В конце июля 2013 года вот-вот должна была открыться новая сцена Мариинского театра в Петербурге премьерой оперы Родиона Щедрина "Левша". На одной из последних репетиций, в перерыве, Родион Константинович, спасибо ему, как и обещал, сел рядом со мной, стал отвечать на торопливые вопросы. О Лескове, о хрустальном языке, о временах и нравах.
Майя Михайловна сидела поодаль - она была рядом на каждой репетиции и очень ждала премьеры. В какой-то момент, пока мы говорили, она ненадолго выскользнула из зала - ну сколько ее не было, минут пятнадцать, может быть. Никто не обратил внимания. Потом она появилась, села. Потом к нам подошла помощница и осторожно спросила Родиона Константиновича, долго ли еще нам беседовать. Он отшутился - да-да, уже скоро, скажите Маечке, Майе Михайловне, что мы тут разговариваем об Андрюше Вознесенском, она же знает...
Тут перерыв закончился, появился маэстро Гергиев, и репетиция была продолжена. Еще часа три, а может, и больше. Щедрин сидел в первом ряду. Майя Михайловна в третьем-четвертом. Она, казалось, вся внимание, сосредоточенность и собранность. Настолько, что и отвлекать ее показалось неловко.
Потом выяснилось, что Майя Михайловна в том самом перерыве пошла за кулисы выпить воды, где-то в темноте споткнулась, упала и сломала ногу. Никто не услышал ни единого звука, ни-че-го. Знала только помощница. Плисецкая вернулась и не сказала ни слова, молча терпела дикую боль до конца репетиции, только чтобы ничего не сорвать.
Потом, конечно, узнали, вызвали врачей, поехали в клинику, но это потом. Что волновало Плисецкую больше всего? Как же так, она испортила такой праздник, премьеру - такую желанную! На спектакль она, конечно, прийти уже не смогла. Щедрин переживал за нее страшно: сразу после премьеры они улетели в Германию, к тамошним врачам. О переломе никому ни слова, хотя лечение тогда растянулось не на один день.
Конечно, не по этому эпизоду измеряется, какой Плисецкая была поистине великой. Балериной. Вспышкой света. Личностью. Но я запомнил ее лицо, ее глаза тогда, на той репетиции "Левши", - она была прекрасна, как всегда. Ей было больно. Она терпела. Ради любимого Родиона Константиновича. Ради спектакля, ради Гергиева, ради Искусства - упаси бог она помешает рождению этого чуда на сцене.
Кто-нибудь скажет: что за чепуха, какая проза. Не знаю. Мне так не кажется, простите.
Кто еще мог бы так? Не знаю.
А великая Плисецкая могла.
* * *
Позже мы встретились с Родионом Константиновичем еще и не раз говорили с Майей Михайловной по телефону, она была жизнерадостна, легка и открыта. "Майки изогнутая бретелька - как отпечаток шейки скрипичной" - это из стихотворения Вознесенского 60-х годов. Про лесника, который "левым плечом упирается в музыку, будто машину из грязи вытаскивает". И вслед которому "воют волки лесничества". Стихи посвящались Родиону Щедрину, тогда молодому, а теперь уже просто крупнейшему российскому композитору, известному всему миру. Нетрудно было разглядеть в тех строчках изящный вензель имени великой Плисецкой: больше 55 лет они с Щедриным прожили неразлучно.
Однажды одна из самых знаменитых семей России пригласила к себе в гости журналистов "РГ". "Деловой завтрак" стал обедом в московской квартире Родиона Щедрина и Майи Плисецкой на улице Тверской, в которой они жили почти сорок лет. Без евроремонта. Со старыми афишами, с многочисленными книгами, со знаменитым роялем. Все традиции были соблюдены: гости пришли с праздничной корзиной, а хозяева встретили хорошо накрытым столом, на котором высилась только что доставленная (в честь дня рождения японского императора) огромная бутыль сакэ. Мы, не скроем, деликатно продегустировали рисовую водку под комментарий Родиона Константиновича:
- Майя Михайловна была в Японии целых 37 раз! А я всего лишь одиннадцать. Два года назад в Токио состоялся концерт для тысячи виолончелей, один из последних, которым дирижировал Мстислав Ростропович. Он звонит мне такой восторженный: "Слушай, мы попали в Книгу рекордов Гиннесса!" Неужели собрали тысячу виолончелистов со всего мира, не верю я. "1067. Ой, вру, 1068, я забыл себя посчитать".
Тогда в застольном общении родился разговор для читателей "РГ" о силе таланта и судьбы. Вот лишь маленький кусочек из него.
Родион Константинович, танец, хореографический образ Майи Михайловны воздействовал на ваши партитуры? Или наоборот?
Щедрин: Как вы понимаете, ни "Боярыня Морозова", ни "Очарованный странник", ни "Лолита", ни "Мертвые души" впрямую с ней не связаны. Классики умели делать все. Это потом произошли какие-то разделения на специализации: композитор-песенник, композитор-симфонист и т.д. Это обеднение нашей профессии. Шостакович писал и балеты, и оперы, и симфонии, и концерты, и песни. То, что касается влияния Майи Михайловны, здесь никаких намеренностей не было, так же как и антинамеренностей. Не было такого прямого влияния, что, как только я женился на балерине, моя музыка стала пластична.
Плисецкая: Все наоборот: если бы не его влияние, я, возможно, вообще бы остановилась на классике. Правда, "Кармен" была моей идеей. Но ни "Каренину", ни "Даму с собачкой", ни "Чайку" я бы не станцевала!
Сейчас балетная музыка почти не пишется, и современные хореографы работают с фонограммами, придумывают из кусков музыки драматургию балета. Ваши балеты - уникальный опыт совместного труда балерины и композитора.
Плисецкая: Все, конечно, возникало не на ровном месте. Сначала я играла Бетси в фильме "Анна Каренина". Потом возникла идея балета. Ком накручивался. "Анну" захотел поставить Леонид Якобсон, но его в Большой не пустили. Пришлось делать хореографию самой.