Поделиться
Тинейджерам его имя вряд ли что-нибудь скажет. А для тех, кто смеялся сквозь слезы над абсурдом советского бытия, Роман
Карцев - это "Раки", "Авас", "Кассир и клиент", "Ставь псису!", "Собрание на ликеро-водочном заводе"… После смерти своего друга и незаменимого сценического партнера Виктора Ильченко Карцев выступает один.
К полку сатириков-юмористов он себя не причисляет: "Мы никогда не боролись с советской властью, она развалилась сама. Мы всегда играли в театр. И в Ленинградском театре миниатюр Аркадия Райкина. И в Одесском театре миниатюр. И в Московском театре миниатюр, который потом стал называться театром "Эрмитаж". Я думаю, мы с Витей Ильченко и Мишей Жванецким нашли свой жанр. Этот жанр позволяет за один вечер прожить жизнь. Он позволяет смеяться и плакать над жизнью".
Жанр миниатюры умирает?
Роман Карцев: Он умрет со мной и с Мишей Жванецким. Я еще дрыгаюсь, Миша дрыгается, но пройдет какое-то время - и всё. В этом классическом жанре никто уже, кроме нас, не работает. Народ смотрит "Камеди клаб". Эти ребята из КВНа даже "задница" не могут произнести - они говорят "жопа", они говорят "насрать". И публика привыкает к этому.
Она привыкает или ее приучают?
Роман Карцев: Я думаю, тут равновесие между спросом и предложением. Пошлость хорошо продается. Я однажды случайно наткнулся на передачу "Камеди вумен". Там есть хорошие артистки, но тексты, которые они произносят… Одна говорит: "Я играла Андрея Болконского. И так вошла в роль, так вошла в роль, что три раза писала стоя". Вот вам "юмор". И телевидение все это тиражирует.
Вы продолжаете концертную деятельность?
Роман Карцев: Да. Хотя уже не в таких объемах, как в прежние времена, когда у меня бывало по 30-40 концертов в месяц. Сейчас гастролирую по настроению. Захотелось - поехал. Мне недавно предлагали посетить с концертами Америку - я отказался. Я там был, наверное, раз пятнадцать. И в Израиле примерно столько же. Честно говоря, если сегодня и хочется куда-то поехать, то в основном лишь для того, чтобы повидаться с друзьями, а выступать уже не очень тянет. Моя публика постарела. Люди, когда-то видевшие меня на сцене, приходят просто посмотреть, как я выгляжу. Ну разве что молодые хотят что-то послушать. Для них и для среднего поколения я даю концерты в московских клубах. Есть, например, такой клуб на Таганке - "Альма-матер". Там выступают хорошие артисты - Саша Филиппенко, Борис Гребенщиков, Таня и Сережа Никитины... В этот клуб приходит хорошая публика. Выступая там, я получаю большое удовольствие.
И при этом всегда уверены в успехе?
Роман Карцев: Это, может быть, нескромно прозвучит, но в успехе я абсолютно уверен. Потому что программа правильно построена. Очень редко бывает, чтоб "гробанулся". Я хорошо запоминаю провальные спектакли.
Много было провалов?
Роман Карцев: Ну, наверное, пять-шесть за пятьдесят лет.
А конфликты со зрителями случались у вас?
Роман Карцев: Почти нет. Ну, бывает, в зале сидит пьяный человек и мешает. Тут ни в коем случае нельзя кричать: "Выйдите из зала!" или: "Выведите его!" Каким бы пьяным он ни был, публика будет на его стороне. Выход один - надо брать его в собеседники. У меня был такой случай на Брайтоне. Полный зал. Я выхожу и говорю: "Добрый вечер! Я рад вас видеть". Вдруг по центральному проходу пробирается пожилой человек: "Подождите, я сейчас сяду". Идет, садится в первый ряд. "Продолжайте", - мне говорит. Я говорю: "Можно?" Он: "Да, продолжайте". - "Спасибо. Я очень рад вас видеть". - "Я тоже очень рад, мы все рады вас видеть". Я говорю: "Приятно, что вы рады". И начинаю монолог: "Я не буду красивым, высоким и стройным…" Он: "Почему? Ты хорошо выглядишь". Тут какая-то женщина вмешивается: "Не обращайте внимания, он сумасшедший. Он со всеми артистами вместе выступает". Ему: "Иди, покажи себя". Он вышел на сцену, надел темный чулок на голову и начал изображать Обаму. Я говорю: "Раз вы уже стали моим партнером, давайте что-нибудь сыграем на сцене". И начинаю: "Есть у нас грузин, студент, по фамилии Горидзе, а зовут его Авас". Он: "Я эту вещь знаю. Кого он спрашивает?" Я говорю: "Грузина". - "Какого грузина?" И мы начали с ним играть миниатюру. Он со мной разговаривал часа полтора. Публика хохотала.
Кто сегодня ваш зритель?
