"Я стала бояться живых"
84-летняя калининградка Людмила Паршина не может вспоминать пережитое в блокаду Ленинграда без слез. Память ее уже временами подводит, числа путаются, картины бомбежки, хлебной очереди, смертей, эвакуации по Ладоге наслаиваются друг на друга. Поэтому рассказ получается сбивчивым, время от времени женщина останавливается и сжимает лицо руками, чтобы сдержать рыдания.
- Когда началась война, мне было 12 лет, и я хорошо помню, что мы с ребятами играли во дворе в казаки-разбойники. День был теплый, воскресный, все были дома, окна раскрыты, из одного заговорил репродуктор, стали собираться взрослые. Смотрим, они плачут. Нам сказали: "Война!" Мы тоже расплакались и разошлись по домам. Так закончилось мое детство. Наш красивый двор изрыли траншеи, появилось бомбоубежище, небо занавесили дирижабли - оно было темным, без просвета. Вскоре началось: бомбежки, стоны, крики, слезы и почти сразу - голод.
В марте 1942 года умер папа. Он работал на заводе по брони, заболел и скончался в больнице. После его смерти у матери помрачился рассудок. Вся забота о ней, полуторагодовалом братике Толике и десятилетней сестре Клане легла на мои плечи.
Мы жили на станции Шувалово, это на Выборгской стороне, и за хлебом надо было идти десять километров. Скоро я настолько ослабела, что не знала, вернусь ли живой из очередного похода в магазин. Взрослые мужчины умирали на моих глазах. А за 125 граммами хлеба (норма, которая выдавалась на детей) порой приходилось стоять сутки. Во время бомбежки мы рассыпались по щелям, а когда налет прекращался, по номеру на ладони опять собирались в очередь. Мимо люди везли санки с мертвецами, бесконечный саночный караван…
Промерзшая, голодная долго шла домой. А там тоже холод, дров нет. Чтобы истопить печь и хоть немного согреться, мы с сестрой ломали мебель. Мать была нам не помощница - похожая на скелет, она лежала на кровати с кровавым поносом.
Мертвецов я не боялась, а после одного случая стала бояться живых. Возвращалась как-то домой с хлебными пайками и услышала за спиной шаги, оглянулась - за мной гнался какой-то старик. Я уже знала, что взрослые, те, что посильнее, отнимают хлеб у детей, поэтому побежала. Точнее, мне показалось, что побежала, потому что сил не было никаких. Слаб, видно, был и старик, не догнал. Сестра, которая наблюдала сцену "погони" из окна, сказала мне, когда я с колотящимся сердцем ввалилась в комнату и задвинула на двери засов: "И ты, и он еле передвигали ноги".
Маму похоронили рядом с Толиком
- Кланя от голода становилась все прозрачнее, поэтому за водой к колодцу во дворе мама тоже посылала меня. Зима 1941 года выдалась лютая. А снегу сколько навалило! Перелазила через жесткие сугробы, на второй этаж тащила ледышки в ведре, растапливала их на примусе и теплой водичкой поила мать и сестренку…
Вслед за отцом умер Толик. Он тянул ручки, сжимая и разжимая кулачки, просил кушать. Но хлебная пайка была такая мизерная, а варево из кожаного ремня и столярного клея малыш не мог есть. Не дожил до зеленой травы, до лебеды, которая нам с Кланей, как и тягучий клейстер, казалась лакомством. Лебеда и клейстер помогли нам выжить. Как вкусно это было! И что удивительно - мы не травились.
А вот мама долго не продержалась. Она умерла в мой день рождения, 1 мая. Я заплела ей косички и позвала соседку - дворничиху тетю Паню. Ее муж дядя Ваня сколотил гроб и крест и похоронил маму рядом с Толиком на Шуваловском кладбище, недалеко от нашего дома. А папа покоится на Пискаревке. Соседи привели нас с Кланей на могилки, показали. Тетя Паня сказала: "Люся, запомни, здесь похоронена твоя мама, а здесь - Толик". Добрые были люди, мы им отдали свои хлебные карточки. Через две недели сердобольные супруги отвели нас в детский распределитель, который запомнился настоем хвои, его давали нам часто.
