакая легкость. Оп - и все с самого начала поют здорово. А бывает, у всех все разваливается. Из-за чего - понять невозможно.
В оркестре дирижер отвечает только за оркестр. А тут и оркестр, и огромный неповоротливый хор, и солисты. Да еще если идиотская постановка… Теперь ведь об удобстве дирижеров никто не думает. Артистка или лежит, и из оркестровой ямы ее не видно, или забирается черт знает куда, и сама себя не слышит. А бывает, вокалистка стоит на какой-нибудь шаткой конструкции или крутится в подвесной люльке - и элементарно боится упасть.
Вот у нас Юрий Любимов недавно поставил "Князя Игоря". Там действие происходит на мосту, расположенном метрах в трех-четырех над сценой. Герои должны после долгой разлуки бежать по нему навстречу друг другу. А потом еще и петь очень сложный дуэт, обнявшись и не обращая внимания на двигающийся мост. До дирижера ли им?
Кроме того, оркестр должен быть управляем. Иногда - тихим, не заглушающим голоса, а иногда - на таком уровне, чтобы все слушали только его. Это зависит от конкретной оперы, конечно. У Вагнера, например, голоса часто бывают вплетены в оркестр, находятся как бы внутри него. Совсем другая ситуация в "Евгении Онегине" или "Травиате" - здесь оркестр должен быть очень чутким и тонким. К каждому спектаклю даже в психологическом плане нужно готовиться по-разному.
Кстати, о Любимове. Говорят, работать с ним очень сложно, почти невыносимо…
Василий Синайский: Судьба нас впервые свела с Юрием Петровичем в 1990 году в немецком городе Карлсруэ, где мы делали скандальную по тем временам "Пиковую даму". В так называемой редакции Альфреда Шнитке и с замечательным художником Давидом Боровским.
Шнитке партитуру сократил. Хотя, казалось бы, что можно было в "Пиковой даме" сокращать, это абсолютный шедевр. Но они с Любимовым где-то нашли письмо Чайковского (который, как известно, был человек очень нервный, болезненно самокритичный и мнительный), где он написал брату: "Хоры у меня не удались". И они эти хоры взяли и выбросили. Бог с ними с хорами, но Шнитке с Любимовым пошли дальше и переделали все.
Они считали, что Петр и Модест Чайковские (больше всего Юрий Петрович ругал Модеста) ушли слишком далеко от пушкинской прозы. Никакой абсолютно любви у Германа к Лизе нет и быть не может. Интересуют его только деньги. А у Чайковского там такой разлив мелодий, такие чувства! Любимов требовал все это максимально притушить, чтобы лирические мелодии не звучали так тепло. И сюжет они постаралась переделать так, чтобы это был все-таки Пушкин.
Понимаете, режиссерский гений (я не боюсь этого слова) Юрия Петровича очень жестко все загоняет в собственное прокрустово ложе. Работать с ним дирижеру бывает ужасно сложно.
Вы пробовали спорить?
Василий Синайский: И мне даже иногда удавалось что-то ему доказать, заставить пойти на уступки. Но с годами он стал еще более жестким.
С "Князем Игорем" у Любимова тоже была своя концепция. Он считает, что между русскими и половцами в принципе не может быть никаких дружеских контактов. И то, что там есть линия, в которой сына князя Игоря любит дочка хана Кончака, ему категорически не нравится. Поэтому знаменитая ария хана Кончака отсутствует. Сколько мы все ни умоляли его на коленях - нет!
В общей сложности он выкинул из оперы больше часа музыки. И, надо сказать, я с этой постановкой так и не согласился.
Помните, как начинается спектакль? "Слава! Слава!" - войско князя Игоря провожают в поход. Любимов заявил: "Нет, я хорошо помню 1941 год. Когда люди шли на войну, женщины плакали". В результате у него мужчины тянут телеги, а "Слава! Слава!" Юрий Петрович велел петь с надрывом. Но, во-первых, тянуть телегу и одновременно петь тяжело, а, во-вторых, не было этого у Бородина! Но вот так он увидел.
