Поделиться
История легендарного биг-бэнда, вошедшего в Книгу рекордов Гиннесса в качестве самого долгоиграющего оркестра в мире, описана не только в специальной, но и в художественной литературе. Как упоительно рассказывал о казанском периоде этого великого коллектива Василий Аксенов, - уж он-то умел превращать синкопы в слова и свинговать фразами своих романов. Быть может, жизнь Бориса Фрумкина не так же тщательно исследована фанатами, как судьба Олега Лундстрема, но пианист, аранжировщик, а потом и художественный руководитель легендарного ансамбля "Мелодия", записавший немало сольных пластинок, полвека украшает музыкальную историю нашей страны. Джазовый концерт в филармоническом зале, конечно же, отличается от клубного вечера, да и нынешние джазовые заведения выглядят совсем не так, как прославленный "Коттон клаб", воспетый в замечательном фильме Фрэнсиса Форда Копполы. Сегодня любители Дюка Эллингтона, Каунта Бейси или Олега Лундстрема вовсе не похожи ни на бандитов, разжившихся на подпольной торговле алкоголем, как в США, ни на эстетических диссидентов, стиляг, на которых в СССР с подозрением посматривали (и не только!) еще со времен борьбы с космополитизмом рубежа 40-х и 50-х годов прошлого века. Со второй половины ХХ столетия джаз обрел социальную и художественную респектабельность, что, к примеру, позволило Олегу Лундстрему и его оркестру в 1998 году выступить в Большом зале Московской консерватории вместе с выдающимися исполнителями классической музыки.
Но как бы чинно ни выглядел оркестр и сидящая в Зале имени П.И. Чайковского публика, как бы ни украшал сцену своими благородными сединами Борис Михайлович Фрумкин, - привычный порядок был нарушен сразу, как только вместо зачитывания поздравительных телеграмм на сцену пригласили Полада Бюльбюль оглы. Не как Чрезвычайного и Полномочного Посла Азербайджана в России (хотя объявили его именно так), а как любимого певца и композитора всего бывшего советского народа. Он был своим для большинства сидящих в зале зрителей, которые отплясывали твисты и шейки под его песни. Как всегда бывает в джазе, начавшись с общеизвестного, вдруг нарушился порядок, и импровизация стала похожа на судьбу. И мгновенно исчезла благопристойная чинность. Наверное, поэтому зал взорвался аплодисментами, которые были обращены не кому-то в отдельности, не только Фрумкину и не только Бюльбюль оглы, но ко всем вместе, если угодно, к самим себе. Эта была радость от того, что собрались в одном месте и в одно время люди, которым не надо ничего объяснять ни про джаз, ни про жизнь. И Полад, не менее элегантный и не менее седовласый, чем юбиляр, говорил о великом джазе, о той великой музыке, которая пробуждала жажду жизни у сотен миллионов, а быть может, и миллиардов людей, о той великой музыке, которая была языком общения в разделенном мире. И осталась такой поныне. Он не стал петь своих песен, но публика, что называется, была разогрета, - и каждый вышедший на сцену исполнитель этого не мог не почувствовать.
Борис Фрумкин со свойственной ему педантичностью перекладывал ноты, готовясь к очередному номеру, как бы показывая, что оркестр тщательно и задолго отрепетировал всю программу концерта. Но зал и сцена на протяжении всего вечера демонстрировали радостную готовность к джем-сейшену, к импровизации и диалогу, которая составляет суть джазового исполнительства. И хотя на сцену выходили на вид вполне серьезные люди, - от выдающегося финского кларнетиста Анти Сарпила до не менее именитых дирижеров и пианистов Анатолия Кролла и Сергея Жилина или замечательной джазовой ворожеи Деборы Браун, - они мгновенно попадали в плен дружеской вечеринки и начинали творить вместе с блестящими музыкантами оркестра имени Олега Лундстрема совершенно свободно и беззаботно. Забыв обо всем на свете, кроме музыки и радости общения с все понимающими коллегами. Великий аргентинец Хулио Кортасар в одном из лучших сочинений о джазе, повести "Преследователь", посвященной Чарли Паркеру, выдающемуся саксафонисту и дирижеру, одному из лидеров стиля бибоп, раскрывает суть джазовой импровизации. Она способна взлететь к небесам, забывая не только о мелодии, но даже и о гармонии, - мне не написать лучше него. Да и как он - тоже. Поэтому я вспоминал строки Кортасара, когда слушал, какие звуки царили на сцене. Они словно побеждали время и земное притяжение. Это и есть настоящий джаз. Он дарит энергию жизни, которую способно пробудить только свободное творчество.
Не надо думать, что у джазовых оркестров в последние десятилетия была совсем уж простая жизнь. Их закрывали в СССР, видя в вокально-инструментальных ансамблях более действенное средство в борьбе за сердца молодежи. В них переставали вкладывать деньги в США, делая ставку на рок-группы.
Но биг-бэнды хранят великую традицию джазовой классики. Армстронга, Эллингтона, Парнаха, Варламова. Впрочем, не у всех хватило сил на длинную дистанцию, как у оркестра имени Олега Лундстрема.
У Бориса Фрумкина есть счастливый дар соединять историческую реконструкцию с живым биением современного мегаполиса, с теми созвучиями, которые были неведомы отцам-основателям больших джазовых коллективов. Плотность, пианистическая подробность его исполнительской манеры не исключает стремительной виртуозности. Он настоящий аристократ джаза. Олегу Лундстрему было бы за него не стыдно.