Поделиться
"Зону затопления" с чем только не сравнивали и как только не называли - продолжением "Прощания с Матерой" Валентина Распутина, "Левиафаном-2"...
Роман Сенчин: Все вспоминают и называют ремейком, с чем я совершенно не согласен. Я даже был более не то что ориентирован, а держал в уме роман "Потоп" Роберта Пенна Уоррена, популярного у нас когда-то из-за книги "Вся королевская рать". У него там на Миссисипи тоже строили гидроэлектростанции, затапливали огромные территории. Я не поклонник современной американской литературы, но что-то вижу близкое и у себя, и у многих своих сверстников. Наша жизнь 70-х-80-х годов и американская тех же времен очень сильно различаются. Сейчас, по-моему, мы в чем-то сходимся. Сходимся с Америкой 30-летней давности, а то и полувековой.
В чем именно сходимся?
Роман Сенчин: Сходимся по проблемам, по ситуации, по типажам, которые присутствуют в литературе. Недаром же у нас лет 30 назад настолько был популярен журнал "Иностранная литература", мы там черпали что-то новое для себя. Порой удивлялись, изумлялись, поражались тому, что там происходит. В той же Америке, в Европе. Сейчас, по-моему, мы переживаем то, что было у них.
Американцы почти в каждой значимой книге хотят найти "великий американский роман". Иногда находят. Где наш нынешний "великий российский роман масштаба "Войны и мира", "Тихого Дона"?
Роман Сенчин: Я тоже задаюсь этим вопросом! И про себя иногда, или в каких-то публицистических или критических выступлениях. Я тоже жду, когда он будет написан.
А самому - слабо?
Роман Сенчин: Мне, наверное, слабо. Жду от других. Нечто вроде "Тихого Дона", о тех же 90-х годах, которые проходят еще по-настоящему не отображенными в литературе. Не появилось пока такого полотна широкого, какие были созданы в XIX веке, в XX. Хотя в конце прошлого века очень мощный слом произошел. Появилось много талантливых довольно камерных произведений, но на такое полотно никто не замахнулся. Назову, пожалуй, "Слой" тюменского писателя Виктора Строгальщикова. Сложно его назвать выдающейся литературой, но у него что-то такое в нем было. Может быть, не время таких полотен. Не знаю.
Время-то тут при чем?
Роман Сенчин: Думаю, все имеет значение - и время, и какие-то высшие силы. Они кого-то выбирают, кого-то толкают на создание значимых вещей. Как я заметил и по себе тоже, и по многим своим коллегам, мы какие-то торопливые очень. А в настоящей литературе торопливость все-таки не всегда уместна. Нужно чувствовать, что у тебя много времени, что ты как-то внутренне свободен. В том числе свободен и от суеты.
Не выдавать по роману в год?
Роман Сенчин: Грубо говоря, да. Многие подсели, некоторые уже работают как конвейер.
Издатели тоже подталкивают: чтобы не забыли, чтобы имя оставалось на слуху.
Роман Сенчин: Я лично с таким не сталкивался - чтобы от меня что-то требовали. Но, с другой стороны, в общем, действительно ждут, да. Ждут новинок, чтобы скорее издать. А теперь вспомним, сколько лет писалась "Война и мир"? Сколько лет писался "Тихий Дон"? Я называю произведения, у которых судьба сложилась удачно. Торопливости ни у Толстого, ни в Шолохова, наверное, не было внутри. Хотя тот же Шолохов жил в очень сложное время. Ему пришлось отвлечься и на "Поднятую целину", и на какие-то публицистические, вынужденные вещи. Но, тем не менее, дописал. Писал долго. Сейчас попробуй принести первую часть, а через пять лет принести вторую часть. Этого не поймут ни издатели, ни публика.
Вернемся к "Зоне затопления". Все вспоминали Распутина - это очевидно, на поверхности. Но есть ассоциации более глубокого уровня, скажем "Котлован" Андрея Платонова. Там ради светлого будущего роют, тут ради светлого будущего затапливают. Затапливают не только территорию, но и людскую память, историю, традиции...
Роман Сенчин: Про "Котлован", я не задумывался до вашего вопроса. Интересно. Вообще литература берет, как правило, трагические моменты. Даже в созидании чего-то хорошего и вроде бы светлого.
