Наступил 1945-й, война близилась к концу, сводки Совинформбюро сообщали об успешном продвижении наших войск на Запад и о салютах в честь победителей, озарявших московское небо.
Началась подготовка к войне с Японией. Части, дислоцированные на Востоке, это почувствовали. Во-первых, на наших глазах происходила сначала эпизодическая, а после победы над Германией - регулярная переброска войск на Восток. Меня до сих пор удивляет четкая организация этой переброски. Она производилась круглосуточно, причем не только на разъездах железной дороги, но и в открытом поле, где высаживалась пехота и не было никаких приспособлений. Уму непостижима ритмичность работы тыловых подразделений и согласованность их действий. Во-вторых, войскам, сторожившим восточные рубежи страны, значительно улучшили нормы довольствия. Офицерам даже однажды выдали дополнительный паек, состоявший из полкило американского шоколада и нескольких пачек галет. Все офицеры подлежали обязательному медицинскому освидетельствованию, наиболее ослабленных отправляли в наспех созданные санатории, где их усиленно кормили. У нас в батальоне таких было человек пять-шесть.
В начале июля корпус, в котором я служил, двинули к пограничной реке Аргунь. Там мы обнаружили понтонный мост для переправы войск и техники. По неизвестным мне причинам мы переправляться не стали, простояли несколько дней на берегу, а потом были отведены от границы километров на 15-20. Наконец, в день объявления войны с Японией, в августе войска Забайкальского фронта перешли границу с Маньчжурией.
Впереди двигались танки и самоходные орудия, без труда крушившие пограничные посты и части Квантунской армии японцев. Мы продвигались столь быстро, тыловые части оказались не в состоянии обеспечить нас водой, продовольствием и горючим. Наши машины, израсходовав весь бензин, остались стоять в разных местах. Страшнее всего мучила жажда, утолять которую приходилось мутной водой с кишевшими в ней живыми существами, извлеченной из углубления, сделанного копытом лошади. Фильтром служил носовой платок. К счастью, от этой жидкости никто в нашей роте не получил расстройство желудка.
Вторым бедствием был голод, который давал о себе знать к вечеру, когда спадала жара. Кухни за нами не поспевали, но нас выручали японцы, поспешно бежавшие со своих погранзастав и оставившие нам муку, хлопковое масло, сахар, крупы. А еще в нашем распоряжении оказалось огромное количество баранины - на пути мы встречали отары с сотнями овец, нагулявших к тому времени достаточно жира. К позднему вечеру мы достигли какой-то речушки с бурным течением. Ночью мы пировали: доморощенный повар испек большое количество лепешек. Правда, они не сочетались с жирной бараниной, но на это мы внимания не обращали.
Первые сутки мы двигались по равнине, затем показались сопки. Затем наш маршрут пролегал по вымощенной булыжником дороге, с левой стороны которой возвышались сопки, справа виднелось болото. Это была настоящая мышеловка: если бы японцы на вершине сопок поставили бы пулеметные расчеты, мы понесли бы огромные потери. К счастью, путь оказался свободен. Правда, на обочинах крутых поворотов дороги встречались трупы японских солдат-смертников. Рядом с покойниками были окопчики - ямы круглой формы глубиной метра в полтора, из которых смертники с помощью длинного шеста должны были подкладывать мины под гусеницы наших танков. Ни одного подбитого танка - ни нашего, ни японского - мы не встречали, Вообще вооружение считавшейся образцовой Квантунской армии было значительно слабее нашего. Достаточно сказать, что я не видел в японской армии ни одного автомата, а винтовки были настолько хилыми, что приклад легко ломался ударом о колено.
