Элла Памфилова: Мысль Сахарова, как луч, была устремлена сюда к нам

В воскресенье исполняется 25 лет со дня кончины известного ученого-физика, академика, лауреата Нобелевской премии, чьи огромные научные заслуги в позднесоветскую эпоху отступили в тень его мужественной правозащитной деятельности. Сопротивление, ссылка в Горький и, наконец, возвращение в общественную жизнь, как и возвращение Солженицына, ставшее знаком иных, новых времен. Вчерашний гонимый стал живым этическим эталоном. О том, каким он был, сегодня вспоминает омбудсмен Элла Памфилова.

- Я впервые увидела Андрея Дмитриевича Сахарова в 1989 году. Это были последние годы огромной страны Советский Союз. Представьте себе: огромный Кремлевский Дворец съездов кипит в пылу политических страстей и эмоций удивительного собрания. Огромное количество народных депутатов делает его похожим на муравейник. Я в этом удивительном собрании, молодая женщина, проработавшая 12 лет "на производстве", в одном из энергетических предприятий Москвы, сижу на первом ряду, перед самой трибуной, а за мной, на втором , чуть правее сидит Андрей Дмитриевич Сахаров. И помню волну шепота: " Андрей Дмитриевич... Сахаров..." - то с благоговейным уважением, то с недоумением, неприятием, непониманием, но никогда - в равнодушном тоне. К нему никто не был равнодушен.

Главное ощущение, которое у меня осталось от этого человека: он - вне суеты. Он вел себя так, как будто совсем не замечал кипения страстей вокруг. Казался человеком, все время сосредоточенным на какой-то очень важной мысли, углубленным в какие-то серьезные внутренние размышления и переживания. При всем этом шуме-гаме он был внешне тих, спокоен, несуетлив и сосредоточен, а его внешний облик задавал ощущение очень домашнего человека. Даже одет он был так, как будто только что встал из-за стола в домашнем кабинете и вошел в этот зал.

Но как только этот уютный, домашний человек тихой и легкой походкой поднимался на трибуну и начинал звучать его тихий, иногда казалось, что "слабый", голос, вдруг возникало ощущение невероятной твердости. Когда он говорил, он не обращал внимания ни на негативные реакции зала, ни на бушующие вокруг страсти, ни на чью-то неприязнь. Так же, как и до этого, он был сосредоточен на какой-то своей главной мысли, идее, которую он хотел донести. Говорил он невозмутимо, словно пробивая все это поле, весь этот зал. Мысль его, как луч, была устремлена, может быть, сюда к нам, в наше время, и в иное сообщество людей. Было буквальное ощущение луча сквозь зал. И это особенно понимаешь с высоты сегодняшнего дня.

У меня было с ним несколько пересечений в Межрегиональной депутатской группе, но я, конечно, чувствовала себя тогда простым человеком среди звезд-небожителей и больше слушала, внимала ему, восхищалась. И старалась запомнить это ощущение человека, глубоко убежденного в чем-то главном . А внешне - мягкого и спокойного. Он был уверен, что для убеждения людей не надо кричать, применять силу или напор, не надо включать агрессию. Надо всего лишь четко, ясно, спокойно сформулировать мысль, которая тебя волнует, которой ты живешь. Даже не мысль - мыслечувство. И в конце концов в нужное время и в нужном месте она обязательно прорастет, станет слышной. Даже если сейчас тебя не услышат. Вот эта его личная убежденность и уверенность в том, что свою мысль не надо навязывать, что она сама найдет себе путь и заживет в тех, кто ее поддержит, была очень важной для него. И от осознания собственной внутренней силы рождалась абсолютная неприемлемость агрессии - ни в действиях, ни в движениях, ни в голосе. Сахаров - антипод агрессивности.