Истинный человек выказывается едва ли не только в минуты прощания и страдания - он это и есть, его и запомните… Валентин Распутин.
Осенью 1976 года в журнале "Наш современник" была опубликована повесть Валентина Распутина "Прощание с Матерой". Дата, кажется, лишь для литературного календаря. До того ли сейчас, чтобы вспоминать о книгах, пусть и хороших.
Но всякий, кто читал эту повесть в семьдесят шестом, всякий, кто передавал ее из рук в руки, вспомнит тотчас и островную деревеньку на Ангаре, и мудрую старуху Дарью, и пожогщиков, с деловитой лютостью палящих избы, дворы, деревья… Такой нерв был в "Прощании с Матерой", такая правда, какая не заслоняется никакими последующими книжными впечатлениями.
Мне было четырнадцать лет, когда я первый раз читал "Прощание…". Медленно подвигаясь к последней странице, я вспоминал, как за несколько лет до этого дедушка взял меня в экспедицию, и на катере "Норд" мы плыли и плыли по необъятному Рыбинскому морю. Я слышал тогда рассказы взрослых об оставшихся под водой городках и селах, о криках, которые иногда чудились морякам, о всплывавших гробах… Но эти ужасы трогали меня не больше, чем античные мифы, ведь в то лето мне было всего девять лет, а вокруг была голубая гладь и чудесные облака плыли по небу. Страшную догадку о том, что живых людей могли оставить на дне рукотворных морей, детское сознание не могло и допустить.
И вот держа в руках невзрачный журнал, который мама принесла из библиотеки, я вдруг был настигнут чувством тревоги и такой неизбывной вины, когда некому сказать "прости". Долго стояла у меня перед глазами деревня, навсегда уходящая под воду, и ее жители, собравшиеся у околицы, как моряки на палубе не сдавшегося корабля.
И все-таки теплилась у меня слабая надежда, что герои "Прощания…", решившие разделить участь родной деревни, погибнуть вместе с ней - это правда художественная, а не житейская. Авторское преувеличение, о котором нам говорила на уроках учительница литературы.
Только недавно в книге "Русская Атлантида" я увидел документ, не оставляющий иллюзий. Он относится к 1940-м годам, но очевидно, что подобное (пусть и не в таких трагических масштабах) происходило и в 60-е годы, о которых писал Распутин. Вот две строчки из рапорта начальника Мологского отделения лагпункта Волголага: "Докладываю, что граждан, добровольно пожелавших уйти из жизни со своим скарбом при наполнении водохранилища, составляет 294 человека…"
Принимаясь на днях перечитывать распутинскую повесть, я нежданно почувствовал, что от чтения книги, написанной три десятилетия назад, на губах останется медный привкус сегодняшней боли. Я вдруг ясно увидел, что "Прощание…" словно из нынешней жизни написано и отправлено в 1976 год как упреждающая телеграмма, как крик впередсмотрящего, увидевшего с вершины мачты, что корабль летит на скалы.
В истории о последних месяцах жизни островной сибирской деревни Матеры, попавшей в зону затопления, видится теперь грозное провозвестие той катастрофы, что в 90-е годы разметает по свету как щепки, разлучит или унесет навеки миллионы людей, живших в СССР. Уничтожение Матеры напоминает репетицию расправы с целой страной. В словах губителей Матеры ясно слышатся до боли знакомые нам нотки.
"В чем дело, граждане затопляемые? - важно спросил второй мужик. - Мы санитарная бригада, ведем очистку территории… Вы знаете, на этом месте разольется море, пойдут большие пароходы, поедут люди… Туристы и интуристы поедут. А тут плавают ваши кресты…".
"Разоритель сельского погоста повысил голос, но тут же его оборвал дед Егор: "А ты… на нас голос не подымай. Ты сам тутака без году неделя. Сам турист… ране моря только причапал. Тебе один хрен, где жить - у нас или ишо где. А я родился в Матере. И отец мой родился в Матере. Я тутака хозяин…".
Вспомнился мне дед Егор, когда году в девяносто пятом ехал в командировку, выскочил где-то на станции, купил местную газету, забрался на свою вторую полку и прочитал на последней странице заметку, строчек двадцать. Там говорилось о старике, который повесил красный флаг на огромном тополе, который рос в его дворе. От старика требовали по-хорошему снять флаг - он отказывался. Тогда прислали милиционеров - он не пустил их во двор. И вот газета сообщала, что старик умер, но его выцветший флаг так и остался в вышине.
Нет, не случайно новая власть так с первых своих дней огрызлась на стариков. Они ей мешали своей совестливостью, своей непонятливостью и неуступчивостью, своим предчувствием того, что чем буйнее праздник пожогщиков-победителей, тем горше будет похмелье. Власти нужны были молодые, но не все, а лишь падкие на деньги и разгульную жизнь. Вот с ними власть и заигрывала, для них приплясывала, им подмигивала: мол, давай с нами, бери от жизни все, а мы тебе пособим. И молодые купились, как Петруха из "Прощания с Матерой", спаливший материнскую избу, чтобы первым "очистить территорию", и получить от начальства на бутылку.
