Поделиться
Паровоз гудит...
Родился я 23 октября 1925 года в селе Ново-Николаевка Калининского района Киргизской ССР. Когда мне шел пятнадцатый год, я закончил семь классов. За восьмой нужно было платить, а денег не было, и я пошел работать в колхоз. Через год началась война, все мужчины ушли на фронт, а мы, пацаны, стали главной рабочей силой.
В сентябре 1942-го мы проводили отца - его призвали в трудармию и отправили в Кемерово на шахту. А спустя три месяца и меня, семнадцатилетнего, умчал из родного дома поезд. Хорошо помню, как это было. Все женщины ревут, лезут под колеса, не пускают увозить их детишек. В моей груди стоит комок, а из глаз невольно текут слезы. Паровоз гудит, просит, чтобы его отпустили. Потихоньку вырвался из женских объятий, дал длинный прощальный гудок и стал набирать ход...
Привезли нас в город Чарджоу в 20-ю снайперскую школу. В сентябре 1943 года нам присвоили звание ефрейторов - и снова в поезд, на фронт. А в 4 часа утра 17 сентября диверсанты устроили нашему поезду крушение. Я пришел в себя в оренбургском госпитале - получил черепно-мозговую травму, когда меня выкинуло из поезда. Оказалось, что из нашего вагона выжили только двое.
В ноябре нас выписали из госпиталя и отправили в 12-ю снайперскую школу. В ее составе я и прибыл в Ленинград в декабре 1943 года, где был зачислен в первый батальон третьей роты 131-го Ленинградского полка 45-й гвардейской дивизии. Там и оставался до конца войны.
В первый раз был ранен под Нарвой, и три месяца меня лечили в Ленинграде. Во второй - на Карельском перешейке поймал осколок, который до сих пор ношу, как орден, с левой стороны. В третий раз был ранен в Курляндии, но с поля боя не ушел, а потом лечился в полковой санчасти.
Всего я участвовал в тринадцати атаках. Предстояла и четырнадцатая, но меня ротный отправил связным к командиру батальона.
Моя рота ушла в атаку, заняла траншею и дальше не идет. Комбат говорит: "Иди скажи, чтобы продолжали движение". Я спускаюсь с горы, вижу, стоит пулемет, возле него мертвый пулеметчик. На поляне санитар возится с раненым, и по ним ведет огонь снайпер. Убил обоих. Я "включаю пятую" и что есть духу бегу к нашим, а снайпер в это время стреляет по мне, только пули жужжат. Заскакиваю в траншею, передаю ротному приказ комбата, а он мне: "Некем мне идти вперед..." И я снова бегу что есть духу в гору. А комбат меня посылает назад с новым вопросом. Я сбегал. Вернулся, комбат говорит: "Что это у тебя под каской?" Я снял подшлемник - оказывается, пуля снайпера прошла в миллиметре от моей шеи, разрезав подшлемник. Снова мой ангел-хранитель спас меня от смерти.
"Сашка! Спасай!"
На ночь комбат залез в блиндаж, а я остался в траншее. Мороз усиливался, и ноги мои замерзли. Я ведь бегал по мокрому снегу, портянки промокли до нитки. Когда понял, что вот-вот отморожу, побежал в санчасть. Врачи оттерли мне ноги спиртом, и я уснул. Утром просыпаюсь - в палатке ни души, автомата моего тоже нет. Все ушли, меня не разбудили, записки не оставили. Что мне делать? Как я вернусь на передний край без оружия? Почему так со мной поступили?..
Обулся я, вышел из палатки, пошел куда глаза глядят. Вдруг смотрю - в молодом сосняке стоит термос с теплой перловой кашей, возле него полторы буханки хлеба, а в десяти метрах - автомат ППШ. Я отломил кусок хлеба, поел каши, взял автомат и пошел. Вы не смейтесь, но я верю, что это Бог вывел меня из трудного положения.
На "высотке" в окопе два солдата из моего отделения - Колька Смотраков и чувашонок Михайлов. Колька меня послал осмотреться, кто сидит в других окопах. Он старше меня был, я его слушался. Пошел. Увидел знакомого лейтенанта, мы с ним в Эстонии воевали пять месяцев. Разговорились, и тут вдруг засвистел снаряд. Я вниз головой к нему в окоп, и нас прикрыла упавшая сосна. А мина - вы представляете - влетела прямо к моим ребятам!..