Роман Карцев: В основном те, кто меня знает, - люди в возрасте от пятидесяти до семидесяти. Но приходит и молодежь. У меня программа сейчас состоит наполовину из Жванецкого, наполовину из моих вещей. Я мог бы играть Жванецкого весь вечер, но я вдруг и сам ударился в сочинительство. Хотя я никакой, конечно, не писатель - я артист, импровизирующий на бумаге. Тем не менее издал две книги. Это мемуарная проза, и я играю отрывки из нее.
А "нового" Жванецкого играете?
Роман Карцев: Нет, я играю классику - "Склад", "Воскресный день", "Собрание на ликеро-водочном заводе"… Какие-то вещи публика знает и хорошо принимает.
Времена изменились, а вместе с ними и представления о смешном. Что сегодня смешно, на ваш взгляд?
Роман Карцев: Не знаю. Я сейчас очень редко смеюсь. Не потому, что я тупой или ставлю себя настолько высоко, что никто не в состоянии меня рассмешить. Просто с годами становишься грустнее. Я ведь в молодости был очень смешливый. Мы с Витей приходили на спектакль и первыми в зале начинали смеяться. А теперь я даже не знаю, что меня может рассмешить. Удивить кое-что может. Например, спектакль "№ 13" в МХТ. Этот гуттаперчевый персонаж, которого играет Леонид Тимцуник... В самом деле удивительно. Или Слава Полунин. Я с ним в очень хороших отношениях. Недавно он приезжал в Россию, мы делали в Питере вечер, посвященный 100-летию Райкина. А вообще в театр я теперь редко хожу. Раньше мы с Витей смотрели все спектакли в Ленинграде - и в товстоноговском БДТ, и в Театре комедии у Акимова, и в Пушкинском… А сегодняшнее искусство я не понимаю. Или я не дорос до него, или оно переросло меня.
С годами чувство юмора у человека притупляется или обостряется? Вы по себе как чувствуете?
Роман Карцев: На мой взгляд, оно либо есть, либо его нет. А возраст тут ни при чем. Это природное. Например, Юрский меня всегда смешит, что бы он ни играл, даже самое серьезное, - такая у него фактура. Нет, не думаю, что с возрастом чувство юмора притупляется. Может только притупиться восприятие смешного. Когда начинаешь размышлять о бренности существования, уже не очень смешно становится. Я за собой замечаю: с тех пор, как Витя ушел, я почти не смеюсь. Я не прочь посмеяться, но не вижу ничего такого, что вызывало бы у меня смех. Я недавно болел, лежал перед телевизором и переключал кнопки. Ну, нечего смотреть. В зале хохочут, а мне хоть бы что. Мне смеяться не хочется, а они ржут от всего. Не знаю, может, это старость. А может, опыт. А может мудрость.
Наш юмор понятен иностранцам?
Роман Карцев: Настоящий юмор понятен всем.
Но "Раки" ведь не поддаются переводу. Ну да, большие по пять рублей, маленькие по три, так и должно быть - что тут смешного?
Роман Карцев: Что такое раки, иностранцы не знают, но они знают, что такое лобстеры. Вот вам история. В 1964 году театр Райкина гастролировал в Венгрии. Мы с Витей по своей инициативе перевели на венгерский "Авас". Мы играли эту миниатюру минут двадцать. Райкин не знал, что делать. Он ее ставил в начало спектакля, в конец первого отделения, в начало второго - ничего не помогало. Мы играли на хорошем венгерском, ни одного слова по-русски - и двадцать минут зал лежал. Успех был сумасшедший. Настоящий юмор понятен всем.
Хотя "Раки", конечно, вещь отдельная. Пока играли их в спектакле, публика не понимала, что тут смешного. А потом я один вышел на сцену на вечере, посвященном 75-летию Райкина, и зал просто зашелся от хохота. С тех пор "Раки" стали знаменитой миниатюрой. Потом мы перевели текст и подготовили часовую программу на английском. Собирались ее играть вчетвером - мы с Витей и два американских артиста. Идея была такая: над чем у них смеются, над чем - у нас. Мы год работали. Сделали на английском "Авас", "Кассир и клиент", "Везучий-невезучий". С "Дедушкой" только вышла неувязка. Мы американцам эту миниатюру показали - и хоть бы кто их них улыбнулся. Потом они объяснили: "У нас не принято на улице к дедушке приставать, спрашивать, как его здоровье". Пришлось "Дедушку" выбросить из программы. Но вообще настоящий юмор не знает языковых барьеров. Здесь самое главное - произношение. Ты можешь не знать языка, но если ты правильно произносишь, тебя все поймут.
Вы хотели стать драматическим артистом?
