Мой дед был поставщиком двора Его Императорского Величества, у него были лошади, кареты, одним из первых в Москве дед стал обладателем автомобиля. Детство мое прошло в его доме на Никитском бульваре. Когда революционеры пришли все конфисковывать, бабушка свои бриллианты спрятала в карету. Карету забрали...Недавно был в Оружейной палате, вижу: стоит карета. Думаю, а вдруг она? Реставраторы могли и не дотронуться...
...Меня образовывал театр, а самые большие и глубокие уроки в жизни дала война. В школе я учился очень плохо. Любил и понимал только литературу. Хотя школа была хорошая, в параллельном классе учился мальчик, который потом стал академиком Сахаровым.
В моем детстве было два обязательных атрибута, от которых я отказался. Это наколки и фикса. От наколок предостерег один умный человек, доходчиво объяснив, какая это гадость. А от фиксы сам отказался, думал, буду актером, вдруг придется графа играть - а я с фиксой в зубах...
У меня удивительное отношение к матери. Мать меня в жизни поцеловала единственный раз - когда в армию забирали. Но я ей безмерно благодарен, у меня к матери большое чувство нежности. Она за меня очень сильно переживала, часто не подавая вида. Я это, слава богу, понял. Ведь я был дворовый, со шпаной крутился, сам был частью московской шпаны.
Повторюсь: человеком меня сделал театр, мать работала в театре кассиром и, чтобы быть за меня спокойной, посылала меня смотреть спектакли. Я раз пятнадцать смотрел постановку "Чапаев" - Чапаев тогда был как Гагарин для развитого социализма.
В Театре имени Моссовета не было спектакля, который я не смотрел бы по 4-5 раз. В школе участвовал в самодеятельности, легко поступил учиться в театральную студию, в которой преподавали великие Хмелев и Эфрос.
Меня в армию призвали в апреле 1941 года: посадили в товарняк - и на Украину. Первое впечатление от Украины? Белые хаты. Очень певучий, наивный народ.
Начало войны... Большего унижения для нашей страны я не видел. Была какая-то идиотская эйфория, что мы победим за несколько недель.
Я в плен попал, раненный в голову, с комсомольским билетом в кармане. На всю жизнь запомнилась картина: немцы ведут нас, пленных, а у березы привязан конь, запряженный в повозку, доверху груженную снарядами. Березка, пальба, перепуганная лошадь хрипит, рвется с привязи, снаряды, и не души. Россия...
Я четыре раза сбегал из плена, Украину прошел босиком вдоль и поперек. Моя природная театральность помогала мне просить милостыню, я знал, к кому как обратиться. Неделю жил у одной женщины, отлеживался, она меня подкармливала. Потом говорит: "Коля, а ты честный, сам в амбар не заходил". Оказывается, она меня проверяла, ставила соломинку у двери...
Повторюсь, я четыре раза сбегал из плена, ловили, убивали до полусмерти. Понимаешь, был внутренний посыл к свободе, он был сильнее страха смерти, сильнее физической боли. Самый страшный плен был - это лагерь в районе города Белая Церковь. Вся территория огорожена колючей проволокой в несколько рядов. Так называемые повара были украинцы, кормили нас хуже чем свиней. Свеклу вырывали из земли и варили ее вместе с землей, даже не обмывали. За малейшую провинность - по 100 палок. Убивали... Почему постоянно сбегал из плена? Думаю, виноват театр. Я воспитывался на патриотических спектаклях - герои этих постановок сидели в застенках. Помню, больше месяца сидел в карцере за драку. Драку затеял такой, какой видел ее в спектакле.
После очередного побега меня допрашивал переводчик, который до войны работал в московском цирке жонглером, и тут меня от смерти спас театр. Я стал козырять громкими театральными фамилиями, врать, что я с этими людьми на короткой ноге. Ему эти фамилии были знакомы, и я остался жив.
...Больше всего немцы боялись партизан, партизаны - это отдельный организм войны. Совершенно бесстрашные, отчаянные до одури. Они были внутри врага и были всегда неожиданны. Почему столько зверства немцы учинили в Беларуси? Там партизаны им давали прикурить как нигде, они за это мстили по-звериному. Кстати, о белорусах. Те, с кем меня сводила военная проза, были людьми с железным, вернее, со стальным нутром.
После войны я, немного окрепнув, полный молодости и нерастраченной мужской силы, кинулся с головой в жизнь. Романы, романы... Может, это и помешало моей театральной жизни. Меня не брали ни в один театр, где была правительственная ложа. Плен в биографии...
Мои оценки людей? Хорошо, давай по пятибалльной системе. Вера Марецкая? Я ей ставлю "тройку". Высокомерная и не уважала людей, которые стояли ниже нее по лестнице жизни. Демонстрировала всем, что она хозяйка театра, даже Любовь Орлова это чувствовала. Любовь Петровна была тоньше и интеллигентней. Она запросто могла меня спросить: "Коль, как ты?" У нее брат был расстрелян, и она многое чувствовала иначе. А для Веры Марецкой многие люди были просто мусором.
