Мы обменялись книжками: я им свою с той же издательской полки - "Байкальская молитва", они мне свою. Сфотографировались для порядка. Обнялись, сразу признавая друг друга воителями - плечо к плечу - за чистоту и здоровье нашего Байкала. В ярмарочной суете и всегдашней толкотне удалось сказать по паре фраз друг другу. Пригубили по тосту. В своем дарственном автографе Валентин Григорьевич написал мне такие слова: "С радостью от встречи и с надеждой на новые".
Но... Та встреча оказалась последней. Даже в самые острые дни решения байкальской проблемы мы лишь пару раз обменялись короткими телефонными звонками: недуги накинулись на Валентина Григорьевича, как с цепи сорвались.
В публикациях по этой печальной дате все больше говорили его сотоварищи по цеху о великом литературном даре Валентина Григорьевича, о его вкладе в бессмертную русскую литературу и русскую словесность. Говорили и писали как на духу - из песни слова не выкинешь.
Но Валентин Григорьевич был и великим гражданином России, которому до всего есть дело в своем Отечестве. Как и что он говорил? И оставил нам для размышления.
Свое видение современного мира России он изложил в этой книжке: мудростью лет и обостренным восприятием распутинского таланта, впитывающего как губка крушение эпох и людских судеб, дышат эти страницы.
Но когда интеллектуальное наследие гения и мудреца дойдет до российского читателя, если оно издано всего тысячным тиражом? Газетная полоса для откровений прижизненного классика русской литературы - это, конечно, лучше, чем ничего, но это не может радовать почитателей таланта Валентина Григорьевича Распутина, мир праху его.
О Родине
- Родина - это прежде всего духовная земля, в которой соединяются прошлое и будущее твоего народа, а уж потом "территория". Слишком многое в этом звуке!.. Есть у человека Родина - он любит и защищает все доброе и слабое на свете, нет - все ненавидит и все готов разрушить. Это нравственная и духовная скрепляющая, смысл жизни, от рождения согревающее нас тепло. Я верю: и там, за порогом жизни, согревающее - живем же мы в своих детях и внуках бесконечно. Бесконечно, пока есть Родина. Вне ее эта связь прерывается, память слабеет, родство теряется.
Для меня Родина - это прежде всего Ангара, Иркутск, Байкал. Но это и Москва, которую никому отдавать нельзя. Москва собирала Россию. Нельзя представить Родину без Троицко-Сергиевой лавры, Оптиной пустыни, Валаама, без поля Куликова и Бородинского поля, без многочисленных полей Великой Отечественной...
Родина больше нас. Сильней нас. Добрей нас. Сегодня ее судьба вручена нам - будем же ее достойны.
(ноябрь 1996 г.)
О Байкале
- ..."Святое море", "святое озеро", "святая вода" - так называли Байкал с незапамятных времен и коренные жители, и русские, пришедшие на его берега уже в семнадцатом веке, и путешествующие иноземцы, преклоняясь перед его величественной неземной тайной и красотой. Это поклонение Байкалу и диких людей, и людей, для своего времени просвещенных, было одинаково полным, захватывающим, несмотря на то, что у одних прежде всего затрагивало мистические чувства, а у других - эстетические и научные. Человека всякий раз брала оторопь при виде Байкала, потому что он не вмещался ни в духовные, ни в материалистические представления человека: Байкал лежал не там, где что-то подобное могло находиться, был не тем, что могло бы в этом и любом другом месте быть, и действовал на душу не так, как действует обычно "равнодушная" природа. Это было нечто необыкновенное...
Как и с чем действительно можно сравнить его красоту? Не станем уверять, что прекраснее Байкала нет ничего на свете: каждому из нас люба и мила своя сторона, и для эскимоса, и для алеута, как известно, его тундра и ледяная пустыня есть венец природного совершенства и богатства. Мы с рождения впитываем в себя воздух, соль и картины своей Родины. Они влияют на наш характер и в немалой степени организуют наш жизненный состав. Поэтому недостаточно сказать, что они дороги нам, мы - часть их, та часть, которая составлена естественной средой; в нас обязан говорить и говорит ее древний и вечный голос. Бессмысленно сравнивать, отдавая чему-либо предпочтение, льды Гренландии с песками Сахары, сибирскую тайгу со среднерусской степью, даже Каспий с Байкалом, можно лишь передать о них свои впечатления. Все это прекрасно своей красотой и удивительно своей жизнью...
