Поделиться
Нечасто, всегда как нежданный подарок, в мой зыбкий сон врываются до боли яркие кадры того, как я увидел Таню впервые. Был обычный день, когда зима еще не кончилась, но внезапная ласковость солнца уже обещает скорое пришествие весны, и кажется, что не только люди, поверив первому неверному теплу, сбрасывают с себя шапки и расстегивают пуговицы тяжелых пальто, но и вся улица готова распахнуться навстречу солнцу. Снег тает, тает на глазах, превращаясь в бурные, ликующие потоки, и веселые прохожие с отчаянной отвагой перепрыгивают через эти сели и стремнины, уворачиваясь от машин, готовых окатить их струями грязной воды... Как сейчас помню, я стоял на перекрестке, сосредоточенно пытаясь найти место посуше, куда можно было бы ступить ногой, когда совсем рядом пронесся хриплый смеющийся голос: "Эй, рыжая! Под меня прыгать надо! А ты - под машину!" Я поднял глаза: грузовик с гогочущим во весь рот золотозубым водилой, громыхая на ухабах, уже сворачивал за угол, а она растерянно застыла на обочине. Впрочем, ее я тогда не разглядел - только развевающиеся на ветру волосы, опаляющие полыханием раскаленной меди. Помню свою ослепленность и внезапно вспыхнувшее ревнивое желание: "Вот если б она спешила ко мне!" Так в мою жизнь ворвалась Таня.
В то время я просиживал в старших научных сотрудниках в одном из НИИ, кандидатскую защитил, в необходимости докторской сомневался, и всё решал: то ли уйти в бизнес, то ли заняться карьерой в институте. Никаких телодвижений ни для того, ни для другого не делал, как идиот ожидая, что и так оценят, в итоге в начальники отдела нам спустили чужака - самоуверенного хмыря, чье назначение можно было объяснить только необъяснимыми флуктуациями выше. Едва приступив к обязанностям, он завел обыкновение ежедневно собирать весь отдел и устраивать публичные порки. Специфики нашей темы он не понимал, зато виртуозно владел искусством интриги: уязвить и унизить одного, возвысить другого... Удивительно, как быстро атмосфера товарищества и лихого раздолбайства, когда мы могли месяцами, не жалея себя, на одном энтузиазме все вместе вкалывать на результат, а потом также дружно гулять до одури, сменилась настороженностью и отчужденностью - каждый сам за себя. Меня новый начальник невзлюбил сразу и не упускал случая, чтобы поставить на место. Терпеть все это было тошно, я даже пару раз порывался уйти, но тут, как обычно бывает в жизни, друг, готовый взять меня в свой бизнес, попал в переплет и сам нуждался в помощи, отец слег в больницу, а жена объявила, что ждет ребенка, - как оказалось, напрасно.
Когда я сейчас думаю, почему Таня, живущая благополучной, размеренной жизнью замужней дамы, так безоглядно полюбила меня, то не нахожу никакого иного ответа, кроме слова "жалость". Однажды, в минуту полной близости, которые иногда выпадают двоим, той близости, когда можно сказать друг другу всё, и это будет понято, принято, Таня призналась, что в первый раз, на перекрестке, я ей не понравился: нагловатый хлыщ, осматривающий улицу как свои угодья. Ее сердце отозвалось внезапной нежностью ко мне, когда она увидела меня на работе: я сидел в углу нашей лаборатории, механически покачиваясь на крутящемся стуле, и взгляд мой был полон такой тоски и потерянности, что каждый раз, когда Таня рассказывала мне об этом, ее голос начинал дрожать, и она порывисто прятала свое вспыхнувшее лицо у меня на груди. Я тоже помнил тот день: с утра в больнице сказали, что у отца рак, жена, моя первая жена, давно уже решившая, что лучший выход из любой сложной ситуации - бурный демонстративный плач, приводящий меня в тихое бешенство, из-за которого я начинал ненавидеть ее, себя, мир вокруг, надрывно зарыдала прямо в отцовской палате, а придя в институт, я узнал, что ошибка, которая могла стоить не одну человеческую жизнь, произошла все-таки по вине нашего отдела... Я помню этот день! А вот того, как Таня тогда приходила к своему мужу - нашему новому начальнику отдела, не помню совсем.
