Вообще по натуре мягкий, неизменно доброжелательный к людям, он в этот солнечный день - праздник проходил в одном из парков Москвы - был особенно внимателен и непривычно разговорчив и со всеми, кто сидел за нашим "ветеранским" столом - Володя Сунгоркин, нынешний главный редактор газеты, заботливо следил, чтобы у нас не было дефицита ни в выпивке, ни в закуске - и с теми, кто просто подходил, минуя, правда, весьма условные, виповские границы, к нашему неизменному Главному: поздороваться, перекинуться парой слов. (Еще он показался мне, тоже отмечаю задним числом, более бледным, чем обычно.) И Главный - каждому, даже позапозавчерашнему стажеру находил ответное ласковое слово и доброе напутствие. Стакан со льдом и с виски на донышке в одной руке и, увы, неизменная селезневская сигарета в другой: таким мы, его подчиненные, друзья, его коллеги по "Комсомольской правде", видели Геннадия, как выяснилось сегодня, в последний раз.
Он просто не мог не приехать. В его жизни было множество должностей. И сугубо рабочих, солдатских, и самых что ни на есть крутых, государственных. Но звездным часом Геннадия Селезнева была, остается и, мне кажется, останется "Комсомольская правда". Как и для "Комсомолки", думается, звездным часом останутся те без малого десять лет, в которые ею руководил этот белобрысый (даже внучки, две очаровательные, белокурые, крохотные русские Аленушки пошли в деда) ленинградский парень с его неповторимой, удивительной улыбкой. Когда сейчас пытаюсь ей дать определение, то мне представляется самым точным - это была улыбка с о в е с т и. Совестливости.
Но при всей очевидной мягкости этот парень умел держать удар. Именно при нем выходили материалы - тот же "Долг" Инны Руденко, репортажи-памфлеты Геннадия Бочарова, - которые перепечатываются до сих пор и сделали ей славу на многие годы вперед. Именно при нем легендарные обозреватели "Комсомольской правды" стали соперничать популярностью не только с писателями, но даже с самим Вячеславом Тихоновым.
Разумеется, нас время от времени вызывали на ковер. Говорю "нас", но, по правде, ходил "туда" - вот и теперь пошел одним из первых изо всех нас - исключительно он, Главный. И, возвращаясь "оттуда", не собирал авральных летучек-планерок, не устраивал разносов. Просто на какое-то время, все с той же сигаретой и с чашкой кофе, запирался в своем кабинете, мимо которого отваживались шмыгать только самые беспривязные стажеры, а когда выходил, все - улыбка, искорка в глазах - оставалось на своих местах. Как и все мы, его заместители, обозреватели, корреспонденты, стажеры и даже такие "внештатники", как Вадим Цеков, автор самых убойных тогдашних расследований, - оставались на своих местах.
Когда один из наших молодых сотрудников по глупости решил зависнуть за бугром и оказался сразу же в тенетах тамошних "органов", Геннадий поехал за ним сам, лично и - "вернул", сам же и доставил его в Москву, домой. За что тот сотрудник, ныне известный журналист (правда, не знаю, где он сейчас физически обретается, по какую сторону бугра) все эти годы был по-людски признателен ему: его даже с работы тогда, в конце семидесятых - начале восьмидесятых, по-моему, не поперли.
Не стану говорить о заслугах Геннадия Селезнева на посту председателя Государственной Думы. Об этом наверняка скажут другие, кто знал его в этой ипостаси лучше, чем я. Но одно хочу напомнить: то, что в самые тяжкие девяностые годы средства массовой информации, книжные издательства были по существу избавлены от непосильного для них бремени налога на добавленную стоимость, - это почти исключительно заслуга ее тогдашнего председателя.
У Геннадия еще жива мама, ленинградская блокадница - дай Бог пережить ей и эти горькие дни. У нее замечательные фамилия и имя - В е р а С в о б о д и н а. Геннадий сполна унаследовал и то и другое. Он был человеком Веры - в первую очередь, пожалуй, в человека же. И человеком внутренней свободы, что по большому счету, независимо от происхождения и образования, и является первым знаком интеллигентности. Никогда ни перед кем не гнулся. Входил в любые кабинеты - чаще всего не "за себя", а за кого-то другого, и не обязательно ближнего. Не менялся в отношениях, синхронно перемещениям в собственном служебном положении. Оставался ровен, доступен и дружелюбен. Не боялся не только "верхов", но и "низов", что сейчас значительно редкостней, тоже. Говорю это с полной достоверностью: не раз и не два наблюдал его во время самых сложных, противоречивых встреч с обычными людьми, с так называемыми "массами", в том числе и в моем родном Буденновске после трагедии девяносто пятого года.
Не боялся, охраняемый почти исключительно своей фамильной улыбкой - человеческой совести.
...С тех высоких "ковров" и "бугров" возврата уже, увы, не бывает - остается вечная и благодарная память.