Проект Кабаковых "Странный город" представляют в Париже Мультимедиа Арт Музей (Москва) и Объединение национальных музеев "Большой дворец" (Париж) при поддержке министерства культуры России, департамента культуры правительства г. Москвы. Кураторами проекта стали Жан-Юбер Мартен и Ольга Свиблова.
Среди знаменитых выставок современного искусства "Монумента" - одна из самых молодых и самых амбициозных. В отличие от биеннале в Венеции, где главными героями оказываются страны (показывающие свои проекты в национальных павильонах) и куратор основного проекта, Париж представляет именно художника. Начиная с 2007 года, необъятное выставочное пространство нефа Гран-Пале с его 35-метровым куполом и 13,5 тысячами квадратных метров отдается одному автору. Условие простое - никаких ретроспектив, работа должна быть сделана специально для "Монументы".
В этом смысле Гран-Пале меньше всего напоминает Гран-При за достижения всей жизни, больше оно похоже на вызов, перчатку, брошенную городом Парижем художникам мира. Дескать, как насчет ноктюрна на флейтах водосточных труб? Насчет труб, кстати, не слишком большое преувеличение. Оба дворца, большой и маленький, то есть Гран-Пале и Пти -Пале, строились для Всемирной выставки 1900 года. Дворцы былых веков они напоминают только фасадом, щедро украшенным скульптурами. Внутри же посетителей ждала железная структура нового века с застекленной крышей, которая должна была стать вовсе не парадным интерьером, а наоборот, внешним пространством для будущей "начинки" - выставок достижений ХХ века. Больше века спустя, когда достижения модерна все чаще кажутся поражениями, появление здесь "Странного города" Ильи и Эмилии Кабаковых выглядит логичной рифмой XXI века к первоначальным амбициям века ХХ.
Хотя бы потому, что "Странный город" своего рода коллекция грандиозных проектов, с помощью которых человечество последние два-три века надеялось обнаружить если не смысл собственного появления, то надежду на светлое будущее или найти шанс "достучаться до небес". Это, в сущности, архив утопий, снабженный макетами, иллюстрациями и объяснениями, которые были по вкусу русским концептуалистам 1970-1980-х. Каждой утопии - отдельная инсталляция. Все вместе они превращаются в "город". Точнее, в макет города. Макет несколько запылился, обветшал, конечно, и отчасти стал похож на классические руины. Но общая структура отчасти просматривается. Вот остатки ворот, вот два ряда стен, которые должны были окружить город. Вот главные достопримечательности - музей, Центр космической энергии, ворота, реконструкция археологических раскопок древнего города Манаса, две часовни, модель лестницы в небо, где можно встретить ангела…
Посетителям, как в Помпеях или Геркулануме, предлагается прогуляться по руинам возвышенных утопий. Вам классическую просветительскую утопию? Пожалуйте в "воображаемый музей" как храм искусств. Он, правда, пуст. Не совсем, правда. В нем бродят посетители, взирая с подобающим месту пиететом на бордовые стены с темно-зеленой полосой внизу и золотым бордюром наверху. На стенах вместо шедевров - мерцающие солнечные зайчики, правда, большие, заставляющие вспомнить не к месту пещеру Платона с ее проекциями горнего мира на стенах. Но бог с ним, с Платоном. Место-то преуютное. Можно отдохнуть на диванчике, заодно послушав льющуюся откуда-то музыку Баха. А что две красивые двери впереди закрыты, так уже и пришли. В храм муз и просвещения. Тут надо благоговеть, а не вопросы задавать.
Хотите миф о естественном человеке, который был и к природе ближе и сакральным знанием владел? Тогда вам в "Манас". Это ничего, что название киргизского эпоса, речь о таинственном городе в Тибете, окруженном восьмью горными вершинами, над которым висит-сияет (не все дни напролет, конечно, но в особое время) небесный град. И вот мы уж видим в центре на потолке - модель этого светлого града, что выглядит зеркальным, то есть буквально - перевернутым вверх ногами, отражением земного. А под ним - из фанеры сделанные модели гор, с уступами, внутри которых лестницы, темные тоннели, ведущие вверх и вниз, водопад и райский сад на одной из вершин. На рисунках тексты, объясняющие, что люди с уступа одной из скал, могут спускаться вниз или подниматься вверх, и услышать соответственно чтение глав дантовского "Ада" или "Рая". Монументально, как на театральной декорации.
Вам больше по душе мысль о покорении космоса и идеи русских космистов? Тогда вас ждет модель Центра космической энергии, где через огромную камеру обскуру на вершине горы можно разглядеть миры других планет, где нарисован Дом сна, в котором постели похожи на саркофаги и на криогенные установки звездолетов, а также изображены хитроумные обсерватории и машины, извлекающие энергию из космоса, а идеи - из ноосферы, описанной Вернадским… Модель центра напоминает чем-то (уж не остроносыми антеннами ли?) то ли Эйфелеву башню, то ли корабль, севший на мель.
"Странный город" сводит воедино мотивы многих предыдущих работ Кабакова. Будь то альбомы 1970-х годов (где некоторые листы пустели по мере того, как столпотворение ангелов рассеивалось за границы листа, и где в небесах парили персонажи), или "Ворота", показанные в 2008 году в ГМИИ им. А.С.Пушкина, или декорации к постановке оперы Мессиана "Святой Франциск Ассизский" в Парижской Опере. Но это, на мой взгляд, отнюдь не подведение итогов. Итоги - это черта под прошлым. Здесь же - финал открыт. И это для авторов принципиально.
В какой-то момент, переходя из одного "здания" в другое, от одного проекта чудесного спасения человечества от самого себя к новому, обнаруживаешь, что движешься по кругу. Равно увлекательные проекты получения точного знания, сакрального откровения, возвышенного состояния и личной встречи с ангелом сменяют друг друга, как времена года иль времена жизни. Их тщательно проработанные детали описания не мешают прорехам аргументации. Их фантасмагоричность, кажется, не подразумевает достижения. Их описание и есть цель. Поскольку именно оно, это самое описание утопии, то бишь счастливого спасения, любовное обдумывание их верных способов, создание моделей и рисунков, или снаряжения ангела, и есть тот фиговый листочек, которым человек заслоняет от себя ужас небытия. Последнее, собственно, и есть прозаическое условие жизни. Искусство в нынешней версии Кабакова похоже на второй уровень защиты. Оно обнаруживает зияния, прорехи воображаемых утопических миров, призванных заполнить пустоту смыслом и деятельностью. Оно демонстрирует хлипкость этих прожектов, но не может сдать их окончательно в архив. Иначе придется иметь дело уже непосредственно с этим самым ужасным зиянием.
Поэтому зритель всегда оказывается в ситуации неопределенной: между надеждой и иронией, между разгадкой чудес проекта и недоумением, между возвышенным и комическим. Зритель, кружащийся внутри "городских" стен, выходящий неожиданно к воротам-вратам, но не тем, что при входе, а к тем, что в отдельном "здании", догадывается, наконец, что "это все о нем" самом. О его жизни - между входом рождения и выходом в неведомое. Но зритель, переживающий свою единственную жизнь - здесь и сейчас, в пространстве макета и руины, по сути еще и "действующее лицо" в пьесе, драматургия которой задается структурой "белого города". Впрочем, и авторы "Странного города", чьи портреты появляются на положенных набок, как в мастерской, полустертых картинах-фресках, тоже оказываются такими же "персонажами", живущими между надеждой и отчаянием, между прошлым и будущим. В "Странном городе" по имени жизнь.