Так же, как не помню, почему после медленного танца на юбилее бухгалтерши, месяца через три, мы с Таней вдруг согласно, не произнеся ни слова, оказались в незапертом темном кабинете ее мужа, что говорили потом? Кажется, ничего. Память - избирательная зверюга. И когда я ночами пытаюсь восстановить в себе образ Тани, ее тепло, ее ласковость и то удивительное чувство окрыленности, которым она одарила меня, я вспоминаю только яблочный холодок ее щек и внезапность женского горения. Любил ли я ее? А что есть любовь? Умирал отец, я был у него каждый день, и близость смерти, предательски забирающей папкину белозубую казацкую улыбку, папкины непокорные кудри, папкину вечную манеру шутить, близость и беспощадность смерти оглушала меня. После больницы не хотелось идти домой и говорить лживые, обесцененные происходившим слова, еще меньше хотелось тащиться на ставшую вдруг постылой работу. Таню мне послала судьба. Тане не нужно было ничего объяснять: незадолго до этого она потеряла маму, и в ней, как и во мне, жило, пульсировало жадное желание жизни - жизни вопреки всему! Любви - как победе над смертью! Таня все понимала, Таня ничего не требовала. Никогда больше я не встречал настолько безоглядных и бескорыстных женщин. Что она мне давала? Ощущение своей силы. Тепло. И это пульсирующее биение любви властно возвращало меня к жизни. И я не уходил, улетал из нашей комнатки и потом мог всю ночь дежурить у постели лежащего в беспамятстве отца. Мог спокойно игнорировать злые истерики жены, и - особенно! - язвительные выпады начальника: легко быть снисходительным к мерзавцу, если знаешь, что через два часа его женщина будет с гортанным птичьим криком воскресать у твоего плеча.
Я часто думаю, что было бы, если б не случилось той глупой ссоры. Нет, даже не ссоры. Недомолвки. Когда просто не хочешь, уже не можешь отвечать на взгляд, на призыв той же высокой нотой чувств, которую от тебя ждут. Да, настоящей любви ничего не надо. Кроме одного. Любовь требовательна во всем, что касается ее самой, любви: взгляда, интонации, слова. Любовь требует постоянной напряженности и потому обречена. Как это можно было объяснить Тане? Да и понимал ли это тогда я сам? Таня вернула мне ощущение полноты жизни, и как охотник я был готов к набегам на новые поля. К новым победам и, что скрывать, к новой добыче. Глупое упрямство молодого животного (видите, я к себе беспощаден!), расставаться надо уметь. Но хлопнула дверь, я не стал ее возвращать. Таня уехала к тетке в Питер, а через месяц мы все узнали, что жена начальника отдела погибла - дождь, мокрая дорога, пьяный водитель, несчастный случай..."
Олег
Здравствуйте, Олег! Митрополит Антоний Сурожский писал: "Мы все думаем, будто умеем любить, на самом деле мы часто только лакомимся человеческими отношениями. Мы считаем, что любим человека, потому что у нас к нему ласковое чувство, потому что нам с ним хорошо; но любовь нечто более требовательное и порой трагичное". Влечение, инстинкт обладания, жажда покорить и потребность самоутвердиться, желание властвовать и ревнивое чувство собственности... В этой цепочке знакомых каждому эмоций последнее звено - пресыщенность владением. Этот тупик, эта обреченность не случайны. Потому что ни на одном из этапов в трагическую последовательность не вторглось бескорыстное, не ожидающее ничего взамен желание дарить себя другому. Именно то, что превращает наше эгоистичное стремление владеть другим человеком в чувство иного, внеземного порядка - в любовь.