В 1970-х и 80-х мы видели эти стаи, перелетавшие из одной шабашки на другую, халтурившие то там, то здесь. В городах они промышляли фарцовкой, в деревнях выманивали или таскали у старух иконы. Стыдить их уже не стыдили, обходили стороной, боялись. Все чувствовали, что эти петрухи готовы на все, но отчего и зачем они вдруг повсеместно объявились в нашей вроде бы спокойной советской жизни - никто понять не мог. Для какого такого дела они могут быть призваны? Почему так быстро они навязывают большинству свои порядки?
Обо всем этом мучительно думали все, кто пытался понять жизнь не по передовицам газет, а по совести, думал и Валентин Распутин. В повести "Пожар", вышедшей в 1985 году, его герой размышлял: "Свет переворачивается не сразу, не одним махом, а вот так, как у нас: было не положено, не принято, стало положено и принято, было нельзя - стало можно, считалось за позор, за смертный грех - почитается за ловкость и доблесть… Сотни людей в поселке, а десяток захватил власть… Люди разбрелись всяк по себе еще раньше и архаровцы лишь подобрали то, что валялось без употребления…".
Всего через несколько лет, после того, как были написаны эти строки, архаровцы стали помыкать не только лесными поселками, рынками и приисками, они захотели большего. Подгадала им сама советская власть, которая манила людей благими целями, часто не разбирая средств. Запросто, согласно одному постановлению, взять и утопить земли, политые кровью и потом многих поколений, "пустить на электричество" сотни деревень вместе с храмами, кладбищами и заливными лугами - разве не безумие?
И, когда вослед одним безумцам пришли к власти другие, они отреклись от всего прежнего, кроме насилия над людьми и природой. Эти с виду интеллигентные люди, любившие долго и сложно говорить, вызвали на политическую сцену легионы архаровцев, засидевшихся без крупного дела и готовых спалить родную страну, если обещана выгода. "Где пиво - там и родина" - футболки с такой надписью раздавали в девяностых на молодежных фестивалях в Москве.
Речи этих новых архаровцев сводились к тому же, о чем кричала разбитная Клавка Стригунова односельчанам, до слез жалевшим свою деревню, приговоренную к затоплению: "Нашли над чем плакать! И плачут, и плачут… Да она вся назьмом провоняла, Матера ваша! Дыхнуть нечем. Какую радость вы тут нашли?! Кругом давно новая жисть настала, а вы все как жуки навозные, за старую хватаетесь, все какую-то сладость в ей роете. Сами себя только обманываете. Давно пора сковырнуть вашу Матеру и по Ангаре отправить!..".
Телевидение разносило эти напористые речи по стране, делая всех соучастниками гибельных перемен. Пока мы соображали, куда все повернет - может, и правда, к лучшему? - жизнь устроилась на новый лад и так хитро, что кричи не кричи - никто не услышит. Впрочем, ведь и старуха Дарья из "Прощания…" не могла, бедная, достучаться ни до сына и внука, ни до молодых односельчан своих. Впрочем, она ли бедная? Скорее, они, отмахнувшиеся от ее остерегающего слова.
"…Кто душу вытравил, тот не человек, не-е-ет! На че угодно такой пойдет, не оглянется. Ну дак без ее-то легче. Налегке устремились. Че хочу, то и ворочу. Никто в тебе не заноет, не заболит. Не спросит никто… Живите… Она, жисть ваша, ишь какие подати берет: Матеру ей подавай, оголодала она. Однуе бы только Матеру?! Схапает, помырчит-пофырчит и ишо сильнее того затребует. Опеть давай. А куда деться: будете давать. Иначе вам пропаловка. Вы ее из вожжей выпустили, теперь ее не остановишь. Пеняйте на себя…".
На протяжении долгих лет всякое раздумье и печалование о народе было у нас осмеяно, всякая серьезная мысль, продуманная и выстраданная, задвигалась в самые малотиражные СМИ. Писатель, видевший свое назначение в том, чтобы быть самосознанием народным, болью народной - такого писателя на годы лишали возможности печатать свои книги, его унижали нищетой и предавали забвению.
Русского читателя оставили без совестливой литературы, лишили возможности понимать происходящее, видеть сквозь суету горизонт, сопереживать, чувствовать то, что Андрей Платонов выразил в трех словах: "Без меня народ неполный". Но как синтетическая жвачка не может заменить хлеба, так и телевизионные картинки никогда не заменят нам тех слов, мыслей, образов, что отворяют нам путь от быта в бытие и взыскуют Града Небесного.
Ну не может наша литература называться отечественной, родной без детдомовской запальчивости Виктора Астафьева и запечного тепла Евгения Носова, без светлой печали Виктора Лихоносова и мужественной сдержанности Бориса Екимова, без мятежной горечи Василия Белова и пепельной серьезности Валентина Распутина, его мучительного вглядывания в глубины русской жизни.
Всех этих художников у нас много лет упрекали в излишней приверженности традиции, в косности и непонимании "общечеловеческих ценностей". Но оказалось, что и в глобальном мире люди отзываются сердцем именно на те русские книги, которые и в переводе остаются глубоко русскими. Вечные русские вопросы на нынешнем витке мировой истории становятся вопросами всех народов.
В прошлом году Валентин Распутин побывал в Китае. Один из его попутчиков рассказывает: "Валентина Григорьевича встречали в Китае как национального героя, залы были забиты до отказа, при его появлении люди вставали и кланялись…".