И все-таки у Природы, как целого, как единого творца, есть свои любимцы, в которые она при строительстве вкладывает особенное старание, отделывает с особенным тщанием и наделяет особенной властью. Таков, вне всякого сомнения, и Байкал. Не зря его называют жемчужиной Сибири. Не будем сейчас говорить о его богатствах, это отдельный разговор. Байкал славен и свят другим - своей чудесной животворной силой, духом не былого, не прошедшего, как многое ныне, а настоящего, неподвластного времени, исконного величия и заповедного могущества, духом самородной воли и притягательных испытаний...
Вернувшись однажды с прогулки, Л.Н. Толстой записал: "Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в человеке чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой - этим непосредственным выражением красоты и добра".
Старое, извечное несоответствие наше той земле, на которой мы живем, и ее благодати, старая наша беда...
Байкал создан как венец и тайна природы для того, чтобы мы могли пить из него вволю воду, главное и бесценное его богатство, любоваться его державной красотой и дышать его заповедным воздухом. Он никогда не отказывался помогать человеку, но только в той мере, чтобы вода оставалась чистой, красота непогубленной, воздух незасоренным, а жизнь в нем и вокруг него - неиспорченной...
(15 мая 1981 г.)
О министрах и ученых
- ...Итак, к 11 часам мокрого и вялого московского дня с плюсовой температурой посреди зимы мне назначено было прибыть к министру М.И. Бусыгину (министру лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности СССР. - А.Ю.).
Министр был похож на министра, а его заместители - на заместителей министра.
Первый вопрос напрашивался сам собой:
- Михаил Иванович, как вы относитесь к публикациям газет по Байкалу?
- Положительно, - ответил министр. - И в нашей работе иногда допускаются нарушения. Виновных наказываем.
- Но от этого Байкалу не легче.
- Что же вы предлагаете - судить их?
- И от этого Байкалу не легче.
- В целом руководствуемся постановлениями партии и правительства. Вот, - министр раскрыл сборник законодательных решений по Байкалу. - Их мы и выполняем. Будут приняты новые законы - и их станем выполнять...
- И, тем не менее, почти каждый день нарушения.
- Откуда вы взяли?
- Из данных Байкальской бассейновой инспекции (Мелиоводхоза) и Гидрометслужбы.
- У нас другие данные.
Что верно, то верно: сколько раз в течение этого разговора мы не в состоянии были понять друг друга потому именно, что доказательства, которыми мы пользовались и которые должны были исходить от одних беспристрастных и заинтересованных в судьбе Байкала контролирующих органов, оказывались не только разными, а порой прямо противоположными. Министр уверял, что фон загрязнения от промстоков БЦБК не превышает допустимые пределы и в последние годы не увеличивается. Я же, помня младенчески-молодеческую цифру проектного пятна (загрязнения) в 0,7 квадратного километра, выданную в свое время "Сибгидробумом", знал в действительности размер зоны загрязнения - 60 квадратных километров.
Пылегазовые выбросы в воздух охватили площадь в две тысячи квадратных километров. Усыхают леса, на почву выпадают яды. В министерстве же считают, что комбинат здесь ни при чем, что леса чахнут-де в результате засушливых лет в Забайкалье и нарушения гидрологического режима и ссылаются на заключение специалистов прикладной геофизики. Объяснение архинаучное. Сотни лет пихта и кедр при всяких нарушениях чувствовали себя прекрасно, а тут вдруг разболелись. И я не удержался, спросил у министра, верит ли он "открытию" геофизиков.
Да, верит.