Мы говорим об экологических проблемах, которые сейчас становятся все больше и больше актуальными. Даже если не убиваем, не загрязняем, то меняем, вмешиваемся, перекраиваем. Развитие возможно без трагедии?
Роман Сенчин: Думаю, что столько уже наработано всяких технологий, что можно более бережно относиться к природе. Переселения людей с тех мест, где они жили 300 лет, 400 лет, где они хотят жить, я считаю это настоящим преступлением. Это происходит не только в России. Это происходит во многих странах.
Люди, которые принимают такие решения, не злодеи какие-нибудь, не преступники. Они хотят как лучше. Почему получается, как хуже?
Роман Сенчин: По-моему, выбираются более легкие пути. Самые легкие. Когда-то в древние времена придумали запруживать реки, перегораживать, строить плотины. На ручейках это не так заметно, а на таких великих больших реках как тот же Енисей, Ангара… Да и что с Волгой происходит, если по ней поездить - это же чудовищно, во что превратили Волгу... Казалось, что после "Прощания с Матерой", когда достроят Саяно-Шушенскую ГЭС, по крайней мере, в России этот метод больше не будет повторяться. И что - взяли недостроенную плотину, достроили, запустили ГЭС. Сейчас снова огромные километры земли затоплены.
Сколько деревень оказалось затоплено?
Роман Сенчин: Чуть меньше двух десятков. Примерно шестнадцать, из них больших пять-семь. Там людей выселяли еще с 80-х годов. Потом это как-то все застопорилось. Кто хотел, выехали еще тогда, в 80-е годы. Им предоставляли квартиры или дома в других селах. А те, кто жил, думали, что все отступило и закончилось. Были очень хорошие, ухоженные села. Например, Паново, которое у меня фигурирует как Пылево, Кежма, Балтурино... Я побывал в этих селах накануне их уничтожения… Дело в том, что там когда-то по первоначальному плану планировали один уровень водохранилища - и стали строить Новую Кежму, Новое Болтурино километрах в 30-ти, чуть дальше. Потом перепланировали: расчеты показали, что будет маленькая мощность у гидроэлектростанции и нужен другой уровень. Потом забросили эти новые поселки. Когда пришел последний срок, людей раскидали по городам, по поселкам, практически по всему Красноярскому краю, в Хакасию. Люди оказались раскиданными. И такой особый мир фактически погиб.
Он там существовал - особенный мир?
Роман Сенчин: Да, это было такое изолированное место - низина, речная долина вдоль Ангары. Вокруг никаких больших городов, доехать туда трудно. Всюду горы закрывали, поэтому свой микроклимат. Там росли и вызревали арбузы, помидоры. Там жили именно пахари или потомки пахарей. У нас в Минусинском районе такая же местность… Это не Север в нашем понимании. Плодородное место.
Если какая-то реакция на роман оттуда, из тех мест?
Роман Сенчин: Была реакция из Красноярска - читают, обсуждают. Первую главу у меня напечатали в районной газете Кежемского района "Советское Приангарье", в нескольких номерах. На сайте газеты есть комментарии людей, благодарили, что обратили внимание, написали про все это.
Написать, обратить внимание, крикнуть - и что дальше?
Роман Сенчин: Во-первых, мне важнее всего было написать это. Хорошо, что это издали, в общем-то, с готовностью.
Литература, в отличие от публицистики - орудие непрямого действия, но хочется же, чтобы после крика ситуация изменилась?
Роман Сенчин: Этого всем хочется. И никто особо не дожидается. Лев Толстой даже бросал художественное ради публицистики. Старался что-то изменить. По-моему, это участь всех литераторов, публицистов - быть не услышанными. Или услышанными наоборот.
Что значит "услышанными наоборот"?
Роман Сенчин: Когда еще сильнее закручиваются гайки. Большинство писателей в душе анархисты. Они думают и уверены, что стоит дать людям свободу, отстать от людей - и люди будут жить правильно. Что это власть сжимает их, растлевает. Литераторы в основном идеалисты.
Вы идеалист?
