Исполняется 120 лет со дня рождения поэта Георгия Иванова

Наконец-то повеяла мне золотая свобода,

Воздух, полный осеннего солнца,

и ветра, и меда.

Шелестят вековые деревья

пустынного сада,

И звенят колокольчики

мимо идущего стада,

И молочный туман проползает

по низкой долине...

Этот вечер, однажды, уже пламенел

в Палестине.

Так же небо синело и травы

дымились сырые

В час, когда пробиралась с младенцем

в Египет Мария.

Смуглый детский румянец и ослик,

и кисть винограда...

Колокольчики мимо идущего звякали

стада.

И на солнце, что гасло, павлиньи уборы

отбросив,

Любовался, глаза прикрывая ладонью,

Иосиф.

Георгий Иванов

1920 г.

Был пасмурный день поздней осени. На сцену сельской школы вышел учитель. Он был немолод, очень худ и бедно одет. Плохонькая гитара никак не хотела настраиваться, дребезжала. Кто-то кашлял, скрипели расшатанные стулья, и дуло от окон.

Но когда учитель запел: "Наконец-то повеяла мне золотая свобода...", все стихло, вся наша неказистая жизнь куда-то отлетела. И вот мы уже шли по каменистой тропе мимо сада. И солнечный виноград падал нам в руки, и пылило навстречу стадо, и звенел колокольчик, и утомленный Иосиф сидел на камне, сняв сандалии, а закат пламенел, как древнерусские иконы.

Облупившиеся батареи в школьном зале источали тепло Палестины, и хотелось, чтобы эта явь или этот сон продолжались бесконечно. Но короток был стих, и песня недолга.

Вернувшись домой, я принялся искать стихи про золотую свободу, хотя они и так жили во мне, не нуждаясь ни в бумаге, ни в алфавите. Но хотелось подольше удержать эту музыку, это ощущение сна наяву, когда рай проплыл мимо. Нет, не мимо, а сквозь тебя, удостоверив тебя в том, что он есть. И ты остался как Иосиф - любуешься на всякую малость, на всякую крошку бытия.

Стихотворение в книге нашел и многое прочел об авторе, о Георгии Иванове, но тайна лишь прибывала. Получалось, что невероятные, осененные небесной лазурью стихи писал весьма заурядный, если верить мемуаристам, человек. Современники вспоминали об Иванове как-то без симпатии, отчужденно, а часто и с неприязнью. Называли его гордецом, недостоверным мемуаристом, создателем мифов о самом себе. И фамилия-де у него для поэта слишком простая, даже если ударение делать на втором слоге.

Но именно это мне показалось знаком высокого человеческого достоинства: Георгий Иванов, потомок полоцких дворян и голландских аристократов, не променял на звучные псевдонимы самую распространенную русскую фамилию.

Он родился 11 ноября 1894 года в родовом имении в Ковенской губернии. Его прадед, дед и отец были военными. Отец выстроил для маленького сына крепость на маленьком островке посреди усадебного пруда. Однажды мальчику задали выучить стихотворение Лермонтова "Выхожу один я на дорогу". Он никак не мог сосредоточиться, отложил книгу. Ночью его будто кто-то разбудил, произнеся над ухом: "В небесах торжественно и чудно // Спит земля в сиянье голубом..." Мальчик увидел, как потолок, стены в его комнате исчезли, и он увидел землю в голубом сиянии луны. Так пробудилась в нем поэзия.

Юность прошла в Петербурге. Учился в кадетском корпусе. Высшие баллы получал по закону Божию. Своим "литературным крестным отцом" Иванов называл поэта К.Р. - великого князя Константина Романова, который шефствовал над всеми кадетскими корпусами и поддерживал талантливых воспитанников. В 1910 году в печати появилось первое стихотворение Георгия Иванова. Оно называлось "Осенний брат".

Отрочество, а потом и юность поэта были горьки: сгорела усадьба, отец разорился и покончил с собой. А вскоре - война, революция, эмиграция. Недолгий скромный достаток и снова - война. Болезни, нищета, забвение...

Георгий Владимирович Иванов умер в 1958 году в приюте для престарелых во французском городке Йер-ле-Пальмье.

Что ж, поэтом долго ли родиться...

Вот сумей поэтом умереть!

Из стихов Георгия Иванова

Если б время остановить,

Чтобы день увеличился вдвое,

Перед смертью благословить

Всех живущих и все живое.

И у тех, кто обидел меня,

Попросить смиренно прощенья,

Чтобы вспыхнуло пламя огня

Милосердия и очищенья.

* * *

Россия тридцать лет живет в тюрьме.

На Соловках или на Колыме.

И лишь на Колыме и Соловках

Россия та, что будет жить в веках.

* * *

Стонет океан арктический,

Зреют кисти винограда...

И презренный ум практический

В мире - высшая услада.

И плывет недоумение

Вечно к Западу, к Востоку:

- Ну, раздай свое имение.

- Ну, подставь вторую щеку.

* * *

Александр Сергеевич, я о вас скучаю.

С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю.

Вы бы говорили, я б, развесив уши,

Слушал бы да слушал.

Вы мне все роднее, вы мне все дороже.

Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже

Захлебнуться горем, злиться, презирать,

Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.

* * *

Распыленный мильоном мельчайших

частиц,

В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,

Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,

Я вернусь - отраженьем - в потерянном

мире.

И опять, в романтическом Летнем Саду,

В голубой белизне петербургского мая,

По пустынным аллеям неслышно пройду,

Драгоценные плечи твои обнимая.

* * *

Я хотел бы улыбнуться,

Отдохнуть, домой вернуться...

Я хотел бы так немного,

То, что есть почти у всех,

Но что мне просить у Бога

И бессмыслица, и грех.

На взятие Берлина русскими

Над облаками и веками

Бессмертной музыки хвала -

Россия русскими руками

Себя спасла и мир спасла.

Сияет солнце, вьется знамя,

И те же вещие слова:

"Ребята, не Москва ль за нами?"

Нет, много больше, чем Москва!

Май 1945 г.

* * *

Повторяются дождик и снег,

Повторяются нежность и грусть,

То, что знает любой человек,

Что известно ему наизусть.

И, сквозь призраки русских берез,

Левитановски-ясный покой

Повторяет все тот же вопрос:

"Как дошел ты до жизни такой?"

1956 г.

* * *

Туманные проходят годы,

И вперемежку дышим мы

То затхлым воздухом свободы,

То вольным холодом тюрьмы.