Поделиться
Но выставка замечательна не только тем, что позволяет стряхнуть архивную пыль с эскизов декораций, костюмов к поставленным и не поставленным спектаклям 1920-х годов, будь то "Мистерия-буфф" или "Царь Эдип", опера-буфф "Прекрасная Елена" или комедия "Севильский обольститель, или Каменный гость"… Она дарит шанс хотя бы чуть-чуть представить абсолютно феерическую личность "Жоржа Великолепного", блистательного художника, острого на язык денди - вечно без денег, которого коллеги сравнивали то с "веселым сатиром на древнегреческих вазах" и с парижской богемой (Валентина Ходасевич), то с Пушкиным. "Мысль о сходстве возникла, вероятно, оттого, что оба они при нерусском происхождении обладали русской душой", - заметил Аристарх Лентулов.
Родившийся в Тифлисе в армянской семье, выросший в Москве, обожавший Италию и снискавший лавры в Париже (в 1925 году на Всемирной выставке он получил высшие премии за макеты декораций "Жирофле-Жирофля" и проект памятника 26 бакинским комиссарам, расстрелянных англичанами в 1918 в Баку; в 1927 постановке оперы "Стальной скок" рукоплескал Париж и Лондон), Якулов шутливо мог заявить: "Эпоха - это я!". И как ни странно, в этом дерзком парафразе мотто французского "короля-солнце" доля истины была не меньше доли шутки.
Что касается современных ему критиков, то они называли Якулова, наряду с Малевичем, "русским Пикассо". Весьма показательный ряд. Впрочем, сравнение с Пикассо художника вряд ли радовало. Называя испанца "великим парижским художником", Якулов тут же сетует, что ему не хватает "содержания, но содержания не в смысле фабулы, но в смысле внутреннего единства". Иначе говоря, аналитическому скальпелю кубизма Якулов предпочитает поиск синтеза.
Этот поиск синтеза был отчасти данью космологическим увлечениям эпохи, отчасти - плодом наблюдений. Оказавшись в 1905 году в Маньчжурии на русско-японской войне, Якулов придумал теорию "разноцветных солнц". "Наблюдая в призматический бинокль пейзаж", он "увидел голубую спектральную полоску, которая, как радуга, обрамляла силуэты гор, деревьев и зданий". Из чего родилась идея, что "разница культур заключается в разнице цветов". Он с воодушевлением разрабатывает теорию о "голубом" солнце Китая, "розовом" - Грузии, "желтом" - Индии… Обсуждает ее в 1913 году в Париже с Робером Делоне, в свою очередь увлеченного "сегментированной радугой" и ритмическим расположению цветных колец на диске. Годом позже в России, во время доклада о теории симультанизма Робера Делоне, Якулов устроил скандал, заявив, что это его идеи. Впрочем, этот инцидент никак не сказался на отношениях Якулова с Делоне, в письмах в Париж он о своих претензиях не упоминал.
Как бы то ни было, Якулову гораздо ближе кубизма Пикассо был симультанизм Делоне, так схожий с дорогой ему теорией разноцветных солнц… Пиросмани был, похоже, милее французов, а Есенин и имажинисты - ближе футуристов. С Есениным Якулов был очень дружен, кстати, с Айседорой Дункан поэт познакомился в мастерской "Жоржа Великолепного". Кроме того, в вечном противопоставлении Запада и Востока Якулов, как и Михаил Ларионов, ощущал себя на стороне последнего. Недаром его "Скачки", с которыми он дебютировал на московской выставке 1907 года, покорили критиков сплавом утонченной восточной манеры (напоминающей равно персидские миниатюры и китайские плоские пейзажи) с "пряным" модерном. Но любимая им идея синтеза подразумевала не просто встречу западного и восточного искусства. "Разомкнуть круг культур - и составить из них новый круг, как это сделала эпоха Возрождения, задача нашей эпохи, чтоб связать распавшуюся связь времен, создав в противовес западному Ренессансу Восточный ренессанс", - писал он позже.
Наконец, театр давал прекрасную возможность искомого единства искусств. Здесь он чувствовал себя "дирижером целого оркестра", соединяя конструкции с светопроекциями. Описывая "Принцессу Брамбиллу" в Камерном театре, критики писали о постановке: "Ключ ее композиции - в спирали. Кубофутуристическое барокко, на винтовом повороте играло светом, объемом, костюмами… В радужных лучах, заливающих переменными цветами спектра всю сцену, проносилась через все акты вихревая толпа". Вихрь, спираль - любимые образы Якулова, начиная со "Скачек" и кончая проектом памятника 26 бакинским комиссарам.
Театр стал его стихией еще и потому, что, как признавался художник, у него было "отношение …к самой жизни как к театру": "От этого отношения я не могу отделаться даже в минуты смертельной опасности". Насчет опасности было не для красного словца сказано. Призванный в армию с началом Первой мировой, он осенью 1914 за храбрость был произведен в поручики и представлен к Георгиевскому кресту. А в ноябре, в одном из боев, когда солдаты не пошли цепью, Якулов медленно встал во весь рост, натянул свои неизменные (белые!) перчатки, взял стек и с ним, без оружия, двинулся на немецкие окопы. Через миг он упал с пробитым легким. Безумец, совершенный безумец, прав был его учитель в Лазаревском институте. Рана "догонит" его 14 лет спустя, из-за нее воспаление легких окажется смертельным. Его похороны 2 января 1929 года в Москве стали последним грандиозным спектаклем, созданным для него друзьями. Траурный кортеж, в который были впряжены три пары белых лошадей, покрытых черными с серебром попонами, сопровождали проводники в белых рединготах и в белых цилиндрах. С Жоржем Великолепным прощалась его эпоха. Наступало другое время, где романтикам авангарда уже не было места.