Помню, я пришел домой поздно вечером. Смотрю: около хаты стоят сани с соломой, а вот где была лошадь, не помню. Захожу в избу: на столе горит керосиновая лампа, а за столом на лавке сидит в солдатской шинели большой раненый военный и стонет. Рядом с ним сидит красноармеец, который вез его. Красноармеец сказал, что везет раненого в Козельск, в госпиталь. А ранен он был где-то под Зайцевой Горой. Приехали они со стороны Мещевска.
Раненый со мной и ни с кем из нашей семьи не разговаривал. Ничего не ел и не пил. Так он просидел до утра с красноармейцем. Хата была маленькая, а семья у нас большая: пять сестер, отец, мать и я. Лежать у нас места не было.
Утром красноармеец отвел раненого на улицу и положил в сани, накрыл соломой, и они поехали в Козельск. Я всем ребятам хвалился, что у нас ночевал раненый командир Красной Армии.
Я хорошо его запомнил. И лицо, и то, что он большого роста - это точно. Потом в козельских газетах писали, что в госпитале, который размещался в парке села Березичи, лечился раненый Семён Гудзенко. Из-за того, что госпиталь был переполнен, а поэт находился в тяжелом состоянии, его взял в свою квартиру начальник госпиталя. По фото в газете я и понял, что он тот самый раненый, которого я видел в нашей хате.
А мне сейчас 84 года.
Валентин Васильевич Миронов
г. Обнинск, Калужская область
Когда в марте я готовил свою публикацию о Семёне Гудзенко, умер один из последних людей, хорошо его знавших - монах Лазарь (литературовед Виктор Васильевич Афанасьев). Мог ли я надеяться, что получу еще одно живое свидетельство о поэте?..
К письму была приложена карта. На ней Валентин Васильевич Миронов, автор столь неожиданного для меня письма, отметил маршрут, по которому везли раненого Семёна Гудзенко.
Тут надо напомнить, что рядовой ОМСБОНа (Отдельной мотострелковой бригады особого назначения) 19-летний Семён Гудзенко был ранен в живот осколком мины 2 февраля 1942 года. Кто-то из его однополчан-ифлийцев не удержался тогда от горького комментария: "пушкинское ранение".
Бригадный врач вспоминал: "Семён Гудзенко страдал терпеливо и мужественно. Он сказал мне:
- Одно прошу: не старайтесь меня ободрить, от этого только хуже. Знаю, что ранения в живот обычно смертельны. У меня хватит силы умереть с сознанием выполненного долга перед партией и товарищами.
Это были слова настоящего зрелого бойца. И может быть, поэтому наши глаза остались сухими. Только неприятный комок подступил к горлу.
Семён был ранен уже после гибели отряда Лазнюка, в разведке. Как это произошло - он не рассказывал. Лишь вспоминал и жалел погибших в бою друзей.
- Три дня - и нет такого отряда, - сокрушался он.
К счастью, в тот раз предчувствие обмануло поэта-бойца: он поправился..."
Из письма Гудзенко матери: "Все у меня в полном порядке. Ранен я был в живот. Касательное ранение только мягких тканей..."
Как совершенно верно сообщает Валентин Васильевич Миронов, лежал Гудзенко в медсанбате в селе Березичи, что в семи километрах от Козельска. Потом его перевезли в госпиталь на станции Шилово в Рязанской области.
Именно в госпиталях, у края жизни и смерти, Гудзенко написал первые варианты своих самых пронзительных стихов: "Перед атакой", "Товарищи", "Баллада о дружбе"...
Только сейчас творческое наследие поэта, умершего от ран в 1953 году, открывается нам во всей своей трагической полноте. В майском номере журнала "Новый мир" за этот год вы найдете целую подборку стихотворений Гудзенко, найденных недавно в РГАЛИ. Среди них есть и те, что были написаны в медсанбате и госпиталях.
Переплывая океан пристрастий
и выползая молча на песок,
мы забываем, что бывает счастьем
ржаного хлеба глиняный кусок.
Из неоконченной "Баллады о бессмертии"
Палата смертников. Темно.
Всю ночь колотит дождь о подоконник.
Он хочет раненым помочь.
И хочет смертникам помочь...
А. Межирову
В каждом городе
есть для прогулки
на окраине
у реки
Инвалидные переулки,
Госпитальные тупики.
Там зеленые кипарисы
или пихты.
Камыш.
Песок.
Там влюбленных женщин капризы
или девочек хохоток.
До войны я бродил вечерами,
но не ведал, не замечал,
что в оконные вправлена рамы
человеческая печаль!
Из палаты,
из-за ограды
провожали глаза больных.
Были молоды мы,
были рады,
дела не было
до остальных.
* * *
Потомки!
Гордое молчанье
Дороже плача и цветов.
Здесь спят друзья-однополчане,
Не нужно им надгробных слов.