Роман Карцев: Нет. Я не имею права предавать жанр миниатюры. Жанр мстит, если ты его предаешь. Мне Трушкин предлагал роль Соломона Грегори в "Цене" Миллера. Я сказал: "Знаешь, я видел в этой роли Стржельчика. Как я могу играть эту роль после него?" Стржельчик гениально играл. Я до сих пор помню, как он подходил к зеркалу и на язык смотрел. Я не рискну играть то, что кто-то до меня уже гениально сыграл. Я играю то, что написал Жванецкий, и что, кроме меня, никто не играет.
По-моему, играть миниатюры Жванецкого - еще более рискованное дело. Такое же рискованное, как перепевать песни Высоцкого. Это те случаи, когда автор и исполнитель неразделимы. Попытки "присвоить" текст Жванецкого или песню Высоцкого, как правило, выглядят жалкими и заканчиваются провалом.
Роман Карцев: Да, чаще всего так и бывает. Жванецкого до сих пор никто, кроме меня, не играет. Сколько раз я говорил молодым: "Лежат гениальные вещи Жванецкого, написанные пятьдесят лет назад и не потерявшие своей свежести. Возьмите!" Не берут. Боятся приблизиться. Две-три вещи Жванецкого, уже проверенные на публике самим Мишей и нами с Витей, сделали Юрский и Филиппенко. И то очень осторожно: сделали и отошли.
Мне кажется, с такой же осторожностью вы работаете в кино: сделали и отошли.
Роман Карцев: Я в самом деле не считаю себя драматическим артистом. Какие-то роли в кино были сыграны мною случайно. Я сниматься не стремлюсь, просто отликаюсь на предложения, которые кажутся мне интересными. Когда позвонил Бортко и предложил роль Швондера в "Собачьем сердце", я сразу подумал, что может получиться хороший фильм. Бортко снимает очень интересно - почти без замечаний, у него все заранее продумано. Он мне сказал единственную вещь: "Не хлопочи лицом, ничего им не изображай". Потом я у него сыграл киевского дядю в сериале "Мастер и Маргарита". А лучшей своей ролью считаю роль Лазаря Боярского в картине Владимира Аленикова "Биндюжник и Король". Позже Алеников дал мне большую роль в своем фильме "Улыбка Бога, или Чисто одесская история". Я там играю портного-одессита, который со временем не меняется. Пятидесятые годы, шестидесятые, семидесятые - а он все такой же. Одесса меняется, а он - нет.
После ухода Ильченко у вас в программе одни монологи остались?
Роман Карцев: Да, в основном монологи. Я очень люблю с публикой разговаривать. У меня был моноспектакль "Моя Одесса". Я рассказывал о Привозе, о том о сем, вспоминал разные случаи из жизни. Жванецкий кричал: "Что ты мелешь?! Не надо разговаривать! Ты артист". А потом он и сам начал общаться с публикой.
Потеряв друга и партнера, вы, я знаю, принципиално не захотели выходить на сцену с каким-нибудь другим артистом. В свою очередь, и Жванецкий перестал писать диалоги. Продлевать жизнь жанру одними монологами не так-то просто, наверное?
Роман Карцев: Некоторые знаменитые диалоги я играю. На два голоса - за себя и за Витю. Пользуюсь тем, что публика знает эти вещи, помнит, как они звучали. Витя ушел двадцать лет назад. Он умер в январе, а в феврале - гастроли: Израиль, Германия, Австралия и Америка. Все билеты проданы. Я еду один...
Вы поехали один, чтобы не отменять гастроли?
Роман Карцев: Не только поэтому. Я поехал один, потому что мне было что исполнять. Я выходил на сцену, произносил слова - публика смотрела на меня как на зачумленного. Атмосфера в зале была жуткая. Но кое-как я отработал все четыре страны. Возвращался в Москву. Лететь из Майями шестнадцать часов. Меня стюардессы посадили в бизнес-класс, там свободно было. Я устроился в кресле, начал было задремывать и тут почувствовал, что Вити нет. Я попросил бумагу и стал писать, как мы с ним встретились, как тридцать лет вместе работали, какие случались у нас истории, смешные и грустные… В Москве продолжил записывать эти воспоминания. Получилась повесть на 20 листов, ее напечатали в Израиле и Одессе, она называлась "Витя". В издательстве "Вагриус" эту вещь прочитали и говорят: "Нам очень понравилось. Может, вы что-то еще напишете?" И я стал писать о Мише, о Вите, о нашей работе в театре Райкина. Так появилась книга "Малой, Сухой и Писатель" - такие клички были у нас в театре.
А с Витей я сейчас переписку затеял. Он мне с того света пишет, я ему - туда. Придумываю за него, а потом за себя. Рассказываю, что у нас здесь творится. Он же не знает, какие перемены в стране за двадцать лет произошли. Конечно, он может рассказать мне меньше, чем я ему. Но и ему, я думаю, есть чем со мной поделиться. Там он встречается со всеми, кого я знал. Там Райкин, Шульженко, Евстигнеев, Гердт… Он с ними общается и потом рассказывает мне. А я ему пишу, как у нас тут теперь все устроено. Кто такие олигархи… Что такое корпоратив…