Наталья была с трехмесячным ребенком. Второй - семилетний ходил в первый класс. Пишут, что с правозащитниками той поры уходит в небытие бескорыстный и абсолютно бесстрашный протест против того, что они считали несправедливым. Сейчас так считаем и мы.
Наталью в тот же день отпустили, впрочем, отплатить за искренность ей все равно пришлось. Сначала год в тюрьме, а потом в НИИ судебной психиатрии имени В. П. Сербского ей был поставлен диагноз "вялотекущая шизофрения". Год принудительного лечение в психиатрическую больницу тюремного типа, стоил, по ее воспоминаниям, многих лет лагерей.
Знакомые свидетельствуют: в ней не было внутренних преград к тому, чтобы говорить, то, что считает правдой. Рассказывают, что свое интервью с Иосифом Бродским для парижской газеты "Русская мысль" она начала словами: "Мы с вами не будем выяснять, кто первый поэт, а кто второй…" В этом была вся Горбаневская.
Лидия Графова, журналист-правозащитник:
- В 1991-м году я ездила в Париж добывать гуманитарку для беженцев из Баку. Пришла в редакцию "Русской мысли". Для меня тогда увидеть живого классика правозащитного движения было потрясением. Наталья бесспорно была душой этой газеты, держалась просто, хотя могла быть и резкой. Благодаря ей и Алику Гинзбургу там опубликовали несколько моих статей о беженцах.
Для меня было событием встретить одну из тех, кто в 1968-м вышел на Красную площадь, так как не мог жить, не выразив своего протеста, против того, что жгло их совесть. К тому же Наталья Горбаневская в том августе была кормящей матерью. Она пришла на Красную площадь с коляской, запаслась пеленками для своего трехмесячного малыша. Для нее это было очень просто, она не считала себя героиней. Мне навсегда запомнилось, как она рассказывала, что испытывала огромное чувство радости, что может сказать то, что ее тяготит. Не было страха, была только радость! Это западало в душу: человек испытывал огромную радость, когда делал что-то по велению своей совести, не думая о риске.
Последний раз я видела Наталью в сентябре, в дорогом для меня и для нее месте - в Дунино, в музее Пришвина. Она читала свои стихи. Одно из них мне очень понравилось. У меня осталось чувство, что ей безумно надоело говорить о своем "сидячем подвиге". Она его переросла. Ей хотелось быть перед нами только поэтом. Не выглядела постаревшей или больной. Это было прощание.