Поделиться
- Военная терминология у музейных всегда на слуху, в какой век ни погружайся, обязательно где-то горело, - говорит главный хранитель Татьяна Койнаш. - И вдруг эти слова стали применимы по отношению к настоящему времени. Когда мы осознали этот факт, нас будто оглушило. Историкам особенно тяжело в такие периоды, потому что мы слишком хорошо знаем, чем все может закончиться.
Обстрел музея длился трое суток, палили по вечерам и ночью. Очевидцы рассказывают, что сначала пристреливались, снаряды ложились рядом. Потом стали попадать в цель. 14 августа была пробита кровля, вылетели все окна. В коридоре музея висели часы, они остановились ровно в 21.15. Новый массированный удар 20-го числа. Полностью разрушено северо-западное крыло, рухнули стены реставрационной мастерской, кинозала, кабинетов. 23 августа снаряды легли по центру здания. Уничтожены вход, выставочный зал, крыша превратилась в решето.
- Я была морально готова увидеть то, что осталось от здания, но, когда столкнулась с этой картиной в реальности, испугалась. Музейные люди стояли перед завалами, молчали. Для одних музей - скука. Что там, кроме пыльных старых вещей? Но для нас это вместилище чудес:
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских
тонких ваз,
И позвонки каких-то
пришлых рас,
Чей облик стерт, а время
позабыто.
Были свои раритеты и у нас. Что от них осталось? Мы еще даже не знаем точно. Погребена археологическая коллекция, которую собирали несколько поколений ученых. Проникнуть в подвалы нельзя, туда протекает вода, есть опасность попасть под завалы. Серьезно пострадал зал природы. Обрушения колоссальные. Главный вопрос: зачем бомбили музей, это же не военный объект? Попали один раз - еще можно списать на случайность. Но нас обстреливали несколько дней подряд, пока не разгромили полностью. Это попытка уничтожить историю, иначе я не могу думать.
При первых обстрелах выехал наряд милиции, стали на дежурство ополченцы. Мы зафиксировали то, что сотворили с музеем, и когда-нибудь это увидят все: каким он был до бомбежки и что с ним сейчас. Но предаваться горю особенно некогда. Разбираем экспозиции, прячем коллекции. Как только прекратились обстрелы, пришли на помощь обычные жители города. Каждый день собирались человек пятьдесят с лопатами, пилами и молотками. Если начинался артобстрел, они прятались в подвале, а когда становилось тише, продолжали работать. Музейные не ожидали такой реакции, никто ведь не просил людей о помощи, все произошло стихийно. Мы жгли во дворе костры, кипятили чай, готовили для них еду. Свет и вода сейчас есть, починили крышу, перед холодами удалось сделать часть отопления.
Практически без затрат музей был спасен. После того как основные завалы разгребли, горожане не захотели расходиться. Сейчас они объединились в волонтерскую организацию "Донецк радужный" и восстанавливают школы в северной части города. Так война показывает и человеческую подлость, и благородство.
Археологи Владимир Горбов и Анатолий Усачук были на раскопках, когда уничтожали их родной музей. Горбов изучал неолитическое поселение в Мариуполе, там фактически проходила приграничная полоса, но работы не были отменены.
- Это обычная практика - в теплое время мужчины-археологи уезжают в экспедиции, а женщины остаются в музее, - рассказывает Горбов. - Им-то и досталась основная нагрузка - физическая и эмоциональная. Там была моя жена, сотрудница фондов. Не знаю, как бы они это выдержали, если бы не помощь горожан. Тяжело видеть, как разрушается то, чему ты посвятил жизнь. Есть целый ряд совершенно нелогичных повреждений. Взрывная волна ведет себя как попало. В зале архитектуры, где упали плиты, стояли два глиняных сосуда XV века. Один цел, от другого - обломки. Сохранилась стеклянная посуда, а старинное деревянное трюмо - вдребезги.