Роман Сенчин: В душе да, наверное. Поэтому и разошелся теперь с некоторыми своими товарищами, которые оказались сторонниками закручивания гаек. Это очень сложная проблема. И Льва Толстого оценивают очень по-разному, и больше с негативной стороны, не как художника, а как публициста, как философа. Что он много напортил в России. Как к этому относиться? Никак. У каждого свое мнение, свое мировоззрение. Оно передается и в том, что мы называем художественной литературой.
Взаимоотношение литературы и общества какими должны быть в идеале?
Роман Сенчин: В России традиционно к литературе очень присматривались, прислушивались. И были периоды, когда общество в основной массе, прогрессивной, оно шло за литераторами. У нас же еще протопоп Аввакум для выражения своих идей избрал художественное слово, его житие - одна из первых русский повестей. Там же художественное соединяется с духовным, политическим. В последние годы к литературе снова стали присматриваться, ждать от нее серьезного, если не утешения, то может даже и советов.
Почему не утешения?
Роман Сенчин: В каком-то смысле и утешения… Недавно был в Карелии, сейчас был в Оренбурге - читателей немало по России. Когда приезжаешь в дальний от Москвы город, там есть группы людей, которые читают, следят, ругаются, хвалят. Им кажется, что все не то, не про то. Но, тем не менее, они продолжают читать. Это не только пожилые люди, а молодые тоже.
На что ругаются?
Роман Сенчин: Что литература обходит проблемы современной жизни.
Это точно претензии не к вам.
Роман Сенчин: Претензия главная - мало пишут о современности. Даже "Духлесс" Сергея Минаева вспоминают: плохо написано, шокирующе, но такая книга нужна.
Неужели помнят еще?
Роман Сенчин: Да. В нескольких провинциальных городах встречал такое мнение: правильно, что эта книга написала, она демонстрирует, что происходит с людьми. Но форма многим не нравится. И плохие слова не нравятся, наркотики и т. д.
Литература у нас традиционно призвана просвещать, пробуждать, вскрывать, на болевые точки нажимать. И развлекать, чего уж там. А еще смягчать нравы. Кто у нас специалист по смягчению нравов?
Роман Сенчин: Своего Диккенса в русской литературе не было. Глеб Успенский - да, ранние рассказы Леонида Андреева, отчасти Горький. Но современных я не знаю.
Смягчение нравов нынче кого-нибудь волнует?
Роман Сенчин: Это всегда надо, и такие книги появляются. Только они кажутся сказками какими-то, а не серьезной литературой. Так называемая серьезная литература очень жестока, по-моему. Хотя вот я вспомнил - у Бориса Екимова не так давно вышла большая повесть "Осень в Задонье". У него как раз попытка смягчения нравов. Он один из немногих, кто попытался показать какой-то выход из современной ситуации. Мне "Осень в Задонье" показалась убедительной, я ее не раз хвалил. Сильная вещь и язык замечательный.
Сейчас есть интересные писатели, совсем незамеченные публикой и критикой?
Роман Сенчин: Да! В Нижнем Новгороде живет Анна Андронова. Работает врачом в больнице и пишет прозу очень хорошую, настоящую. К сожалению, она мало замечена, в первую очередь, критиками. Много талантливых авторов. Алексей Серов, Андрей Иванов (Юрич), Анастасия Ермакова, Антон Тихолоз… В любое время в любой литературе есть те, кого упорно не замечают. Сейчас много издательств и журналов, можно печататься всю жизнь, и тебя никто не увидит.
Вас же заметили, увидели - талант, везение?
Роман Сенчин: Не скажу, что я один из самых талантливых и поэтому меня издают. Почему тогда? Так сложились обстоятельства. Были даже и скандалы в конце 90-х, в начале нулевых, связанные с моим именем. Кто-то кричал, что это за гранью литературы. О повести "Минус" например. Некоторые при своем мнении остались. Было такое направление "новый реализм", который до сих пор обсуждают. Одни кричат, что его нет, другие - что есть. Это тоже нам идет на руку, шум такой - то исчезающий, то возникающий. Если все говорят, что хорошо, значит это не хорошо. Не должно всем нравиться.
Вы человек с трагическим мироощущением?
Роман Сенчин: Скорее, с реалистическим. Юмора вообще нет в современной литературе, а появляющаяся сатира почти тот же самый трагизм, только другая сторона медали. Развеселых писателей я не вижу.