Он также признан лучшим в конкурсе "К востоку от Запада" фестиваля в Карловых Варах - смотра отнюдь не коммерческого. Картине, кажется, вновь удалось соединить то, что в нашем кино давно распалось: все признаки "артхаусного фильма" со страстным социальным посылом и способностью сразить любую аудиторию - и киноклубную и мейнстримовскую. Наконец, это редкий пример обращения к стихийно табуированной у нас теме судьбы людей с ограниченными возможностями - в обществе, возможности которого еще более ограничены. Эта тема в мировом кино массово востребована - заставит ли она кого-нибудь проснуться у нас?
Формально это "школьный фильм" с фабулой, которая перекликается с взрывной картиной 60-х "А если это любовь?": двое полюбили друг друга, вызвав панику у учителей и возбудив жестокие инстинкты одноклассников. Дело отягощено спецификой класса: это спецзона для детей-инвалидов, ущербных физически или ментально. Они здесь не столько учатся, сколько пытаются доказать всем - училкам, окружающим, самим себе - свое право на нормальную жизнь. Довольно сплоченный коллектив молодых существ, объединенных общим несчастьем: им перекрыты дороги в будущее. Учителя здесь собраны, судя по всему, по принципу - уж какие пришли. Особыми умениями работать с инвалидами не отягощены: и заик, и безногих учат по учебникам для слабоумных, где нужно делить 20 на 10. Назревающий по этому поводу бунт гасят привычным способом - ором. И ребят сплотила единственная мечта: пройти комиссию и отвоевать право учиться в обычном классе.
Приход новенькой - красивой девочки с парализованными ногами, в которую влюбится Антон, самый благополучный парень класса, - все круто изменит: в привычно тягостное существование ворвется что-то яркое и сильное - ворвется, несмотря ни на что, жизнь. И этого предательства ребята не простят, теперь их объединит желание показать штрейкбрехерам их место: какая тут может быть любовь к больной миопатией "колясочнице"!
Если бы фильм ограничился живописанием того, сколь жестоки могут быть ребята, раззадоренные ревностью и завистью к чужому счастью, мы получили бы унылую чернуху в духе сериала "Школа". Но после сцен, которые и впрямь трудно смотреть, режиссер вводит в действие иные краски - вводит так неназойливо и точно, что можно говорить о незаурядном мастерстве и зрелости не только художнической, но и человеческой. Из как бы документально снятой жизни, которая затягивает и заставляет быть внимательней к обыденному, сами собой складываются ситуации метафорического звучания. И начинаешь думать о незащищенности всех и каждого, в порядке самозащиты рождающей агрессию. Об уходе из нашей жизни такого понятия, как профессионализм, - он здесь как бы лишняя роскошь. О тотальной депрессивности, в какую впало любое дело, и прежде всего школьное. О равнодушии, которое неизбежно является опять же как средство самозащиты. Люди окукливаются, между ними рвутся связи, они уже не заинтересованы друг в друге. И даже самый неубедительный для меня момент - когда новый Ромео, только что готовый в бой за любимую, вдруг исчезает из фильма, словно и его в конце концов съело равнодушие, - заставляет думать о той же непрочности чувств и связей в мире всеобщей ощетиненности.
В фильме много парадоксального и неожиданного. Если его тупо пересказать - слушатели могут впасть в столь же тупое морализаторство: до чего докатились! Но Марина Поезжаева и Филипп Авдеев умудряются в самых рискованных ситуациях сохранять обезоруживающе чистую интонацию первого свидания Ромео с Джульеттой. Ребята постоянно играют с огнем, им позарез нужен риск, в них бушует адреналин, их агрессия ищет выхода. Однажды включившись в это косноязычное, но редкостно искреннее общение, уже не оторвешься: ребята станут тебе практически родными, ты с ними уже скован одной цепью, ты их, в общем, понимаешь без слов. Сценария нет, идет импровизация, молодые актеры не роли играют, а себя в предлагаемых обстоятельствах - отдают персонажам свои интонации и свой способ изъясняться. Это же касается исполнительниц возрастных ролей - учителей и мам. Актеры слились с героями - важный стилевой признак современного кино, нарождающийся на наших глазах (его только что продемонстрировал в Венеции и новый фильм Андрея Кончаловского "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына"). Задачи при этом сложны: нужно играть отклонения от нормы так, чтобы они стали нормой, нужно глазами инвалидов увидеть мир. Субъективная камера оператора Федора Стручева включает зрителей в их круг, она импульсивна и живет в том же нервном, возбудимом ритме. Это не модная трясучка, поголовно охватившая подражателей датским "догматикам": камера - еще один герой картины, наш в ней представитель, наше "я". Цифровые технологии уничтожили последние следы студийной громоздкости, и мы абсолютно включены в действие, и тоже мечемся в поисках выхода из безнадеги.
На что же надежда? Как ни странно, она возникает в фильме - неистовая и даже безумная, почти мистическая, но победная. Верующий прочтет ее как вмешательство всевышнего, атеист - как подтверждение того факта, что шок может быть целительным. Да это и неважно: перед нами хэппи-энд предельного отчаяния, победа иррационального над рациональным, свобода, которая ожидает нас, когда все, кроме нее, уже обречено погибнуть. Тот свет в конце туннеля, который, по слухам, видят несчастные, пережившие клиническую смерть.