Логики нет нигде: от проявлений сугубо материалистического мира до того, что в душе. Поражает бессмысленность этой войны. Я историк, но, несмотря на образование, не могу понять, что происходит. Ведь должен быть хоть какой-то смысл. Мой коллега издал книгу "Между законом и беззаконием" о жизни украинских городов в 1917-1920 годах. Тогда тоже шла гражданская война, и люди как-то существовали в маленьких городках. Куда-то ходили, готовили обеды. Как и мы, ждали, когда это закончится. Почему все повторилось? Донецк сильно изменился. Я не только о разрушениях. Никто точно не знает, сколько осталось в городе людей, говорят, тысяч 600-700. В вузах исчезли целые кафедры, разъехались и студенты, и преподаватели. Когда начались обстрелы, был очень сильный отток, везде стало пусто. Закрылись бутики с дорогой одеждой, супермаркеты, а вот частные лавочки продержались. Когда не стреляли, в городе было очень тихо. Сейчас Донецк ожил, появились врачи, спасатели, волонтеры. Из российской гумпомощи людям раздают мешки с крупами, консервы. На паек можно прожить месяц. В общем, как в той строчке Бродского "грядущее настало, и оно переносимо". Все надеются только на то, что стрельба прекратится.
В Донецке ярко проявился феномен театров. Туда идут толпы. В оперном состоялась премьера "Летучий голландец", люди сидели на приставных стульях, стояли в проходах. В театрах, как говорят горожане, меньше слышны взрывы, там спокойнее. Все сожалеют о погибших декорациях. Трагично, что прихватило сердце у еще молодого директора Василия Рябенького. На нем была миссия - спасти театр, то есть прежде всего удержать труппу. У него получилось, он даже привлек новых артистов, но не выдержало сердце.
- Я испытал шок, когда узнал об обстрелах музея, - говорит Анатолий Усачук. - Это не вяжется с реальностью. Если будет доказано, что стреляли специально, то это преступление против культуры. По обрушениям понял, что завалило отдел археологии, там как раз были материалы наших раскопок. Жаль. Но рано или поздно мы все это достанем и склеим. Музей дышит, у нас тепло. Но мы сейчас не только с молотками и лопатами. Сделали выставку, посвященную истории Донецка, о старом городе, о том, какие времена приходилось переживать. В гражданскую войну здесь хорошего было мало. Тяжело оттого, что прошел век, а мы наступили на те же грабли.
И все же нельзя сказать, что мы перестали жить. Недавно увидел в Доме художников объявление: "Выставка фиалок. Вход свободный". Усмехнулся. Я туда не пойду, но мне стало теплее. Мой дом на окраине города, недалеко парк, и, когда солнце, мамы гуляют с колясками. Прячутся только, когда пальба слишком близко. Я иду на работу мимо библиотеки, она открыта, хотя и не весь день, но я вижу, что там светятся окна, кто-то ходит с книгами. Где-то взрывы, а в трамвае контролер проверяет, все ли взяли билеты. Мы стали замечать очень важные мелочи, которые напоминают о мирной жизни.
Я вспоминаю Максимилиана Волошина, как он писал о той гражданской войне:
Усобица, и голод, и война
Крестя мечом и пламенем народы
Весь древний ужас подняли со дна.
Мои сограждане есть и с той и с другой стороны. Да, не сумели договориться, но бомбить школы и музей - не аргумент. Я уже четыре десятка лет занимаюсь археологией. Что я могу противопоставить этой ненужной, безумной бойне? То, что я умею делать, а я умею делать археологию. Мы с коллегами думали написать три статьи на собранном материале, а написали семь. Кому это сейчас нужно? Я не знаю. Но это мой способ упорядочивания мира.
Музей готовит выставку "Город Донецк и его жители", а для детей - экспозицию старых новогодних игрушек и открыток. Кстати, к Новому году на площади Ленина установили елку, есть елочка и в музее. В филармонии звучат песни Шарля Азнавура и Джо Дассена, вспоминают Вертинского. В драмтеатре идет спектакль про Эдит Пиаф.
- Случается, люди задаются вопросами: зачем все это теперь? - говорит Усачук. - Почему в театрах полные залы? Разве это не пир во время чумы? А нам просто хочется жить обычной жизнью, потому что она одна. Мы потеряли прежде всего спокойствие. Нарушена стабильность, не выплачиваются зарплаты, но это ничто по сравнению с тем, что стреляют. Стреляют и сейчас, когда мы говорим. Слышно, пусть и глухо, но это все равно рядом.