В эвакуации
- Потом была эвакуация по Ладоге в Ивановскую область. Детский пароход сопровождали Мария Григорьевна и София Григорьевна Галеркины. Очень хорошие женщины. По дороге мы не раз попадали под артобстрел, натерпелись страху. Слава Богу, доплыли. Первое, что увидели на пристани, - сваленные в кучу мешки с настоящей мукой! Перед глазами стоял образ умирающего от голода братика…
В детдоме в поселке Ильинско-Хованское за нами ухаживала воспитательница Валентина, фамилию ее, к сожалению, не помню. Воспитатели за нами смотрели, как родные матери, излучая такое тепло и душевность, что истощенные и словно замороженные дети оттаяли, начали улыбаться, играть. Первое время мы как на чудо смотрели на свободно бегающих сельских собак и кошек, думали, что их уже не существует в природе - всех съели люди…
В 1945 году нас с сестрой разлучили. Мы плакали. Мне сказали, что стране нужны рабочие руки - восстанавливать разрушенное хозяйство. В поселке Комсомольск, куда меня привезли, я училась в ремесленном училище на машиниста паровых турбин и работала на Ивановской ГРЭС. После окончания училища меня направили на работу на ГРЭС в Циммербуде (ныне город Светлый в Калининградской области), в Восточную Пруссию, которая после войны стала советской территорией. Здесь вышла замуж, родила сына и дочь. Дочь осталась в Калининграде, сын - он военный - живет в Санкт-Петербурге, как, кстати, и моя сестра Клавдия. У меня двое внуков. С мужем мы прожили в любви и согласии 64 года. В марте нынешнего года его не стало.
Карточки ценою в жизнь
Маленькая, хрупкая Людмила Сергеевна с трудом передвигается по квартире на больных ногах. Вытерев слезы, она достает из секретера скудный архив. Когда ее, пятнадцатилетнюю девочку, выпускали из детдома, передали сберкнижку родителей, портреты отца и бабушки. Никаких других семейных реликвий и фотографий не сохранилось, поэтому лица матери и младшего брата представляются смутно: красивая русоволосая женщина, светлоглазый младенец, который не плакал, настолько был истощен... Потрет 36-летнего отца висит на стене в гостиной.
Старая женщина вынимает из папки два листа, разлинованных на квадратики. Это - драгоценные хлебные карточки на октябрь и ноябрь 1941 года, в каждом квадратике обозначен день и пайка - 50 граммов.
- Их вот так аккуратно, по краю отрезала раздатчица хлеба, потом так же тщательно отрезала хлебные ломтики. Пока она резала, я вся дрожала, не дай Бог, когда начнет передавать обратно, кто-то вырвет, это верная смерть всей семье, - вспоминает Людмила Сергеевна.
Но как же удалось сохранить бумаги ценою в человеческую жизнь? Женщина горестно вздыхает: "Да, эти карточки могли спасти не одного человека. Видите написанную на них фамилию? Мне их уже после войны передала знакомая блокадница. Я ей задала тот же вопрос: как удалось сохранить карточки? "А у меня мама в райкоме работала, поэтому мы почти не голодали", - ответила она мне. Отношения наши разладились, но карточки я берегу, внукам показываю, как и вот этот нагрудный знак Б000243 "Жителю блокадного Ленинграда".
Кира Лодыгина, председатель Калининградского областного общества "Жители блокадного Ленинграда":
- В 1990 году, когда была создана наша региональная общественная организация, в ней состояло свыше 1200 человек. Сегодня их в области осталось 311. Самой старой - 95 лет, это Фаина Савельевна Власова, которая первой после снятия блокады города повела трамвай по маршруту, самому "молодому" - 72. Мы каждый год отмечаем чьи-то юбилеи, в 2014-м, например, пяти нашим товарищам исполнится 90 лет. И каждый год провожаем кого-то в последний путь. Как ни странно, чаще из жизни уходят блокадные дети, пережившие лихолетье в юном возрасте, поколение постарше держится крепче, хотя их ряды тоже редеют. Все меньше и меньше остается людей, которые испытали на себе самую страшную осаду в истории человечества, длившуюся почти 900 дней, видели кошмары, когда от голода и холода на глазах у матерей умирали их дети, а дети теряли родителей, многие семьи исчезали полностью.
Бывших блокадников отличают стойкость и жизнелюбие. Это удивительные люди. Даже в своем глубоко преклонном возрасте они, если позволяет здоровье, охотно участвуют в уроках мужества, которые проходят в школах области, в культмассовых мероприятиях. Мы устраиваем для членов общества выезды на Куршскую косу, на море, проводим экскурсии по музеям, походы в драматический театр и филармонию, стараемся по мере сил никого не оставить без внимания.