Во время этого марша произошло событие, едва не стоившее жизни мне и роте. Дело в том, что мне выдали топографическую карту, изготовленную еще во время Русско-японской войны начала ХХ века. За сорок лет реальная обстановка на местности существенно изменилась: одни грунтовые дороги заросли травой, другие покрылись булыжником, появились новые тропы, на карте не отмеченные. Я довольно прилично умел читать топографическую карту и определять по ней местоположение, но в светлое время суток. Другое дело ночь, когда все волки серы и одна сопка схожа с другой. Короче говоря, однажды я ошибся и свернул не туда, а в следующую долину. Но именно этот просчет сохранил жизни мне и роте - на следующий день мы узнали, что японцы устроили засаду и подразделение, двигавшееся по верному маршруту, было уничтожено почти полностью.
Часу во втором следующего дня я решил дать отдых своей утомленной длительным переходом роте. Не успели сомкнуть глаз, как раздался выстрел караульных по приближавшейся плотной толпе японцев числом более ста человек. Завязался бой, исход которого решил единственный в роте автомат, буквально косивший противника. В те дни по сопкам Маньчжурии бродили отряды разгромленной у границы Квантунской армии. Мы встретились с одним из таких недобитых подразделений, оставившим на поле боя человек двадцать убитыми. После стычки нам уже было не до сна, и я приказал роте двигаться вперед.
Дальнейший путь пролегал через два крупных населенных пункта с русским населением. Не знаю, от души ли жители приветствовали нас аплодисментами и радостными возгласами, или от страха. Дело в том, что встречающие делились на две категории: обслуживающий персонал КВЖД и бывшие колчаковцы, бежавшие в Маньчжурию под натиском Красной армии. Далеко не всем приход красноармейцев был по душе. При этом приветствия не ограничились аплодисментами и лозунгами. Многие домовладельцы накрывали открытые столы с блюдами, вкус которых был давно забыт служившими в Забайкалье: окороками, сметаной, шашлыком и жареным мясом. Судя по угощениям, местные жители не бедствовали. Перекусив, офицеры бегом догоняли свои части.
Не помню, в каком населенном пункте, но после капитуляции Квантунской армии я получил приказ погрузить роту в товарные вагоны. В составе небольшого эшелона находился и один пассажирский вагон, половину которого занимал немолодой генерал-майор, командовавший 2-м отдельным корпусом, но оказавшийся не у дел - его сменил генерал, прибывший с Запада и владевший богатым боевым опытом. Я приставил на паровоз к китайским машинистам двух солдат с телефоном для присмотра. Путешествие, длившееся двое суток, удивило меня двумя обстоятельствами: скоростью движения нашего состава и видом многочисленных пеших китайцев, несших за спиной свой жалкий скарб. 10 августа мы прибыли на конечный пункт назначения - город Сыпингай. Он делился на две половины: китайскую с пыльными улицами, состоявшую из лепившихся друг к другу фанз, и японскую с асфальтированными улицами и кирпичными домами из двух и трех этажей, утопавшими в зелени. Китайская фанза в Сыпингае внутри состояла из одной комнаты, меблированной единственным шкафом, в котором хранились две или три тарелки. Вместо стола - траншеи, в которые опускались ноги, а поверхность земли заменяла крышку стола. У китайцев помимо бедности бросалось в глаза их чрезвычайное трудолюбие и малоземелье. На крыши фанз насыпали земли под посев. Злаковые культуры обрабатывались столь тщательно, что среди них нельзя было обнаружить ни единого сорняка.
Два-три дня моя рота была единственным подразделением Красной армии в Сыпингае. Мы разместились в казармах, которые ранее занимала какая-то инженерная часть Квантунской армии. Все строения были обнесены кирпичной стеной толщиной 60-80 сантиметров с башенками по углам. Это свидетельство того, сколь неуютно чувствовали себя японские оккупанты на территории Маньчжурии.
Выделялась и бывшая у нас в казармах японская гауптвахта, представлявшая из себя клетки из толстых прутьев. Внизу клетки было отверстие такого размера, что через него можно было проникнуть туда и выбраться обратно только ползком на животе. Так унижалось человеческое достоинство. В японской армии свирепствовала палочная дисциплина. Мне довелось наблюдать японскую баню: в кадку с водой один за другим по очереди залезали солдаты. Одного из них за какую-то провинность младший командир с остервенением хлестал палкой по спине.