Кстати, и еще об одной архинаучной истине. Известно, что технология очистки на БЦБК рассчитана в основном на растворение и удаление вредной органики. Далеко не полной, разумеется, поскольку полного быть не может. Так называемая "консервативная" органика и нерастворимые минеральные примеси идут в Байкал. За двадцать лет работы комбинат спустил около миллиона тонн минеральных веществ, по своему составу совершенно ему чужеродных. Выход из "минерального" положения найден был гениальный и, как все гениальное, на удивление простой. Поскольку вода в Байкале действительно слабо минерализована, ее объявили... вредной. Помню, я впервые услышал об этом несколько лет назад в центре научных исследований, которыми пользуется министерство, - в Институте экологической токсикологии при БЦБК. После этого уже ничему не удивлялся.
В те дни, когда состоялась встреча с министром, я разговаривал с академиком Б. Н. Ласкориным и членкором АН СССР В. Ф. Евстратовым.
Борис Николаевич Ласкорин - председатель комитета ВНТО по защите окружающей среды и заместитель председателя комиссии по охране природных вод при Президиуме АН СССР. Он был в трех государственных комиссиях по Байкалу и всю подноготную байкальской истории знает от начала до конца. Вот что он сказал:
- Мы допустили не одну, не две, а целый ряд ошибок при строительстве БЦБК. Главная ошибка - в научном прогнозировании. Кордное производство следовало развивать на основе высокопрочных синтетических волокон и металлокорда. От применения шин на целлюлозном корде вместо современного мы несем убытки. Вторая ошибка - в выборе площадки для комбината. Для предприятия такого рода необязательна была байкальская вода, а местная древесина не годилась для получения суперцеллюлозы. Прибавьте сюда еще сейсмичность района, которая может показать себя в любой момент. Третья ошибка - в обосновании технологической схемы. Не могло быть никаких иллюзий относительно качества очистки.
Ошеломленный я на всякий случай переспросил?
- Не нужна была байкальская вода, не годился байкальский лес? Байкальская целлюлоза - своего рода тормоз для производства надежных шин на мировом уровне? Так вас следует понимать?
- Именно так.
- Но, кажется, в 60-х годах главным козырем за комбинат была скоростная авиация?
- Ни грамма байкальской продукции там не применялось. На ней мы бы далеко не улетели.
Как же тогда все это называется?..
(17 февраля 1986 г.)
О народе
- Мы не знаем, что происходит с народом, сейчас это самая неизвестная величина. Албанский народ или иракский нам понятнее, чем свой. То мы заклинательно окликаем его с надеждой: народ... народ... народ не позволит, народ не стерпит... То набрасываемся с упреками, ибо и позволяет, и терпит, и договариваемся до того, что народа уже и не существует, выродился, спился, превратился в безвольное, ни на что не способное существо.
Вот это сейчас опаснее всего - клеймить народ, унижать его сыновним проклятием, требовать от него нереального образа, который мы себе нарисовали. Его и без того шельмуют и оскорбляют в течение десяти лет из всех демократических рупоров. Думаете, с него как с гуся вода?! Нет, никакое поношение даром не проходит. Откуда же взяться в нем воодушевлению воле, сплоченности, если только и знают, что обирают его и физически, и морально.
Народ надо понять. Его все предали. В коммунизме он усомнился, потому что тот владел огромной мощью, им же, народом, созданной, сдал себя без всякого сопротивления; бравые генералы, патриотические басы которых действовали взбадривающе, принимались торговать народом, как дворовыми людишками при крепостничестве...
Да и что такое сегодня народ? Никак не могу согласиться с тем, что за народ принимают все население или всего лишь простонародье. Он - коренная порода нации, рудное тело, несущее в себе главные задатки, основные ценности, врученные нации при рождении! А руда редко выходит на поверхность, она сама себя хранит до определенного часа, в который и способна взбугриться, словно под давлением формировавших веков.
Достоевским замечено: "Не люби ты меня, а полюби ты мое", - вот что вам скажет народ, если захочет удостовериться в искренности вашей любви к нему". Вот эта жизнь в "своем", эта невидимая крепость, эта духовная и нравственная "утварь" национального бытия и есть мерило народа...