Юрий Петрович - он такой, к нему нужно приспосабливаться. Не знаю, можно ли его любить, но он вызывает вокруг себя огромное поле притяжения. Он большой мастер подтекстов, у него всегда четкая, убедительная концепция, спорить с ней невозможно. Однако музыка в его постановках часто бывает вторична.
Пример, когда музыка первична, - "Летучий Голландец", которого вы с Петером Конвичным недавно поставили в Большом. Играли оперу без антракта, чтобы не нарушать музыкальное действие. Публика роптала без променада. Думаете, это было оправданно?
Василий Синайский: Два часа семнадцать минут без антракта. Это возобновление спектакля, который был поставлен на сцене Мюнхенской оперы в 2004 году. Тогда тоже было много споров, но дело в том, что сам Вагнер именно так и хотел - без антракта. Но и в самом начале, после премьеры в 1843 году, публика, как вы говорите, роптала. Тогда композитор разбил оперу на три акта, что-то дописав и расширив. А мы обратились к первой авторской версии. Мне лично это очень нравится. Да, некоторые говорили, что это непросто слушать. Хотя у Вагнера все очень здорово и убедительно. В постановке Конвичного есть знаменитая сцена. После корабля в мрачном бушующем море поднимается занавес, а там - фитнес-клуб, хор прях в разноцветных спортивных костюмах сидит на велосипедах-тренажерах. Крутят педали и поют. И публика начинает безумно аплодировать. Казалось бы, странно. Но яркое пятно после черной бури и впрямь выглядит впечатляюще. Правда то, что хорошо смотрелось в 2004 году, сейчас уже кажется второсортным. Потому что за последние годы все уже было - и спортзалы на сцене, и бассейны, и голые певцы с певицами.
С другой стороны, некоторые новаторские постановки в Большом театре становятся почти классикой. Например, "Евгений Онегин" Дмитрия Чернякова.
Василий Синайский: Да, я начал его дирижировать недавно, но уже очень к нему привык. Это один из спектаклей, на которых зиждется нынешней Большой театр. Но и там есть пара моментов, обидных для дирижера. Идет нежнейшая тема гобоя в сцене письма Татьяны, призванная раскрыть ее трепетный внутренний мир… А она должна в этот момент отшвырнуть ногой кресло, вскочить на стол в порыве чувств и запеть. Причем как можно громче. В этом есть несоответствие - оркестр играет тихо и нежно, а Татьяна вдруг раскидывает мебель и лезет - не всегда удачно - на стол… В целом же мне постановка очень нравится. Хотя Галина Вишневская, например, встала посреди спектакля и ушла.
В последние годы в опере режиссер все больше довлеет над дирижером. Обидно?
Василий Синайский: Ох, не в бровь, а в глаз. Когда-то опера началась с того, что главными были певцы. Примадонна делала на сцене, что хотела, диктовала свои условия дирижеру, режиссура была минимальной. В конце XIX века внимание переключилось на великих дирижеров. А потом резко все сломалось. Режиссер часто даже не знает, кто будет дирижировать. Приходишь, представляешься, он смотрит: "Вы кто такой? А, дирижер, ну ладно". Нужная деталь, не более того.
Лично мне это очень обидно. В мире сейчас есть немало сильных оперных дирижеров, но о них никто не говорит, обсуждая новую постановку. Ругают, хвалят, анализируют - только режиссера.
В контракте у любого режиссера написано, что он имеет право на все, в том числе сказать: "Эти восемь тактов я хочу выбросить". А я не имею права ему отказать. Не нравится - собирай чемоданчик и уезжай. Творческого диалога нет, вот что печально.
Я надеюсь, что пройдет какое-то время, и режиссеры иссякнут в своих безумных фантазиях. А Чайковский, Вагнер и Верди все равно останутся. И тогда мы вернемся к истокам.
