Игнат Александрович, мы знаем вас как пианиста, но в последнее время вы все чаще выступаете как дирижер...
Игнат Солженицын: Да, и с каждым сезоном наращиваю дирижерский репертуар - без этого я не представляю себе роста. Конечно, возврат к излюбленным произведениям тоже дает очень много. Но без новых горизонтов, без новых вызовов самому себе не развивается дирижер, музыкант, человек. Из важных достижений последнего времени - Четвертая симфония Брукнера, Пятая Малера, опера "Гензель и Гретель" Хумпердинка. C Большим симфоническим оркестром мы встречаемся не первый и не второй раз, я с большим энтузиазмом с ними работаю. Мы вместе стремимся узнать, понять, сыграть музыку как можно лучше. Познание произведения, умение нащупать те рычаги, которые нам подвластны, чтобы оно ожило, задышало, заговорило своим голосом, чтобы ожил голос его автора, - в этом суть нашей профессии. С Владимиром Федосеевым как с дирижером мне не доводилось выступать, но наши отношения - самые дружеские, и я всегда рад приехать к БСО и услышать его звучание в замечательном зале.
Как сложилась нынешняя программа? Концерт для оркестра Бартока, "Траурная музыка" Лютославского, симфония Гайдна - всё это классика, но для Москвы даже симфонии Гайдна - редкость.
Игнат Солженицын: Мне тоже кажется эта программа очень свежей. И сами произведения звучат нечасто, и комбинация их должна быть плодотворной. Лютославский и Барток, обрамляющие концерт, мало похожи между собой, хотя сочинения одного и того же периода, а сочинение Лютославского даже посвящено памяти Бартока. Но еще интереснее контраст с Гайдном, который помещен между ними и звучит еще более дерзко, еще более современно, чем два титана ХХ века. Эта нестандартность восприятия для меня - один из самых привлекательных моментов в нашем искусстве. Сработает ли этот контраст? Пока программа не прозвучит на сцене, узнать нельзя; в этом можно разобраться только с помощью публики. Гайдн же - неистощимый источник свободы, фантазии, игривости, шутливости... Поражает, что он написал так много музыки, и насколько же одна симфония непохожа на другую! Даже в параметрах той самой сонатной формы, что является костяком нашего понимания музыки, удивительно, насколько он от одного произведения к другому ее меняет, оставаясь верным общему принципу. Слава Богу, что у нас есть Гайдн!
Вы вскоре дирижируете также Двойным концертом Пендерецкого, хотя новой музыки в вашем репертуару не так уж много...
Игнат Солженицын: Я не специализируюсь на современной музыке, но исполняю ее довольно часто: сейчас много интересных композиторов. Пендерецкий пишет прекрасную музыку, и Губайдулина, и Пярт, и Канчели, и Сильвестров - целая плеяда. И новые композиторы появляются, только их бывает сложно оценить с близкого расстояния - обычно на это нужно время. Но это не значит, что их не надо играть. Что касается Двойного концерта Пендерецкого, это будет североамериканская премьера. Он такой мастер, что у него, по-моему, не бывает неудач; это композитор первого класса. То, что я вижу в партитуре, меня очень интригует и вдохновляет.
На вашем сайте упомянуто свыше десяти исполненных премьер, в том числе таких композиторов, как Терри Райли, Джон Тавенер, Владимир Мартынов.
Игнат Солженицын: В основном это заказы оркестров, с которыми я в тот момент работал. Композиторы в наше время живут за счет заказов - большинство, кроме как по заказу, уже не сочиняет. И заказ - важный способ содействовать новой музыке, помочь ей продолжать появляться. Что получится - заранее неизвестно, но, пока не попробуешь, не узнаешь. Как пианист я тоже играл премьеры, но сам новых сочинений не заказывал - вдруг вовремя не напишут, а к концерту надо выучить все ноты.
Вы также недавно дирижировали в Мариинском театре оперой "Леди Макбет Мценского уезда" - еще один новый этап для вас...
Игнат Солженицын: Да, сейчас опера становится для меня более важной, чем поначалу, когда меня особенно привлекала симфоническая музыка. Такие вещи, как "Леди Макбет", - шедевры высшего уровня. Что касается второй редакции, в чем-то "Катерина Измайлова" более совершенна, в первой же версии есть некоторые просчеты - в оркестровке, в нюансах, в темпах, некоторые из них физически невозможно спеть и сыграть. Вполне понятно, что артист со временем слышит свои ошибки, хочет что-то изменить, тем более если тридцать лет прошло. Но эти улучшения можно рассматривать и как некоторое сглаживание фактуры, экстремальных моментов, и в этом смысле буйная, дикая необузданность первой версии пленяет. К тому же она была запрещена, а запрещать музыкальное произведение, как и жечь книги, - это варварство. И еще поэтому первая версия мне близка - хочется дать ей возможность занять свое место.
