Поделиться
Когда я начинал учиться во ВГИКе, в ограниченном количестве выделялись камеры, пленка. Студия маленькая, как лаборатория, - все расписано. Технических проблем было много. Надо было доказывать необходимость своего проекта, выбивать деньги, стучаться в двери профсоюзов, словом, гигантские усилия, чтобы снять один кадр - или два.
А сейчас этого ничего не надо. Я фильм могу снять на айфон - гарантирую. Смысл в том, что не нужно денег. И это самое главное: будущее кино зависит не от больших денег и компьютерной графики, а от людей, готовых снимать без денег и заниматься искусством. Тогда кино будет развиваться. Иначе - всех прошу в Голливуд. Моя надежда - снимать крохотными камерами. Мечтаю снять фильм в лифте, но еще не созрел.
Талант - не только в том, чтобы было красиво. И тут возникает краеугольный вопрос - зачем все это нужно? Я по молодости думал: умею снимать кино, только мне почему-то все время тройки ставят. Актерскому мастерству научить можно, а режиссерскому - нельзя.
Постигать режиссуру возможно через заимствование. Как сказал композитор Стравинский: "Талантливые люди заимствуют, а гении - воруют". Сначала мы с Андреем Тарковским имитировали Альбера Ламориса (французский режиссер и сценарист, известный своими детскими короткометражными фильмами, - Ред.), потом возникли Куросава и Бергман. Да, заимствовали, переворачивали идеи знаменитых режиссеров по-своему. Только так можно нащупать путь в профессии.
То, чем мы занимаемся, - попытка объяснить человека. Никто не знает, кто такой человек. Вы родились против своей воли. Вы в принципе рождаться не хотели. Есть замечательная книга писателя XVIII века Лоренса Стерна "Жизнеописания Тристама Шенди", в который главный герой так и говорит: "Если бы я знал, какая судьба меня ждет, я бы внутри матери извернулся". Понять смысл жизни - очень сложно. Но мы, художники, пытаемся его разгадать. Зная, что не поймем, стараемся ухватить суть. Сизифов труд.
Все творческие люди, начиная от Микеланджело и кончая Кафкой, занимались одним: понять себя в жизни и рассказать это людям. У кого удается, у кого вовсе не получается. Вот возьмем экшн. Отрицательные герои занимаются двумя вещами - либо крадут миллион долларов, либо убивают кого-то. А положительный персонаж злодеев скидывает с крыши. Это не искусство. Но людям необходим и этот "энтертеймент", проще говоря, развлечения. Как зритель на американское кино идет? Запасаясь попкорном и колой. Мне один американский продюсер как-то сказал: "Фонограмму громче надо всегда делать. Все же жуют, ничего не слышно". Поэтому американские картины такие шумные. Я совершенно серьезно. Попкорн дает больше прибыли, чем прокат картин. А я принципиально делаю картины для людей, которые не жуют. И по этой причине прокат мне вообще не интересен.
Мы все хотим стать знаменитыми. Если режиссер говорит, что не заинтересован в славе, то он все равно врет. Или сумасшедший. Но важна цена - ради чего быть узнаваемым? Если сможете - на секунду - услышать человеческое чувство, то вы уже чего-то добились. И дело не в неправдоподобных слезах - артисты умеют искренне плакать, особенно, актрисы. Но, как сказал театральный педагог Михаил Чехов, не надо бегать со слезами по сцене, они должны быть в зале. Как их вызвать - это уже вопрос не профессии, а таланта.
То, что чувствует режиссер или актер, он должен уметь сообщить зрителю. В кино это сложнее, чем в театре. Между зрителем и художником экран. Все законсервировано и смонтировано. Театр же непосредственно влияет на ваши души и глаза. Еще немаловажный момент - пауза. Она должна быть "беременной". Вдруг вы не чувствуете ритма, не понимаете - быстрее нужно или медленнее? Тогда ясно точно: вы не знаете ни фильма, ни своей роли в нем.
Очень важны факторы тишины и замедления. Режиссер, как физик Эйнштейн, способен оперировать временем. У нас теория относительности работает. Можем растягивать действие и сжимать его. Наша задача - публику растрогать. Или проще - сразу напугать.
Внутри каждого из нас - три струны, на которых играет художник. Древние греки их выразительно оценили: слезы, смех и ужас. Если ни одно из этих чувств зрители не испытали в зале, - это не искусство. За что зритель благодарен? За то, что в конце фильма, после титров, он становится лучше. На пять минут, до первого трамвая. До первой станции метро.
Мгновенная кульминация в начале фильма - сильный ход. Можно показать взрыв, что-то яркое и активное, но оно не будет понятно. А, значит, зритель задуманного не прочувствует. Наше понимание окружающей действительности называется парадигмой. Для нас она - как карта сверху. Но все карты обычно ложные.
Есть очень хороший пример изменения парадигмы. Человек с тремя детьми входит в метро. Он безучастен до ужаса, дети бегают по вагону, кричат и всем мешают. Пассажирам стыдно за поведение детей. У них накапливается возмущение. То есть, возникла определенная парадигма. Наконец, кто-то интересуется: "Вы не находите, что с вашими детьми творится что-то странное?". И равнодушный попутчик отвечает: "У них сегодня умерла мать". И сразу меняется понимание того, что происходит.
Важно, какую парадигму - в фильм, характеры - вы закладываете. Плохое кино - когда все предсказуемо и ничему не веришь. Неплохое кино - веришь, но все предсказуемо. Люди входят в кадр и понимаешь: сейчас поцелуются. А большое кино - логично, но непредсказуемо. Самый высокий уровень режиссуры. Как в жизни.
Чем "Белые ночи почтальона Тряпицына" отличаются от реальности? Их отличие от повседневного мира кардинально. Некоторые из живущих там были даже страшно возмущены. Во-первых, не все в глубинке пьют. Во-вторых, белые ночи - в июне, а картошка - в сентябре. Кто-то сказал, что это документальное кино. Нет, это абсолютный вымысел, который создавался группой людей во главе со мной.
Тогда откуда возникает ощущение правды? Я старался материал подпитывать реальными кусочками жизни. Они сильно разнятся от той, даже очень талантливой, картины киноискусства, которую конструируют писатели, артисты. Но и в конструируемой жизни артист, ругающийся матом, будет ругаться матом. Когда Коля (Николай Капустин, герой фильма - Ред.), который даже не знает, что его снимают, употребит матерное, - это абсолютно не выглядит ругательством. И Леша Тряпицын мне тоже жаловался: "Андрей Сергеевич, ну как же без крепкого словца? Это уже немое кино будет".
Я вам не очень завидую. В годы моего студенчества информации было мало. Мы смотрели взрослое кино. То поколение еще читало. А сегодня Голливуд делает кино для подростков. У нас были стойкие идеалы, даже если они менялись - сегодня Матисс, завтра Бэкон, - они были великими, заслужившими свое величие.
Сегодня же ориентиры меняются с бешеной скоростью: успешно одно, а завтра - совершенно другое. На вас наваливаются помои образов, картинок. Все все снимают. И потом - селфи. Полный отпад. Оно - как часть нашего с вами атавизма. Вот как первобытный охотник, не поймавший быка, рисовал его на стене. Это и есть ваше селфи. Но картинка на стене хоть на века осталась. А про селфи никто не вспомнит через полгода.