Три года назад, став главным режиссером Большого театра, вы сетовали на беспорядок, а постановку "Царской невесты" обозвали скукотенью. Что-нибудь удалось изменить?
Василий Синайский: За "Царскую невесту" я взялся лично, и скукотенью ее больше не назвать. Думаю, что она станет одним из бриллиантов в ряду лучших спектаклей Большого театра, наряду с "Борисом Годуновым" и "Евгением Онегиным".
Задача, которую я сам перед собой ставил, - поднять уровень каждодневных спектаклей. Теперь - и это многие признают - можно смело прийти на любую постановку Большого театра, и это будет спектакль достойного уровня.
В слабом виде был оркестр. Он как-то захирел, и был совершенно несравним с Мариинским. Не буду никого винить, хотя это, несомненно, вина дирижеров. Теперь у нас оркестр очень сильный.
А довольны ли вы нынешней оперной труппой?
Василий Синайский: Нет. Труппа большая, старая. Я бы сказал, что примерно 40 процентов - это люди, которые уже не должны выходить на благословенную сцену Большого театра. То, что с оперной труппой есть проблемы, признает и наш генеральный директор. Но дело в том, что сейчас по закону уволить человека из труппы невозможно, даже если он не может не то что спеть, а сказать: "Кушать подано".
Директора сразу нескольких крупных театров обратились в Госдуму с просьбой внести в закон коррективы, позволяющие избавляться от тех, кто год за годом не показывает должных результатов. Если эти поправки примут, все театры вздохнут с облегчением.
Но ведь это палка о двух концах. Почти наверняка артистов будут увольнять не за то, что они плохо играют, а просто из-за личной неприязни. Уровень актерского таланта - это слишком субъективно.
Василий Синайский: А тут и не надо объективности. Кто может точно определит, что этот певец эффективен на 76 процентов, а тот - на 98 с половиной? Товстоногов смело расставался с теми, кто его не устраивал, и был в этом отношении весьма жестким человеком.
Почему оркестр Мравинского много-много лет был таким замечательным? Потому все музыканты должны были регулярно подтверждать свое право на место в нем. Все! Кто переставал соответствовать, с тем прощались. В труппе постоянно должно что-то меняться. А когда актер сидит на месте просто ради того, чтобы называться солистом Большого театра и давать халтурные концерты по провинциям - это не дело.
Сейчас, когда талантливые музыканты вольны жить и работать в любой стране мира, Большой театр перестал быть вершиной карьеры…
Василий Синайский: Совершенно верно. Сейчас на Большой театр большинство (извините за тавтологию) смотрит как на очень хорошее место работы, но не предел мечтаний.
Впрочем, это повсеместная тенденция. Сегодня многие певцы уезжают жить за границу и вообще не хотят служить в театрах. У любого мало-мальски хорошего солиста, инструменталиста или дирижера есть свой агент, который его раскручивает, организовывает поездки и выступления. А хорошим артистам надо хорошо платить.
Впрочем, и здесь бывают проколы. Вот пригласили на открытие пятерку знаменитых певцов. Одна из них должна была петь Лизу из "Пиковой дамы" - так она даже не подготовилась. И пела по нотам еле-еле.
Из Большого театра редко увольняются по собственному желанию. Чаще людей "уходят". Вас это не смущает?
Василий Синайский: Меня это как-то не волнует. В конце концов, "уйдут" - у меня освободится время для концертов.
Эти три года я работаю по максимуму и радуюсь конкретным успехам. То, что задумал, во многом сделал. Конечно, всегда найдутся недоброжелатели, как же без этого.
Хорошо сказал балетмейстер Юрий Григорович: "Первые два-три года к вам присматриваются, потом вас начинают жрать. Если ты устоял, то становишься несъедобным и своим в доску". Я пока прошел только первый этап.