Нам правда не нужна? Обсудим тему с режиссером-документалистом Сергеем Мирошниченко.
- Вы всегда говорите правду, в том числе и самому себе?
- Самому себе - да. Когда сам себе начинаешь лгать - это уже беда. Иногда трудно, а подчас и невозможно высказать правду другому человеку. Не хочется выглядеть правдолюбом-дураком. Меня мама учила быть человеком воспитанным. Говорила, что от каких-то правдивых слов в чей-то адрес лучше воздержаться. И потом, меня всегда учили, что существует правда, но что самое главное - не правда, а истина.
- Как истина и правда соотносятся между собой?
- Никак. Правда у каждого своя, а истина абсолютна, она не зависит от чьих-то взглядов и убеждений. Вот вы спросили, говорю ли я правду. А имею ли я право ее говорить? Может, это моя личная правда и кому-то она поперек души? Поэтому я в своих фильмах кое-что, бывает, недоговариваю и тем самым даю возможность зрителю найти свою правду. И чем шире круг людей, которые свою правду видят в моей картине, тем, я считаю, эта картина успешнее.
- Какова, по-вашему, степень допустимого вымысла в документальном кино?
- У каждого режиссера она своя.
- А границы ее чем определяются?
- Личной нравственностью. Я могу что-то и домыслить, если уверен, что это не исказит правды жизни и не нанесет вреда моим героям.
- Вымысел в документальном кино может иметь разные формы. Например, откровенная "постановка". Вы прибегаете к ней?
- Иногда прибегаю. Но в таких случаях и не скрываю этого, не камуфлирую постановочный эпизод под "жизнь врасплох". Допустима та мера вымысла, которую ты сам считаешь приемлемой. Эйзенштейн, например, придумал "взятие Зимнего". Создал миф, который существовал несколько десятилетий, вошел в сознание миллионов людей.
- Фильм Эйзенштейна "Октябрь" был художественным, а не документальным. Поэтому Зимний там штурмовали артисты массовки, а не солдаты и матросы революционного Петрограда. Что совершенно естественно.
- Хорошо, возьмем "Три песни о Ленине" моего любимого документалиста Дзиги Вертова. Там тоже создан миф. Но он создан средствами документального кино, где была, конечно, известная доля вымысла.
- Этот миф создавался в рамках определенной идеологической задачи, на которую и работал вымысел.
- А вы верите в свободное мифотворчество? Даже в игровом кино? Сейчас считается свободным творчеством, если ты делаешь картину, например, в защиту прав каких-нибудь меньшинств. Но это тоже определенный идеологический посыл. Правильный или неправильный - не мне решать. Тем не менее это некий посыл художника, который транслирует на экран точку зрения некой группы людей.
- Это недопустимо, на ваш взгляд?
- Допустимо. Но при этом ты должен быть не над людьми, а рядом с ними. Ты не должен манипулировать ими. Ты не должен их унижать. И ты должен всегда быть на их стороне.
- Какие этические ограничения существуют для вас?
- Во время съемок - никаких. Этика начинается за монтажным столом. А во время съемок себя ограничивать не нужно.
- Вы прибегаете к методу провокации?
- Я не называю это провокацией. Я просто создаю препятствия своим героям.
- Но это и есть провокация. Вы ведь провоцируете их на какое-то самовыражение.
- Провоцировать можно по-разному. Если ты конструируешь ситуацию, которая человека унижает, - это одно, а если просто заставляешь его для максимального самораскрытия преодолевать какие-то препятствия, искусственно тобой созданные, - это другое.
- Когда вы снимали Георгия Жженова для фильма "Русский крест", он вам в чем-то подыгрывал как актер?
- Если мы с ним об этом договаривались, в чем-то мог и подыграть. А мог и отказаться подыгрывать, такое тоже бывало. Но обычно мы просто создавали такие условия, чтобы он мог импровизировать на заданную тему. И он блестяще это делал.
- А с Астафьевым как вы работали?
- Астафьев сам был провокатор. Первое время не я им манипулировал, а он мной. Это был сильный характер. Фронтовик. Мощная личность. Умный человек. Мне приходилось видеть умных людей, но он был очень умный. И еще хитрый в меру.
- Таких людей, как Жженов, Астафьев, Распутин, который тоже был вашим героем, снимать легко в силу их очевидной неординарности? Или, наоборот, трудно - по той же причине?
- Астафьева и Жженова снимать было легко. Юза Алешковского - тоже легко. Они свободно импровизировали в кадре. А вот снимать Распутина и Солженицына было очень непросто. Они оба были людьми закрытыми, немногословными и не очень податливыми к разговору. К тому же Александр Исаевич уже болел. Преодолевать его замкнутость было очень трудно, но моменты импровизации создавала Наталия Дмитриевна Солженицына, и тогда он открывался. Абсолютно закрытый для прессы человек и Валерий Гергиев. Но нам повезло, мы его снимали в событийной атмосфере, и он приоткрыл себя по ходу событий.
- Вернемся к разговору о правде. Насколько образ, созданный вами в документальной картине, адекватен реальному герою? Сколь велик зазор, например, между экранным Солженицыным и подлинным?