Народ в сравнении с населением, быть может, невелик числом, но это отборная гвардия, в решительные часы способная увлекать за собой многих. Все, что могло купиться на доллары и обещания, - купилось; все, что могло предавать, - предало; все, что могло согласиться на красиво-унизительную и удало-развратную жизнь, - согласилось; все, что могло пресмыкаться, - пресмыкается. Осталось то, что от России не оторвать и что Россию ни за какие пряники не отдаст. Ее, эту коренную породу, я называю "второй" Россией в отличие от "первой", принявшей чужую и срамную жизнь. Мы несравненно богаче: с нами поле Куликово, Бородинское поле и Прохоровское, а с ними - одно только "Поле чудес".
(апрель, 1998 г.)
О Пушкине и Шукшине
- Читать все равно будут. Возможно, на читателей живой книги станут смотреть как на чудаков, но художественная литература не исчезнет... 200-летие Пушкина, с одной стороны, вылилось в поклонение народному поэту, а с другой - в неосознанный массовый протест против стандартизации человека. Новый порядок вещей, признавая Пушкина формально, фактически отодвигает его, как и всю русскую литературу, на задворки механического, подвергающегося муштре сознания. Пушкин чувствен, необыкновенно красив и богат в стихе, он как дрожжи для души, поэзия его мироточива - конечно, он не вмещается в размер духовного укороченного человека, он для этого мира чужак. А народ, интуитивно чувствуя это, вышел навстречу Пушкину как к одному из духовных спасителей.
На 70-летие Шукшина в Сростках собрались, как в былые времена, десятки тысяч читателей и почитателей Василия Макаровича. Такого не бывало давно. Все презрев и преодолев - и расстояния, и развал страны, и бешеные цены на проезд, - съехались, чтобы поклониться писателю, бившему в колокол национального пробуждения, едва не со всех концов Советского Союза. Значит, читают, любят, чтят. Не по Интернету читают!
Читать будут и Толстого, и Достоевского из позапрошлого века, и Шолохова и Леонова, и Шукшина из прошлого. Кого станут читать из "настоящего", из наступающего XXI века, сказать пока трудно. Уровень литературы к несчастью падает. Но это опять-таки вопрос глобальный, порожденный материальной цивилизацией.
(февраль, 2000 г.)
О патриотизме
- Зачем патриотизм? А зачем любовь к матери, святое на всю жизнь чувство? Она тебя родила, поставила на ноги, пустила в жизнь - ну и достаточно с нее, каждый сам по себе. На благословенном Западе почти так и делается, оставляя во взрослости вместо чувства кое-какие обязанности.
Любовь к Родине - то же, что чувство к матери, вечная благодарность ей и вечная тяга к самому близкому существу на свете. Родина дала нам все, что мы имеем, каждую клеточку нашего тела, каждую родинку и каждый изгиб мысли. Мне не однажды приходилось говорить о патриотизме, поэтому повторяться не стану. Напомню лишь, что патриотизм - это не только постоянное ощущение неизбывной и кровной связи со своей землей, но и прежде всего долг перед нею, радение за ее духовное, моральное и физическое благополучие, сверение, как сверяют часы, своего сердца с ее страданиями и радостями. Человек в Родине - словно в огромной семейной раме, где предки взыскивают за жизнь и поступки потомков и где крупно начертаны заповеди рода. Без Родины он - духовный оборвыш, любым ветром его может подхватить и повести в любую сторону. Вот почему безродство старается весь мир сделать подобным себе, чтобы им легче было управлять с помощью денег, оружия и лжи. Знаете, больше скажу: человек, имеющий в сердце своем Родину, не запутается, не опустится, не озвереет, ибо она найдет способ, как направить на путь истинный и помочь. Она и силу, и веру даст.
Кто же в таком случае ненавистники патриотизма? Или те, кто не признает никакого другого рода, кроме своего, или легионеры нового мирового порядка - порядка обезличивания человека и унификации всего и вся, а для этих целей патриотизм, конечно же, помеха.
Мы, к сожалению, неверно понимаем воспитание патриотизма, принимая его иной раз за идеологическую приставку. От речей на политическом митинге, даже самых правильных, это чувство не может быть прочным, а вот от народной песни, от Пушкина и Тютчева, Достоевского и Шмелева и в засушенной душе способны появиться благодатно-благодарные ростки.