Имело ли для вас при работе над "Леди Макбет" значение то, что это "фирменная" опера Мстислава Ростроповича, сыгравшего важную роль в вашей жизни?
Игнат Солженицын: Да, я очень многим ему обязан, в том числе открытием для себя некоторых произведений и композиторов, например, Бриттена. И что "Леди Макбет" произведение гениальное - я понял благодаря Ростроповичу. Мы много раз выступали вместе, и с ним я чувствовал себя очень уверенно. Общение наше всегда было очень интересным. Мы играли в разных комбинациях Первый концерт Шостаковича, Пятый концерт Бетховена, сонату Рахманинова, концерт Щедрина Sotto Voce. А главное, много общались - я приходил на его концерты, он на мои, насчет фортепианных вещей он мне давал ценнейшие советы, хотя и не был пианистом. Замечательный, неповторимый человек.
Выдающимся человеком был и ваш отец; в какой момент вы это поняли?
Игнат Солженицын: Не помню, когда бы я этого не осознавал. Очевидно, это случилось довольно рано. Ситуация была напряженная и в мире, - еще более, чем даже сейчас - и для нашей семьи годы были трудные. Всё это чувствовалось. Напряженной - но уже в позитивном смысле - была рабочая обстановка в доме. Ощущение того, что делается что-то нужное, неотложное, помогало понять с раннего возраста, что его работа очень важна. Когда мне было шесть лет, он нам прочел "Матренин двор". Первым, что я прочитал сам, - лет в восемь - был "Иван Денисович". А потом уже всё подряд, и не раз. Ко многим сочинениям возвращаюсь постоянно. Вот мы говорили про Гайдна: у Солженицына тоже такое богатство, такое разнообразие форм и тем... некоторые считают, что тема у него одна - лагерь, противостояние с советской властью, но это взгляд односторонний. Какое разнообразие человеческих отношений, вопросов, которые стояли перед людьми в нашей стране, - то самое, из чего складывается великое искусство.
В июне в Нижнем Новгороде вы дирижируете фрагментами оперы Александра Чайковского "Один день Ивана Денисовича" - это концертное исполнение?
Игнат Солженицын: Да, в рамках Сахаровского фестиваля прозвучит примерно половина оперы; рад соучаствовать в том, чтобы она была услышана впервые в Нижнем Новгороде. Я слышал оперу целиком - правильная трактовка текста, талантливая, красивая музыка. "Иван Денисович" - первая русскоязычная опера по Солженицыну и, полагаю, это только начало. Недавно слышал по радио разговор Соломона Волкова с Александром Генисом - речь шла и о Солженицыне, и об опере, и Генис сказал, будто "Архипелаг Гулаг" никак не может стать оперой. Волков возразил - это прекрасное поле для будущего композитора. Мне было интересно услышать такое мнение, не берусь его подтвердить или оспорить - меня любой акт творчества удивляет сам по себе, когда музыка появляется из ничего. Думаю, музыки на слова Солженицына будет еще много.
В вашем расписании много концертов в России - и Екатеринбург, и другие города... насколько для вас важны контакты с русской публикой?
Игнат Солженицын: В Екатеринбурге будет интересная программа - Мясковский, Стравинский, Хиндемит. Я все еще восполняю пробел, вынужденным образом произошедший в жизни нашей семьи, когда Россия была недоступна для нас. Мне интересно ездить по России и участвовать в концертной жизни не только Петербурга или Москвы, узнавать страну после стольких лет отсутствия. Сейчас не самый простой период нашей истории, и особенно важно, чтобы музыка лучшего качества звучала не только в столицах, чтобы люди питались не хлебом единым, чтобы у них была возможность на концерт пойти.
Есть ли у вас потребность постоянно высказываться на общественно-политические темы, как делал ваш отец, или художник должен делать это в первую очередь своим искусством?
Главное для меня то, что я могу выразить на сцене и о чем говорит моя музыка. Писатель - человек слова, в этом уже большая разница. Отец попал в ситуацию, лишь отчасти вызванную им самим: он оказался героем истории, ее действующим лицом и часто не мог промолчать, даже когда старался. В первую очередь он был не диссидент, а писатель, и в политические вопросы вовлекался нехотя. Попав на Запад, он вообще некоторое время хранил молчание. А музыкант, как и любой человек, должен взвешивать свои слова и любое высказывание подкреплять не только убеждением, но и знанием.
Коллективных писем вам не предлагают подписывать?
Игнат Солженицын: Нет. Но и время не такое, как прежде, когда их приходилось подписывать тому же Шостаковичу. Хотя и сегодня такое случается... Вообще коллективное письмо - не мой жанр: человек искусства - это единица, пусть даже мы с оркестром и работаем все вместе. Но если у тебя свой мозг, свои мысли, то бросаться подписывать письмо, которое в принципе не может выражать тебя, - не самый удачный и эффективный способ передать то, что ты думаешь.