- Вы знаете, я никогда не рискну заявить, что показал человека в полном объеме. Мы показываем лишь три процента от того, что человек из себя представляет. Пять процентов - это уже большая удача. Мы можем взять человека беспомощного, сильно пьющего или наркомана, пообещать ему деньги, и он станет тарабанить то, что нам нужно. Но это будет неправда. Он просто за деньги сыграет роль.
- Кстати, до какой степени можно доверять тому, что герои документальной картины произносят на камеру? Ведь вольно или невольно каждый из них старается предстать в выгодном свете, лепит собственный образ, то есть, по сути, привирает.
- Если говорить о документальном герое, то в какой-то мере это неизбежно. Моя задача следить, чтобы он не переигрывал. Но если герой философ или писатель, он старается донести истину, и поэтому он уже не играет, а проживает свои мысли. Впрочем, актерский наигрыш столь же противопоказан и художественному фильму. У плохих режиссеров актеры нередко переигрывают. А большие мастера добиваются от артиста такой правды существования в кадре, такой достоверности, какая возможна только в кинодокументе.
- Почему значительная часть российских граждан страдает правдофобией? Люди не хотят получать правдивую информацию о сегодняшнем дне, боятся погружаться в некоторые страницы советской истории. Любая правда, если предать ее огласке, может внести дополнительный раскол в наше и без того расколотое общество?
- Сложный вопрос. Предположим, какую-то правду мне сказали пятнадцать лет назад, и я с ней согласился, но сегодня я эту правду воспринимаю иначе. Потому что изменился мир, изменился я сам. Например, 90-е годы мы сегодня оцениваем не так, как оценивали тогда, когда эти годы были не историей, а жгучей современностью. Не важно, в какую сторону у кого изменилась оценка, но она изменилась. И наверняка еще будет меняться. Любую эпоху следует оценивать с достаточной исторической дистанции, тогда больше шансов, что эта эпоха будет оценена объективно. Может ли правда о каком-то времени вносить раскол в общество? Думаю, что может, и мы это постоянно наблюдаем, посмотрите, какой разброс мнений, например, в отношении Сталина. Что касается меня, то я предпочитаю делать кино, которое объединяет людей, а не разъединяет. Мне один режиссер-китаец интересную вещь сказал. Я с ним встречался, когда у нас вовсю шла перестройка. Говорю ему: видишь, как мы тут расправляемся с коммунистами! Он говорит: а мы так делать не станем. Почему - спрашиваю. А потому, говорит, что у нас 56 наций и народностей и может вспыхнуть такая национальная рознь, что сотни миллионов людей окажутся в нее втянуты, мы просто перебьем друг друга. Так что нет, мы пойдем более экономичным с точки зрения людского сбережения путем. Я этот разговор запомнил навсегда. И часто его вспоминаю. Мне нравится созидательная правда. Нравится правда объединяющая. Мне хочется видеть на экране, например, правду о том, как два народа, украинский и русский, дружили меж собой. Как помогали друг другу. Как вместе что-то делали. Эта правда нам бы сейчас очень помогла.
- То есть вы считаете возможным направлять документальную картину на выполнение некой задачи, в данном случае благородной - сближать два народа?
- Это не задача. Это историческая правда, состоящая в том, что русские и украинцы прожили вместе много веков, колыбель наша в Киево-Печерской лавре находится. И в нынешней непростой ситуации нужно найти такую правду, которая нас будет объединять.
- Почему если правда, то горькая, а если ложь, то сладкая? Вы полагаете, не бывает сладкой (приятной) правды и горькой (огорчительной) лжи?
- Отчего же, бывает и сладкая правда. Мы это в юности называли - "стиль тортиссимо". Этакий праздничный тортик. В "стиле тортиссимо" подчас создаются отчеты, рапорты, доклады... А также книги, спектакли, кино... Можно даже чей-то образ создать из шоколада, только ты должен понимать, что тебя будут есть: сначала ногу отломают, потом голову... Кроме того, злоупотребление "стилем тортиссимо" ведет к ожирению головного мозга. Так что сладкая правда опасна во всех отношениях.
- У каждого времени своя правда?
- Это раньше так было. А теперь у каждого человека своя правда.
- Бывает правда на все времена?
- Бывает. Это когда она приближается к истине, когда мы чувствуем в ней добро, красоту, созидание.
- А что такое абсолютная правда?
- Абсолютная правда - это любовь.
- Какой вывод мы сделаем из нашей беседы?
- Вывод очень простой. Нужно расширять свое сознание, стремиться знать как можно больше. И формировать в себе внутреннюю потребность в созидающей правде, которая тебя приведет к истине.
Сергей Мирошниченко родился в 1955 году в Челябинске. Окончил ВГИК по специальности "режиссер документального кино", работал на Свердловской киностудии. С 1993 года - на студии "ТриТэ" Никиты Михалкова. С 1998 года руководит мастерской документального кино во ВГИКе. С 1999 года - художественный руководитель студии "Остров". Заслуженный деятель искусств РФ. Лауреат двух Госпремий и премий "Ника", "ТЭФИ", "Лавр". В марте 2014 года подписал обращение деятелей культуры РФ в поддержку политики президента В. Путина на Украине и в Крыму.