О национальной идее
- Национальную идею искать не надо, она лежит на виду. Это - правительство наших, а не чужих национальных интересов, восстановление и защита традиционных ценностей, изгнание в шею всех, кто развращает и дурачит народ, опора на русское имя, которое таит в себе огромную, сейчас отвергаемую силу, одинаковое государственное тягло для всех субъектов Федерации. Это - покончить с обезьяньим подражательством чужому образу жизни, остановить нашествие иноземной уродливой "культуры", создать порядок, который бы шел по направлению нашего исторического и духовного строения, а не коверкал его.
Прав был Михаил Меньшиков, предреволюционный публицист, предупреждавший, что никогда у нас не будет свободы, пока нет национальной силы. К этому можно добавить, что никто никогда не будет доверять государству, пока им управляют изворотливые и наглые чужаки.
От этих истин стараются уйти - вот в чем суть "идейных" поисков. Политические шулеры все делают для того, чтобы коренную национальную идею, охранительную для народа, подменить чужой национальной или выхолостить нашу до безнациональной буквы.
(апрель, 1988 г.)
О времени и о себе
- Я понимаю себя и всегда понимал все-таки как писателя русского. Советское имеет две характеристики - идеологическую и историческую. Была петровская эпоха, была николаевская, и люди, живущие в них, естественно, были представителями этих эпох. Никому из них и в голову не могло прийти отказываться от своей эпохи. Точно так же и мы, жившие и творившие в советское время, считались писателями советского периода. Но идеологически русский писатель, как правило, стоял на позиции возвращения национальной и исторической России, если уж он совсем не был зашорен партийно.
Литература в советское время, думаю, без всякого преувеличения могла считаться лучшей в мире. Но она потому и была лучшей, что для преодоления идеологического теснения ей приходилось предъявлять всю художественную мощь вместе с духоподъемной силой возрождающегося национального бытия. Литературе, как и всякой жизненной силе, чтобы быть яркой, мускулистой, требуется сопротивление материала. Это не обязательно цензура (хотя я всегда был за нравственную цензуру или за нравственную полицию - как угодно ее называйте); это могут быть и скрыто противостоящие механизмы, вроде общественного мнения...
(март 1997 г.)
Воистину, пути Господни неисповедимы. Когда святому озеру России - светлому оку Сибири потребовалась защита от произвола недальновидных чиновников, он свел на тропе спасения уникальной национальной ценности нас, волонтеров Байкала. Его, писателя с планетарной пропиской, в числе многих и меня, журналиста-газетчика, повязала судьба Байкала. Я ей бесконечно признателен за это.
До сих пор изумляюсь, а с уходом Валентина Григорьевича это мое изумление приобретает некий мистический оттенок: как на той тропе оказался я, паренек из рязанского древнего Пронска, бездомный безотцовщина военного лихолетья, и встретил там будущего великого писателя России, ставшего нашим пророком на протяжении полувекового борения за Байкал? Более того, оказалось, что и привел нас на берега славного моря один и тот же старатель русского Отечества - сибиряк Владимир Алексеевич Чивилихин, писатель, лауреат Государственной премии СССР, выходец из "Комсомольской правды", который там и благословил меня на служение русскому чуду. А В. Распутину дал путевку в большую литературу. И происходило это почти год в год.
Разница состояла и в том, что это была его, Распутина, земля, по рождению его, завещанная ему предками. И Байкал на этой земле - тоже его озеро.
Но это было и наше общее тысячелетнее Отечество, земля наших предков: его, ваших, моих. И нашего президента тоже. Распутин долго к нему присматривался, встречался, беседовал "за Байкал", за жизнь нашу и в конце концов поверил: Путин поможет Байкалу. Мы приняли его в наше волонтерское байкальское братство. Мы не ошиблись: Путин вернул Байкалу его Судьбу.
Потом вернул Крым России.
Но сначала все-таки Байкал.
Валентин Григорьевич ушел. Байкал остался спасенным.