Юрий Лепский: К Довлатову в Пушкинском заповеднике относятся сдержанно

Откровенно говоря, к Довлатову в Пушкинском заповеднике относятся... как бы это сказать - сдержанно. Если менее осторожно и напрямки - я бы не сказал, что его тут любят.

Нет, вообще писателя Довлатова здесь конечно же знают, произведения его читают и ценят высоко. Кроме "Заповедника", в котором он, как известно, про Пушкинские Горы и написал. В чем тут дело?

Думаю, что экскурсовод Довлатов своим "Заповедником" грубо нарушил неписаные корпоративные правила славного музейного коллектива: этот коллектив можно критиковать с любой степенью резкости - на вас, если и обидятся, то не сильно. Но смеяться над этим коллективом - нельзя, даже если вы Довлатов. Фактически Сергей Донатович оказался в безвыходном положении: со своим писательским даром, редким чувством стиля и необычайно острым чутьем на ложный пафос он попал в эту закрытую корпорацию милых и добрых людей, смысл деятельности которых как раз и состоял в пафосном отношении к Пушкину. Не написать об этом было выше его довлатовских сил. А когда написал - получилось смешно. Ну и что было делать?

Получилось, что он вывел за руку из заповедника через одному ему известную волшебную довлатовскую дверцу своих героев на всеобщее обозрение. И кое что в этом обозрении этим героям не понравилось. Разумеется, как и всегда бывает в таких случаях, герои предпочли пенять на автора. Что правильно.

А здесь - Довлатов. Фото: Юрий Лепский/ РГ.

В день довлатовского семидесятилетия иду в Михайловском через поле в хвосте небольшой группки экскурсантов. Экскурсовод - эффектная брюнетка - говорит буквально следующее: "Конечно, Александр Сергеевич жил здесь полной жизнью. Но при этом сохранял духовную чистоту". Нет, думаю, как деликатно сказано - "полной жизнью". Да и "при этом" - тоже не слабо. Петр Вайль рассказывал, что когда Сергей Донатович в компании друзей слышал что-нибудь подобное, он отводил автора в сторонку и пристально спрашивал: "Ну вот зачем ты это сказал? Что ты имел в виду?". Впредь человек внимательнее следил за своей речью...

Из "Заповедника"

"Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:

- Извините, могу я задать вопрос?

- Слушаю вас.

- Это дали?

- То есть?

- Я спрашиваю, это дали? - тиролец увлек меня к распахнутому окну.

- В каком смысле?

- В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.

- Не понимаю.

Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:

- У меня была открытка... Я - филокартист...

- Кто?

- Филокартист. Собираю открытки... Филос - любовь, картос...

- Ясно.

- У меня есть цветная открытка "Псковские дали". И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить - это дали?

- В общем-то дали, - говорю.

- Типично псковские?

- Не без этого".

Ваш покорный слуга оказался в этом месте и в это время не случайно. В деревне Березино, что неподалеку от Михайловского, группа читающих бизнесменов выкупила дом, в котором когда-то жил экскурсовод Довлатов. Дом, дышавший на ладан, укрепили, довели до состояния музейного экспоната, восстановив интерьер двух жилых комнат - довлатовской и хозяйской - и решили представить публике для посещений и воспоминаний о писателе.

Из "Заповедника"

"Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла - заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля.

В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из "Огонька". Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола...

- Главное, - сказал я, - вход отдельный.

- Ход отдельный, - согласился Михал Иваныч, - только заколоченный.

- А, - говорю, - жаль.

- Эйн момент, - сказал хозяин, разбежался и вышиб дверь ногой".

Лично мне по нраву позиция директора заповедника Георгия Василевича. Он делает немало, чтобы Пушкин и Довлатов здесь не мешали друг другу, а помогали. Он уже давно открыл заповедник для талантливого, подлинного и интересного. Пусть каждый найдет здесь то, что лично ему дорого: русский пейзаж, живопись и фотографию, литературный текст и музыкальное произведение... Это Пушкинское пространство тем сильнее, чем оно более открыто таланту в любых его формах. Монастырский устав хорош для монастыря, но не для ландшафтного музея. Довлатов, разумеется, написал свою повесть не о Пушкинских Горах, а о стране, ставшей заповедником по отношению к остальному открытому миру. Заповедником со своими чудными и плохообъяснимыми правилами, мешающими жить нормальным людям.

Из того заповедника он уехал. А заповедник Пушкинский прекрасно усвоил довлатовский урок: чтобы быть жизнеспособным, надо стать открытым.

Из "Заповедника"

"Потоцкий украшал свои монологи фантастическими деталями. Разыгрывал в лицах сцену дуэли. Один раз даже упал на траву. Заканчивал экскурсию таинственным метафизическим измышлением:

"Наконец после долгой и мучительной болезни великий гражданин России скончался. А Дантес все еще жив, товарищи..."