Воликом в "Комсомольской правде" называли Всеволода Михайловича Арсеньева. Cидел Волик за аккуратно прибранным столом. Был он в больших очках, худощав и сед. Арсеньев работал: рисовал очередную карикатуру в номер. Я деликатно покашлял, представился и изложил Всеволоду Михайловичу идею ответственного секретаря.
- Ага, - сказал Арсеньев, - а где фотографии?
- Так вот же они! - наивно воскликнул я.
- А-а-а, - протянул Арсеньев, - а кто вам сказал, что это фотографии?
- Ответственный секретарь, - не нашел я другого ответа.
- Ну, теперь понятно, - удовлетворенно сказал Арсеньев, откинулся на спинку стула и с интересом поглядел на меня.
- А материал у вас о чем? - спросил он, пристально изучив мой ничтожный облик.
Я рассказал.
- Ну и какое отношение эти картинки имеют к тому, о чем вы рассказали?
Я молчал, постепенно понимая, что вся затея с публикацией накрывается медным тазом. До сих пор помню, как мне было стыдно, будто школьнику третьего класса, не выучившему домашнее задание.
Потребовалось немало времени, чтобы я искренне поблагодарил Арсеньева за то, что моя заметка с картинками так и не появилась в "Комсомолке". То же время потребовалось мне, чтобы понять: Арсеньев как мог оберегал любимую газету от нахального дилетантства, бездарности и идеологического нахрапа. Этот скромный, сухой, седовласый человек, прекрасный и тонкий художник, в равной степени хорошо владел и пером, и фотокамерой.
Отличительная черта настоящего мастера - простота, ясность и строгость взгляда - и в фотографии, и в тексте. Эта простота обманчива. Попробуйте снять или написать хоть что-нибудь подобное тому, что делал Арсеньев. Вы очень быстро поймете: при том, что все у вас есть - и отличная камера, и мощный комп, и дорогая оптика, - снимка нет. А чтобы снимок был, нужны не камера и не дорогая оптика, нужен дар писать светом, который, как маленькая свечка, скромно и тихо теплится в тебе всю жизнь.
...Вчера стало известно: Всеволод Михайлович Арсеньев умер. Свечка эта погасла. Но пока продолжают гореть другие, зажженные от его огонька...