Я выбрался из-под веток, подбегаю к нашему окопу, а вместо него - воронка и четыре оторванные ноги посредине. Николай кричит: "Сашка! Спасай жизнь!" Я стал звать санитаров, но никто не откликался. Тогда я разгреб землю с лиц товарищей, лопаткой отрубил лямки вещмешка, перекрутил ребятам ноги. Михайлов был легенький, я его взял на руки и отнес к штабу полка, а Смотраков тяжеленный, мне одному было никак не вытащить его из воронки. На счастье подошел наш писарь Женя Баринов. Мы с ним положили Колю на плащ-палатку и принесли его к фельдшеру.
У Николая левая нога болталась на сухожилиях, а правой не было до колена. Взял я у санитара волокушу, положил на нее Колю и повез не знаю куда. Смотраков говорит мне: "Саша, у меня болит большой палец на правой ноге". А сам руками цап, цап - а там култыха. Он локтями переворачивает волокушу и орет: "Ты куда меня везешь? Пристрели! Пристрели!" Я его поймал, уложил назад, и тут он, видно, потерял сознание. Метров через триста встретился мне ездовой с санями. Положили мы Колю на сани, закидал я его мокрым сеном, одел ему на руки свои рукавицы и отправил. Вернулся - а Михайлов уже умер.
Дальше я ничего не помню. Кому отдал волокушу, как очутился в своей третьей роте - ничего не знаю. Только просыпаюсь, а возле меня лежит хлеб и три котелка. Говорят, это моя каша за три дня, что я проспал. Видимо, моя голова отключилась, не в силах перенести такой нагрузки.
Потом я у врачихи полка узнал, что и друг мой тоже умер.
Будем жить
Утром 8 мая 1945 года мы ждали команду выходить на передний край. Я после завтрака выкинул свой котелок в колодец. Сердце чувствовало, что в новом бою мой ангел-хранитель не сможет больше меня защитить от смерти. Сидим возле землянки, смотрим в сторону фронта. В небе идут девять наших бомбардировщиков "Петляковых" (а мы всегда считали, сколько летят туда и сколько из них возвращаются обратно). На этот раз самолеты уже давно летят над фрицами, а зенитки по ним не стреляют... "Ура! - заорали мы все. - Конец войны! Немцы капитулировали и на нашем Курляндском фронте!" Я полез в колодец, достал свой котелок - еще пригодится, будем жить.
Судьба привела
А теперь о главном. Это было в 1947 году. Я был уже сержантом и командиром отделения в полковой школе. После учебы саперному делу мы приехали на разминирование у деревни Ям-Ижора.
В одно утро к командиру взвода подошел директор совхоза: "Сейчас пригоню трактор, будем пахать это поле". Лейтенант мне говорит: "Иди посмотри, что там делается". Я, конечно, был недоволен. Где там смотреть - пять гектаров поле, участок не моего отделения, и, вообще-то, никто не собирался тут вести разминирование.
Иду по тропке и ворчу. В руках у меня щуп, на боку в чехле лопатка. Шел, шел, потом почему-то остановился, стал смотреть под ноги. В двух шагах от тропки сухой кустик, я щупом его потрогал - есть что-то круглое. Взял лопатку, осторожно начал снимать землю, а там - мина немецкая противотанковая! Удивительно - я остановился прямо возле минного поля. Стал у каждого сухого кустика проверять. Там были мины. Зеленые, будто только что с завода, а ведь они здесь пролежали лет пять.
После седьмого боеприпаса обозначилось направление минного поля из трех рядов. Тут слышу - трактор загудел, еще немного и выехал бы. Я привел на поле директора совхоза, тот ни слова не сказал... К обеду я "раскрыл" все поле длиной 90 и шириной 10 метров. 97 мин. Затем мы с еще одним сержантом соединили все мины детонирующим шнуром, положили на каждую толовую шашку, подожгли трубку у взрывателя и укрылись в подвале. Взрыв был таким сильным, что мы думали, нас завалит.
За это разминирование мне дали десять дней отпуска.
Сейчас, на старости лет, я пришел к выводу, что это минное поле было предписано мне судьбой. Да! Судьба шаг за шагом вела меня так, чтобы я оказался на Ленинградской земле. Чтобы не погиб в крушении, в атаках, от пули снайпера, а оказался в нужный момент в нужном месте. Ведь фашисты заняли Ям-Ижору в августе 1942 года и, видимо, осенью поставили эти мины. С тех пор здесь выпасали скот, косили траву, и никто не догадывался, что ходит по смерти. Какая-то сверхъестественная сила сохраняла людей от гибели. Она привела меня сюда за несколько минут до того, как завелся трактор, готовый выехать на поле. Она же и остановила в нужном месте, и раскрыла глаза на каждую мину. Я верю, что все было предписано уже тогда, когда я появился на белый свет, когда еще не было этой страшной войны. А вы как хотите, так и думайте.