Фаина Раневская? Я ей поставлю "двойку". Она была крайне неприятным человеком. Как-то заболел актер, который был занят в спектакле "Странная миссис Сэвидж", меня без репетиции срочно ввели в этот спектакль. Естественно, я сыграл не очень хорошо, и потом Раневская говорила в театре, что сына Сэвидж я играл как чекиста. А еще Раневская терпеть не могла главрежа Юрия Завадского, она называла его "выросший лилипут", он ей отвечал тем же.
...Любовь Петровна Орлова? Хороший человек, я всегда подспудно чувствовал, что ее муж Григорий Александров искусственно делал ей биографию. Есть знаменитая реприза, когда Сталин подает пальто Орловой и якобы спрашивает Александрова: "Как вы к ней относитесь? Если будете плохо относиться, мы вас повесим". Это все было режиссерской придумкой.
...Валентина Серова? Мы с ней были просто друзьями, были, я бы сказал, одной группы крови. У Валентины была бесконечно трагическая судьба, она мне рассказывала, что купалась в ванне с шампанским, когда была женой Константина Симонова. Они ездили с ним по фронтам, ее популярность тогда была оглушительная, и их принимали с бесконечным радушием, для них на фронте находили невозможное. После войны в Киеве мы были на гастролях, Валентина выпила, подперла щеку рукой и а капелла спела "Враги сожгли родную хату". Меня как током пронзило, никакой Марк Бернес, никакой ансамбль имени Александрова и рядом не стояли рядом с этой русской бабой. Она душу всем вывернула, мужики рыдали...
Картина "Евдокия"? Скажу так, краски для своего Евдокима я брал в войне и в жизни - война и жизнь. Я видел людей, очень много переживших, у Евдокима сила внутренняя от потерь и пережитого. Понимаешь, мне сейчас ничего не страшно, никакие санкции, никакие истерики. Я выживу в любой ситуации. В любой! Человека я вижу как рентгеном, по его интонации, по его взгляду, по тому, как он со мной разговаривает, как дышит. Я сразу понимаю, как он ко мне относится. Я вижу вас насквозь!..
Очень люблю смотреть программы с Юлией Меньшовой, интервьюер она блестящий. Мне все равно, кто у нее в гостях, она мне интересна. Как она реагирует, как волнуется, как переживает.
Секрет моей физической формы? Во-первых, я все время спортом занимался. На лошадях ездил, футбол, теннис постоянно. Я много видел, как люди разваливаются. В театре, какой бы ты ни был гениальный артист, ты должен быть внутренне молодым. Потому что никому не интересен старик, будь ты трижды народный и четырежды заслуженный. Артист должен понимать, что морда у него должна быть всегда хорошая, люди деньги платят, чтобы на нашу морду смотреть. Я никогда не курил. Водку пил, сейчас уже не могу, только красное вино. Меня споить практически невозможно, это у меня от отца. Мог напиться, но на ногах всегда держался, и мозги полностью никогда не отключались. Если у тебя нет уже внешней привлекательности, то внутренняя молодость, внутренняя заряженность должна быть.
Достойно сойти своими ногами в могилу. Это актуально, когда тебе 93 года. А от жизни-заразы еще хочу - поставить спектакль как режиссер. Я очень люблю наблюдать за людьми, сейчас очень странные и очень сложные люди. Я вот люблю ездить в метро, практически не вижу улыбающихся лиц, все какие-то сосредоточенные, в себе.
Глупеть не хочу. Давным-давно был у меня роман с одной актрисой, она ученица Завадского, мы друг другу делали в жизни добро. Прошло с той поры очень много лет, вдруг она обо мне вспомнила и позвонила. Пригласила в гости, я ее не узнал: старуха 90-летняя. Говорю: "Наташ, можно тебя на "ты" называть?" - "На "ты" меня называли только Завадский, Марецкая и Раневская", - чванливо ответила она. Все, она для меня закончилась в эту секунду. Прожившая жизнь, но оставшаяся пустой дурой. Мне хотелось, чтобы я мог ей просто позвонить и сказать: "Наташ, привет", а в ответ: "Коль, привет". Вот это и есть настоящая жизнь. Искренняя и равная.
Мои романы? Тут я грешен! Страсть - это все-таки любовь, пусть временная, но любовь. Которая поднимает до возвышенного. У меня были большие романы с Валей Леонтьевой, с Ниной Ивановой, которая играла с Рыбниковым в "Весне на Заречной улице". И это подымало меня, било током в хорошем смысле этого слова.
Бог? Есть! Он меня спасал тысячу раз, в плену видел лицо, до сих пор не пойму, то ли это было лицо матери моей, то ли Богородицы. Очнулся - в жутком бараке на полу валяюсь. Решил, что сегодня нужно бежать. Убежал и живым остался. Таких случаев было много.
Недавно летом купался, и у меня в реку выпал слуховой аппарат, дно глубокое, течение... А мне без него очень сложно. Взмолился я: "Господи, помоги!". Руку на дно опустил и тут же нашел его. А ты говоришь: есть ли Бог на свете? Вся моя жизнь - сплошная божья милость.
Визитка
Николай Лебедев родился в Москве в 1921 году. С 1950 года актер Театра имени Моссовета. Снимался в кино, его актерские работы в фильмах "Нормандия-Неман", "Ровесник века", "Евдокия", "Будни уголовного розыска". Заслуженный артист РСФСР.