Рисовая водка сакэ крепостью в 26 градусов тоже не впечатляла. Ей предпочитали убойной силы напиток, именуемый "студебеккером", названный так в честь поставлявшегося в СССР по ленд-лизу американского грузовика. На пограничной станции с маньчжурской стороны покоился огромный склад из бочек с метиловым и этиловым спиртом. Казалось, японцам ничего не стоило пробить выстрелом из винтовки или пистолета дыру в бочке и поджечь шнур, чтобы все это богатство взлетело на воздух. Но проигравшие все оставили победителям - то ли в спешке бегства, то ли сознательно: среди советских солдат, наступавших от станции Отпор, были зарегистрированы случаи потери зрения от употребления метилового спирта.
Командование фронтом решило спиртовые трофеи утилизировать: спирт стали смешивать с керосином и этой смесью заправляли "студебеккеры". Но смекалистые солдаты нашли способ, как от керосина избавиться. Смесь заливали в котелки и поджигали. Так как керосин был легче спирта и находился на поверхности, он сгорал в первую очередь, и нужно было дождаться момента, когда пламя из красного приобретало вожделенный синий цвет. Тогда котелок накрывали подушкой, огонь гас, но на поверхности и поле этого плавали темные маслянистые пятна. Их выводили, пропуская жидкость через противогаз. Напиток был готов к употреблению, но должен признаться, что более противного пойла мне пить не приходилось. Даже тройной одеколон, который военторг продавал в бочках на 79-м разъезде, был более приятен на вкус, нежели "студебеккер".
В Сыпингае я с ротой пробыл дней десять - мы первыми туда прибыли и первыми отбыли на родину. Местом нашей новой дислокации стал дацан - буддийский храм, рядом с которым располагалось множество казарм, одну из них и заняла рота. Рядом по обе стороны железной дороги в беспорядке валялось оборудование, вывезенное с японских заводов, так затем и не востребованное в течение года.
После прибытия в эти края все некадровые офицеры ожидали увольнения в запас. Но месяцы шли, увольняли рядовых, а офицеров на службе оставляли. Более того, когда в мае 1946 года я сдал свою роту кадровому офицеру, я все равно, будучи без должности, оставался на службе: мне выдавали денежное содержание и кормили в офицерской столовой. О причинах задержки строились разные догадки: кто-то кивал на постигший страну неурожай и возможность снабжать нас трофейным продовольствием. Оно мне запомнилось на всю оставшуюся жизнь, ибо в столовой нас ежедневно целый год потчевали чумизой, гаоляном и рисом. Чумиза напоминала наше пшено, но значительно грубее его, гаолян - гречку, но тоже грубее ее и хуже по вкусу. Меню разнообразием не страдало - каши из трех вышеозначенных ингредиентов чередовались каждый день.
Наконец, в августе 1946-го состоялось мое увольнение в запас. Нас везли из армии в такой же теплушке, как в 1939 году в армию: до Москвы мы добирались в течение месяца.
Военные истории
Август 1945-го выдался жарким, и на всем пути нашего следования вдоль дороги валялись плащ-палатки, шинели и противогазы. Солдаты посчитали все это лишним и обременяющим в ходе быстрого передвижения. Оставленные в поле вещи не пропали - за нами следовала команда тыла, имущество грузили на машины и отправляли на склад.
В Квантунской армии сохранилась дисциплина и после ее капитуляции. Однажды я шел по тротуару японской стороны Сыпингая, как вдруг поравнявшийся со мной взвод заорал какие-то слова. Я машинально потянулся за пистолетом, но обнаружив, что японцы чеканили шаг, повернув головы в мою сторону, догадался, что они так приветствовали лейтенанта армии-победительницы.